- Ну, ты теперь крупный землевладелец, не меньше, чем немецкий герцог, имеешь, а то и иной король позавидует. Местечки те да слободы, со всеми належачими присёлками и угодьями по сотне вёрст будут в окружности. Не покривлю душой, если скажу, что доход с этого будешь получать никак не меньший, чем сам король Казимир от своего королевства получает.
- Ну, это ты преувеличил, да и не главное оно.
- А что же главное?
- А то, чего я напрасно столько лет добивался от польской короны, - быть зависимым только от одного государя, - Хмельницкий задумался ненадолго, лицо его стало жёстким и властным, нижняя губа презрительно оттопырилась, и он продолжил, - в своей земле самому быть государем. Представляешь, какие перспективы открываются, давно я мечтаю создать в Малороссии свой шляхетский стан, подобный польскому, свою сословную малороссийскую касту. Этот план сейчас вполне может осуществиться. Да ты прочти это. Богдан подал Выговскому жалованную грамоту, подписанную Алексеем Михайловичем. Иван внимательно читал царскую грамоту шляхте украинской на права и вольности, на освобождение от разных повинностей. Вся казацкая старшина, как и реестровые казаки, получали право владеть поземельной собственностью и передавать её своим наследникам. Выговский внимательно посмотрел на Богдана, и они поняли друг друга.
- Я думаю, батька, что эти статьи посторонние люди видеть не должны, иначе не избежать нам бунтов…
Хмельницкий согласно кивнул головой. Оба они прекрасно знали, что народ малороссийский ничего не выигрывал при новом положении дел на его родине. Он оставался тем же холопом, что и при владычестве Речи Посполитой, и по-прежнему должен был работать на своих господ. Только господа у него стали другие: прежде были ляхи, а теперь свои, соотечественники - старшина казацкая. Народ ожидал свободу, а получил крепостное право. Но ведь это был малороссийский народ и воспитан он был в духе вольностей.
Если б понимал царь Алексей Михайлович и правительство московское, что не народ они благодеяниями одаривают, а всего лишь верхушку, жадную до власти и богатства, не случилось бы потом многочисленных шатаний, бунтов и измен, которыми богата история земли Малороссийской.
Митрополит киевский Сильвестр Косов и вовсе не желал идти под руку Москвы. Он со всем высшим духовенством, как и ополячившиеся казацкие старшины, питал антипатию к Московскому государству. При поляках он лишь формально подчинялся Константинопольскому патриарху и бесконтрольно пользовался властью над народом и низшим духовенством. Зависимость же от московского патриарха лишала его этой возможности.
Московское правительство было немало поражено тем, что в то время, когда Хмельницкий бил челом о принятии московского подданства во имя единой религии - православия, ревнители религиозные держались в стороне и не принимали никакого участия в присяге. Даже наоборот, Сильвестр Косов, как мог, сопротивлялся и не позволял принять присягу от монастырских служителей, работников и дворовых людей.
С высокого холма, на котором раскинулся шатёр Поликарпа Тухи, открывался вид на широко разлившийся в этом месте Днестр.
- Поликарп, посыльный от гетмана! - зычный голос часового разбудил задремавшего, было, полковника.
- Давай его сюда.
После подписания Жванецкого договора Хмельницкий оставил на Днестре несколько тысяч казаков под руководством умного и храброго Поликарпа. Туха был старым товарищем Богдана, надёжным и верным, пользующимся особым доверием гетмана.
Поликарп внимательно читал письмо, хмурясь и недовольно фыркая. Потом приказал собрать казачью старшину.
- Батька настаивает на том, чтобы мы приняли присягу на верность царю московскому. Что вы об этом думаете? - молчали казаки, выжидали, не зная, что думает по этому поводу сам Поликарп, - поднимите руку, кто из вас хочет остаться казаком? - взметнулись руки над бритыми головами, - а теперь слухайте сюда: приняв присягу, мы подпишем приговор казачеству, нашим вольностям и свободе. Может быть, не сразу, но станем мы холопами у тех, кто выбился в шляхетство. Шляхте всё равно, при ком быть, при поляках или Московии. Не верю я Хмельницкому, брешет батька. Обманывает он и московского царя, и турецкого султана.
- Так и передай гетману, что идём мы разбираться с ним, какого ляду он всё за нас и без нас решает, - Туха повернулся к посыльному.
Тот кивнул и поспешно вышел из шатра, опасаясь, что горячий "значный" казак ещё и на нём отыграется.
Через день гонец стоял перед Хмельницким. Тот выслушал его внимательно и отпустил, потом кликнул Выговского.
- Такие дела, Иван, надо срочно принимать меры. Не хватало нам ещё и мятежников тут получить.
- Тогда собирай войско и встречай его на дороге.
Семь тысяч казаков, ставших под знамя Поликарпа Тухи, подошли к реке Тясмин, где их уже поджидала засада. В жестоком бою войско Хмельницкого уничтожило почти всех мятежных казаков. Сам Туха с криком: "Умру, но останусь казаком!" бросился в реку и утонул.
Но слова его о двуличии гетмана оказались справедливыми. Богдан тщательно скрывал от иностранных держав своё московское подданство. И хотя слухи об этом распространились далеко за приделы земли Малороссийской, гетман делал всё, чтобы отрицать их. Через четыре месяца после принятия присяги он писал своему старинному другу - крымскому хану Ислам-Гирею: "А если же до вас дошли слухи, что Москва овладеть нами имела, то теперь об этом уже нет никакой речи".
В Константинополе сидели послы казацкие и пытались завоевать расположение султана выгодными предложениями о сдерживании донских казаков от нападения на владения султана. Турецкий султан писал Хмельницкому: ".. раз присягнувши, уже надобно жить долгое время в дружбе". Это случилось через год после принятия присяги московскому государю. Итак, Богдан присягнул и Москве, и Константинополю. Клятвопреступник Хмельницкий нарушил свою присягу царю не только на словах, но и на деле. Москва объявила войну Польше и начала военные действия, а Хмельницкий в это время, несмотря на указы царя, бездействовал и равнодушно смотрел, как польские войска разоряют Червонную Русь и Подол. Начавшееся в новом 1655 году наступление московских войск на Речь Посполитую принесло успех в Белой Руси и Литве. А на юге, где должен был наступать Хмельницкий, ничего не происходило. Неприязненное отношение Хмельницкого к Московскому государству всем бросалась в глаза. Богдан лично сказал коменданту города Львова Гроздецкому:
- Я сам верный союзник Яна Казимира, и первым доказательством моего расположения к нему будет отступление от города. Постановляйте, какие хотите условия с москвитянами, я их оставляю и иду в своё русское владение.
Гроздецкий писал в Варшаву: "Я удостоверился собственными глазами, что между казаками и москвитянами нет согласия и ладу, сам Хмельницкий мне сказал, что не хочет знать Москвы, она очень груба".
- Батька, только слепой не замечает, как ты относишься к Московии.
Выговский и Хмельницкий удобно расположились в большой зале Чигиринской резиденции гетмана, чтобы обсудить насущные задачи.
- Как они к нам, так и мы к ним, - Богдан удовлетворённо покрутил ус, - разве я не послал, со своей стороны, полковника Антона Ждановича, в следственную комиссию?
- Послать-то послал, - перебил его Выговский, - но то, что там сотворили наши люди, без твоего ведома не сделалось.
- Да кто о том знает.
- Ты, батька, послал чаусского полковника Ивана Нечая в Белоруссию на помощь московским войскам, а он такое учинил… действовал не в пользу Москвы, а в пользу ляхов и твою. В города, не взятые ещё московским войском, посылал грамоты, чтобы они не Москве сдавались, а тебе. В тех же, где уже были гарнизоны московские, приказал оттуда их выбивать и ставить свои, казацкие. И ещё много обид и разорений людям московским нанесли, били их и мучили, и жён ихних. Пришлось воеводе шесть хоругвей солдат вызвать для успокоения казаков, но те не подчинились, и битва между ними серьёзная была.
- То мне ведомо, вот я по просьбе царя - комиссию для расследования учинить - и послал туда Антона.
- Так никого за ту "шкоду" не наказали. Зато московское правительство явно убедилось во враждебном с твоей стороны отношении.
- Это ещё не враждебное отношение, - Богдан плеснул себе в чашку из глиняного кувшина первоклассной горилки, выпил, крякнул и сунул в рот краюху хлеба с солёной рыбой.
- Как же не враждебное, когда казаки на Белой Руси настоящую войну против Москвы ведут? Ты думаешь, царь не знает о твоих переговорах с поляками, о связях с турками и их вассалами, о сношениях со шведами?
- Ну, и что с того, если даже и знает, мы вот объединимся с валахами, молдаванами, господарём семиградским Рагоци, при поддержке султана ляхов завоюем и Москву возьмём и разорим её. Ляхи сейчас ослабли и заключат с нами мир на наших условиях.
- А если царь, заподозрив измену твою, прекратит войну с Речью Посполитой?
- Не думаю, мы-то уже с ляхами перемирие заключили, а Московия пусть воюет. Ляхи ослабнут и сами к нам в руки прибегут. Скажу тебе по секрету: мне всё равно, кто будет королём польским, лишь бы нам из московской протекции выйти. Царь требует от меня повиновения, как будто я холоп ему, как все его подданные, а я шляхетского звания и никому подчиняться не желаю. И ляхи это признают, а Москва… Коли признать не захочет, то мы от неё отойдём и её саму воевать будем.
- Тебе известно, что царь начал войну со шведами, а ты заключил с ними договор о союзе. Это нарочито изменнические действия.
- Мы на польский престол своего короля посадим, Польшу разделим, пусть Москва не вмешивается, а то и её ждёт та же участь.