Но вот эта жёсткая складка у рта, волевой подбородок, какая-то настороженная мудрость во взгляде, собранность, говорящая о сдерживаемой, мощной энергии, готовности немедленно действовать. Всё свидетельствовало о том, что этому человеку пришлось многое повидать и пережить.
Вечером гудел замок от обилия народа. Яркие сарафаны женщин мелькали среди длинных столов, за которыми уместились воины Давида, дворовые и хуторские. Закуски соперничали между собою во вкусе, цвете и запахе, бражные меды в бочках и горилка в запотевших пузатых четвертях не заканчивались. Пришлось зарезать барашков и бычков из немногочисленного пока стада. Вскоре сидящие за столом перемешались, люди Давидовы вдруг затянули протяжную, грустно-щемящую песню, в которой, казалось, отразилась вся боль и тысячелетние страдания еврейского народа.
А крестьяне принесли бандуру, и понеслась плясовая.
К полуночи веселье стало утихать, все разошлись: кто в свои дома, кто в отведённые для ночлега гостей комнаты.
Вечера были ещё прохладные, и Леся с Яной принесли мужчинам, выбравшим для своего разговора беседку в саду, кожухи. Давид с любопытством поглядывал на Яну, да и та обратила внимание на необычного для этого места молодого человека с седыми волосами. В последнее время она всё более проявляла интерес к окружающему, что очень радовало Михаила.
Ночь накрыла своим мягким крылом согретую весенним теплом землю, стих ветерок, лишь иногда порывами доносил откуда-то запах свежеиспеченного хлеба. Звёзды высыпали на небо, и любопытная луна пыталась заглянуть вовнутрь беседки сквозь распустившиеся бледно-зелёные листочки. Солдаты Давида, привыкшие к дисциплине и почти не пьющие вина, давно спали, а хуторские всё никак не могли угомониться: то аккорд бандуры донесётся, то визг и смех девушки, уединившейся с парнем…
А мужской разговор был не из лёгких:
- Вот за этим и приехал сюда, - Давид пристукнул ладонью по столу, будто ставя печать на всё, сказанное им.
- Только за этим? - Сашка пытался, как всегда сгладить напряжение юмором.
- Нет, конечно, не только, - Давид сделал вид, что шутки не понял, - соскучился я без вас.
Эти слова, в которых прозвучали мягкие и нежные нотки, так не свойственные суровому воину, смутили его самого. Но главное уже было произнесено ранее.
Помолчали, и в наступившей тишине, казалось, разлились какое-то напряжение и тревога.
Давид поспешил внести ясность в эту тревожную неизвестность:
- Понимаете, я приехал за вами лишь потому, что нет у меня никого ближе и надёжнее вас, - и добавил скороговоркой, словно боясь, что его не дослушают: - Эта битва будет решающей, вы уже узнали, кто такие казаки. Если бы они бились за свободу, за собственное государство, то давно бы его имели. И вождей избрали бы себе таких, какие были бы едины с народом, а не думали лишь о своей выгоде.
Сашка и Михаил, молча, слушали Давида.
- Я родился в этой стране, как и отец мой, и нет у меня другой родины. За что же казаки вместе с холопами уничтожали мой народ? Мы не поднимали против них оружия. Да, мы брали в аренду землю и торговлю, но это наша работа, за которую нам платили, и мы исполняли её хорошо. Казаки превратили в пустыню богатую, цветущую землю, убили и ограбили сотни тысяч людей, только лишь ради личного интереса Хмельницкого и старшины. И чего они достигли за три года войны? Этот край теперь оказался намного дальше от независимости, чем был до смуты казацкой. И уже никакого государства создать они не смогут, им просто не дадут. Но убить ещё сотни тысяч людей они способны. Если мы не усмирим казаков, они придут и сюда за вами, вашими жёнами и детьми, как приходили уже…
Речь Давида произвела на друзей сильное впечатление. Михаил смотрел на говорившего и любовался им, его чеканным профилем, красивым мужественным лицом, его вдохновением, умом и чёткой мыслью. Это был уже другой человек, совсем непохожий на того беззаботного юношу, убить которого Господь не позволил Михаилу три года назад. Это был мужчина, воин, командир, отважный и вдумчивый военачальник, знающий, за что сражается и за что готов отдать жизнь.
- Мы поедем! - слова эти как будто сами вырвались у Михаила. И тут произошло неожиданное - Сашка, всегда верный своему другу "Санчо Панса", готовый идти за ним в огонь и воду, вдруг выдохнул:
- А почему ты решаешь за других? Я не еду.
Мучительное молчание повисло над столом, вихри мыслей проносились в голове у каждого. Надо было на что-то решаться, сделать выбор.
Давид встал:
- Я не хочу никого неволить и ни на кого давить, я просто предложил… ваша воля принять решение. Понимаю, что есть обстоятельства… давайте отложим до утра… поздно уже.
Он повернулся, чтобы уйти, и сейчас же встали Михаил с Александром. Они не хотели в эту минуту оставаться вдвоём, не хотели выяснения отношений, которого между ними никогда раньше не было.
Ночь уже полностью вступила в свои права, не по-весеннему яркие звёзды проявились на темном небе, в неверном, бледном свете луны чёрные тени мужчин слились с громадой замка и растворились в ней.
Неспокойная ночь опустилась на примолкшую землю, ночь тяжких дум и принятия решений.
- Дочка, дочка, дочка у тебя! - толстая повитуха шлёпнула по попе младенца, и тот заверещал тонким голосом, - смотри, какая красивая!
Она поднесла розоватое тельце к усталому лицу Леси, и та облизнула искусанные губы.
- Что, и я такою родилась? - наивно спросила она первое, что пришло ей в голову.
- А то, как же, ты, что особенная какая? Все такие рождаются, а потом красавицы вырастают - повитуха привычно - деловито искупала младенца и запеленала его. Потом переодела Лесю, взяла девочку и направилась с ней к выходу, - поспи, дочка, отдохнуть тебе надо, - бросила она уже на ходу - пусть отец к ребёночку привыкает.
- Ты и Яна крёстными будете, уверен, Леся согласится.
Александр бережно и неумело держал на руках дочку и внимательно разглядывал её личико, надеясь найти в нём свои черты.
- Прости меня за резкость той ночью, ты понимаешь теперь, что я не могу поехать, вот этот маленький живой комочек не отпускает.
- Понимаю, конечно, понимаю, - Михаил досадливо поморщился, - давай больше не будем об этом. Останешься в усадьбе, здесь много дел, без тебя всё равно тут не справятся да и защищать людей надо. Завтра поедем на крестины, а через день мы с Давидом отправимся в путь.
Прокопченные за столетия своды древнего костела давно не видели такого стечения народа. Тут были и польские дворяне, и русские крестьяне, и солдаты Давида, даже две монашки из разгромленного монастыря. Пока все рассаживались, Михаил негромко беседовал со старым, как и костел, ксендзом.
- Давно уже эти стены столько весёлых и здоровых людей не видывали, - грустно пожаловался священнослужитель.
- А что, сейчас никто не крестит?
- Да почти никто, рожать-то некому, сейчас только убивают людей, сколько побили за эти годы.
Леся, немного располневшая после родов, взволнованная и раскрасневшаяся, передала дочку Яне, которая и здесь была рядом с ней:
- Подержи, милая.
Яна осторожно взяла младенца, откинула уголок покрывальца, и лицо её осветила мягкая улыбка.
- Нравится? Это племянница твоя.
- А как это?
- Она дочка твоего брата, видишь, вон он стоит, - Леся кивнула на Александра, и Яна долго, внимательно рассматривала Сашку, словно давно не видела. Лоб её наморщился, казалось, воспоминания прорываются сквозь пелену забвенья.
Ксёндз монотонно читал молитву, Яна и Михаил стояли пред аналоем, Яна держала на руках девочку. Священнослужитель взял у неё ребёнка, распеленал и подошёл к купели. Девушка напряглась. Повторяя слова молитвы, ксёндз окунул девочку в воду. И когда раздался крик ребёнка, Яна вздрогнула, и вдруг тело её сотрясли рыдания, из глаз полились слёзы. Что вспомнила она в этот миг? Её увели в сторону, а она всё плакала, вздрагивая, и не могла успокоиться.
На обратном пути Яна была молчалива и задумчива, не сразу отвечала, когда к ней обращались, словно погрузилась в пучину своего запертого сознания.
Вечером разошлись рано - Михаилу надо было собраться. Как обычно, он проводил Яну в её комнату, сел рядом на кровать, погладил мягкие волосы, коснулся нежной щеки, потом поцеловал ласково.
- Спокойной ночи, родная моя.
Яна пристально, не отрываясь, смотрела на него, потом вдруг обхватила руками за шею и притянула к себе.
Раннее утро светлеющей прохладой вползло во двор. Ржали кони, громко перекликались люди, переносившие мешки и сумки. Они сегодня поднялись до рассвета. Суета предотъездная.
На крыльцо вышла Яна, лицо у неё было измучено, под глазами тёмные круги. Длинные волосы рассыпались по плечам золотистым дождём. Она стояла неподвижно, сверху вниз глядя на суетящихся людей. Никто не знал, как она пережила эту ночь, когда Михаил оставил её одну. Да и сам он обеспокоено поглядывал на свою любимую, увязывая поклажу.
Но вот, всё готово! Михаил обнял Александра, шепнув на ухо:
- Береги женщин.
Чмокнул куда-то в шею Лесю, приобняв за плечи.
Потом подошёл к Яне, взял её руки и поцеловал сначала одну, затем другую, коснулся губами прохладной щеки. Яна, молча, смотрела на него, оставаясь неподвижной и, казалось, безучастной.
Вскочил на коня, окинул в последний раз взглядом двор, и тронул круп шпорой.
В воротах не выдержал и оглянулся. Видимо, для девушки это стало каким-то сигналом. Пронзительный женский крик прорезал притихшую усадьбу. Яна сорвалась с места и бежала, не видя и не разбирая дороги.
- Мишель! Мишель!
Так его называла только она, называла, когда они были вдвоём, когда ласкали друг друга.