Я затерялся в толпе офицеров, дворцовых служащих, знатных лиц Лаутенбурга. По распоряжению великой герцогини, эскадрон 7 - го гусарского полка держал караул. По распоряжению великого герцога звон соборного колокола, редкий и гулкий, раздавался во всё время следования кортежа.
Высокий старик с лицом аскета, как Мольтке, в старом, блестевшем на сгибах сюртуке, шёл впереди в сопровождении лейтенанта с угрюмым и высокомерным лицом, одетого в синий мундир брауншвейгских гусар; то были гг. Рихард и Альбрехт фон Граффенфрид, отец и брат усопшей.
Когда гроб внесли в храм на улице Победы, ледяной холод пронизал меня до мозга костей. Меня ужаснула мысль, что она, Мелузина, с её сладострастным телом, для которого так подходила бы пышная, полная неги католическая служба, принадлежала к протестантской религии.
Я никогда не бывал в лютеранском храме. Это - ужасное место. Даже слёзы не решаются тут показаться на глаза, боясь в тот же миг застынуть.
Худощавая фигура пастора Зильбермана, в странном наряде, похожем на наряд почётного члена масонской ложи, появилась на передвижной кафедре, и он заговорил. Он выбрал, не знаю почему, текст священного писания, где говорится о дочери Иевфая. Нельзя было найти ничего менее подходящего для памяти слабой духом усопшей, чем история жертвы, принесённой этой мрачной и жестокой еврейкой.
В течение получаса пастор говорил со всем жаром, который мог бы проявить учитель математики, доказывая три случая равенства треугольников.
Когда он сам комментировал знаменитую фразу: Порази эту грудь, обнажённую перед тобою, глаза мои обратились на великую герцогиню. Я увидал, что она плачет.
Из церкви мы в автомобилях поехали на вокзал. Гроб поставили в вагон, вместе со всеми цветами, уже совершенно увядшими.
Вернувшись во дворец, я наткнулся в галерее зеркал, такой же пустой в пять часов дня, как и в полночь, на лейтенанта Гагена. Он был бледен и, по-видимому, сторожил меня.
- Милостивый государь, - шёпотом сказал он мне, - я два часа дожидался вас третьего дня на мосту.
Я совершенно забыл о назначенной нами встрече. И я откровенно признался ему в этом.
- Могу ли я надеяться, что после этого вы не проявите больше такой досадной забывчивости? - всё так же кротко произнёс он.
И с этими словами он прикоснулся к моей щеке перчаткой, которую сжимал в правой руке.
Я с трудом удержался от того, чтобы ответить ему здоровой пощёчиной. Его притворное спокойствие спасло меня.
- Милостивый государь, - сказал я, - завтра в шесть часов утра. Я - к вашим услугам.
- Установим сейчас же все условия, - заявил он. - Никаких свидетелей, никого, разумеется. Но вы являетесь оскорблённой стороной. Какое вы выбираете оружие?
Если бы я не был так возбуждён, вопрос этот поставил бы меня в большое затруднение. Но тут я не колебался ни минуты.
- Вот это, - ответил я, вынимая из кармана браунинг великой герцогини.
Он подавил своё изумление.
- Это не вполне соответствует правилам, может быть, - заметил он. - Но всё равно, решим так. Семь выстрелов, как кто хочет, после сигнала. А расстояние?
- Десять шагов, - ответил я, с полной беспечностью относясь к своим словам.
Бледная улыбка мелькнула у него на губах.
- Значит, на смерть. Да будет исполнено, милостивый государь, ваше желание.
И он оставил меня.
Я нашёл великую герцогиню у неё в комнате. После разыгравшейся драмы я ещё не был там. Она знаком пригласила меня сесть и продолжала молчать. Мало-помалу тьма сгустилась вокруг нас. Лампадка, горевшая перед иконой, замерцала розовым огоньком. Гузла Мелузины всё ещё валялась на ковре. Одни и те же мысли бродили у нас в голове. Мы думали о другом прекрасном инструменте для наслаждения, который в данное время уже претерпевает в земле ряд таинственных превращений и который не зазвучит больше никогда.
Какие часы отдавала Аврора сну? Одна только Мелузина знала это. Мы слышали пробуждение птиц на заре. Оживлённое щебетание зябликов и воробьёв сменило грустное пение соловья. Птицы, услышу ли я ваше пробуждение завтра?
Время настало. Я нарушил этикет!
- Позвольте мне покинуть вас, - сказал я Авроре. - Я чувствую себя усталым.
Она с упрёком посмотрела на меня. Мне показалось, что она подумала: Мелузина никогда не чувствовала себя усталой.
"Ах, если бы она знала", - подумал я. И одну минуту я боролся с искушением всё рассказать ей.
Я вернулся к себе в комнату и через несколько минут снова покинул её; из предосторожности, чтобы из своего окна она не могла увидеть меня, я прошёл через парадный двор.
Было ещё только пять часов, когда я очутился у моста. Этот свободный час показался мне целою вечностью блаженства. Никогда природа не представлялась мне такой прекрасной, никогда не любил я так жизнь, как в этот момент, думая, что скоро, может быть, мне придётся расстаться с нею.
Я знал, что Гаген лучше всех в гарнизоне владеет шпагой. Он был очень силён также в стрельбе из пистолета; что же касается до меня, то моё воспитание в этом отношении ограничивалось тем, что в периоды моего военного обучения, как офицера резерва, я сделал две или три дюжины выстрелов из револьвера.
Опершись на перила, я смотрел, как Мельна струилась у моих ног между скалами. Маленькие серебряные форели выскакивали из пенящихся волн. Я вспоминал тех, которых я выуживал десять лет тому назад в ручье Оссо, между Ларуном и Пон-де-Беоном.
Куда впадала эта река? В Аллер, текущий в Везер, вливающийся в свою очередь в Северное море, сообщающееся с Ла-Маншем, представляющим собою рукав Атлантического океана, принимающего в себя Адур, куда впадает близ голубого городка Пейрехорада, речка По, слившаяся с ручьём Оссо. Маленькие немецкие форели, маленькие французские форели. Ребяческие мысли, помогающие нам перед смертью окинуть взглядом всю нашу жизнь, связать между собою её различные этапы.
- Простите, господин профессор, что я заставил вас ждать. Но ведь ещё нет шести часов.
Гаген. Я не заметил его приближения. Я почти не думал о нём.
Мы раскланялись.
- Я захватил с собою всё нужное для того, чтобы драться без свидетелей, - заявил он.
Он вынул из кармана стилограф и бумагу.
- Вы выразили желание стреляться на браунингах, и я принёс с собою свой. Если вам угодно, мы можем бросить относительно них жребий. Но я полагаю, что это бесполезно, они одного и того же образца. Но до того, вы будете, может быть, столь любезным и подпишете вот это.
Он позаботился заготовить акт от моего и от своего имени, в котором оба противника заранее признавали, что всё произошло согласно правилам чести.
- В случае несчастья это оградит оставшегося в живых от неприятностей, - счёл он нужным объяснить мне.
Все формальности были им соблюдены.
Но мне любопытно было знать, каким образом будет нам дан сигнал стреляться. Я не мог не признаться ему в этом.
Он самодовольно улыбнулся.
- Я предусмотрел и это, - ответил он.
С этими словами он развернул свёрток, заключавший в себе будильник.
- Он заведён на шесть часов десять минут, - сообщил он мне, - можете проверить. Когда он зазвонит, мы можем стрелять, имея право переменить место. Это, впрочем, указано в протоколе.
Не знаю уже, что преобладало в таком поведении, смешное или трагическое.
Гаген отсчитал шаги.
- Восемь, девять, десять. Господин профессор, вы несколько выше ростом, чем я. Отмерьте, если вам угодно, в свою очередь, мы установим среднее.
- Незачем, - сказал я, - я согласен на это расстояние.
Он поклонился и вынул из кармана браунинг.
- Шесть часов семь минут, - произнёс он. - Мы можем занять места.
Я встал на проведённую им черту. Мы очутились друг против друга.
Будильник стоял на перилах моста, циферблат был виден нам обоим. Резкое тиканье ясно слышалось сквозь глухой рокот волн.
Я смотрел на моего противника. Глаза его, исступлённые, как у молодой девушки, были пристально устремлены на мои ноги.
Шесть часов девять минут.
"Он ждёт звонка, а я смотрел на стрелку, - думал я. - Что, если будильник зазвенит раньше!"
Вдруг я увидел, что Гаген поднял голову; великолепное спокойствие покинуло его. Выражение ужаса разлилось по его лицу.
Я обернулся, не заботясь о том, что движение это может стоить мне жизни. В тот же миг будильник зазвонил пронзительным звоном, который не прекратится, казалось, никогда.
Великая герцогиня Аврора стояла за мною. Тогда я понял, почему не выстрелил лейтенант. Аврора очутилась между нами.
- Не объяснит ли мне один из вас, господа, причину такой любопытной сцены? - холодно спросила она.
Ответа не последовало.
Протокол, составленный Гагеном, лежал на будильнике. Она взяла его.
- Понимаю, - произнесла она, прочитав. - Браунинги. Г. Виньерт, вы нашли плохое применение доверенным вам мною вещам. А вам, лейтенант Гаген, я приношу моё поздравление. Вы удивительно изобретательны.
Голос её, дотоле полный иронии, зазвучал очень сурово:
- Если этим способом, господа, вы хотите доказать мне свою преданность, о которой оба вы прожужжали мне уши, то знайте, что она вовсе не по вкусу мне. Г. Виньерт, вы - иностранец, вам простительно не знать здешних законов о дуэли. Но вам, лейтенант, вам они известны.
Гаген опустил голову.
- Вам известно, что офицер 7 - го гусарского полка не должен драться, не получив на то разрешения полковника. За нарушение этого правила лейтенант Технер был наказан, меньше года тому назад, тридцатидневным заключением в крепости. Вы забыли это?
Гаген не ответил.