Филиппо издал сладкий стон:
- Я же говорю. Настоящая красавица! Вы, должно быть, и не подозреваете, что именно она - невольно, разумеется, - стала причиной…
- Вашей последней дуэли, - закончил за него де Бурмон.
- А, так вы знаете?
- Эту историю весь полк знает, - равнодушно проронил Мишель. - Вы ее рассказывали уже раз двадцать, дружище.
- Ну и что? - огрызнулся Филиппо. - Хоть сто раз, история от этого не изменится, и Лола останется Лолой.
- Интересно, с кем она сейчас, - задумчиво произнес де Бурмон, подмигивая Фредерику.
Пальцы Фредерика снова забарабанили по эфесу сабли.
- Уж точно не с тем кретином из Одиннадцатого линейного, который имел отвратительную привычку кружить около ее дома по ночам… В один прекрасный день мне это надоело, и я предложил негодяю обсудить наши дела в каком-нибудь тихом местечке, а он ответил, что во французской армии дуэли запрещены. Это он мне, поручику Филиппо! Но я не растерялся, проводил его до квартиры и закатил у дверей такой скандал, что собственные товарищи велели ему драться и не позорить имя полка.
- Я слышал, это был великолепный удар, - заметил де Бурмон.
- Четыре великолепных удара. Франтик свалился как подкошенный.
- А мне рассказывали только об одном. И говорили, что он остался на ногах.
- Вас обманули.
- Что ж, вам виднее…
Друзья помолчали, прислушиваясь к далекой канонаде. Фредерик подумал, что пехоте, должно быть, приходится нелегко.
- А я однажды убил женщину, - произнес де Бурмон, понизив голос, будто не решился громко признаться в таком преступлении. Друзья уставились на него, не в силах скрыть изумление и ужас.
- Ты? - недоверчиво переспросил Фредерик. - Ты, верно, шутишь, Мишель!
Де Бурмон покачал головой.
- Я правду говорю. - Он прикрыл глаза, словно воспоминания причиняли ему боль. - Это было в Мадриде, второго мая, на узкой улочке между Пуэрта-дель-Соль и Паласио-Реаль. Филиппо, вы должны помнить тот день, вы ведь там были…
- Еще бы не помнить! - горячо поддержал поручик - В тот день мне двадцать раз могли продырявить шкуру!
- Мадридцы взбунтовались, - рассказывал де Бурмон, - стали бросаться на нас со всем, что попадется под руку, пистолетами, ружьями, такими длинными испанскими ножами… По всему городу творился кромешный ад. В нас стреляли прямо из окон, кидались черепицей, цветочными горшками, даже стульями. Я как раз направлялся с депешей к герцогу де Бергу, и оказался в самом пекле. Какие-то молодчики стали швырять в меня камнями и чуть не выбили из седла. Впрочем, я без особого труда их разогнал и попытался проскочить в обход, к Пласа-Майор, и тут меня окружила целая толпа. Человек двадцать, мужчины и женщины, они тащили за собой растерзанный труп, и его кровь оставляла на земле полосы. И все они набросились на меня, как злобные фурии, с ножами и палками. Женщины были даже страшнее мужчин, они вопили, словно гарпии, хватали меня за стремена и прямо за ноги, все пытались с лошади стащить…
Фредерик не моргая смотрел на своего друга. Де Бурмон говорил очень медленно, монотонно, постепенно продираясь сквозь собственные воспоминания.
- Я выхватил саблю, - продолжал он, - и тут кто-то ударил меня ножом в бедро. Ростан поднялся на дыбы, едва меня не сбросил. Что скрывать, я здорово перепугался. Одно дело встретиться с вражеской армией, и совсем другое - с необузданной, безумной толпой… Я пришпоривал коня что было сил, все пытался вырваться, саблей размахивал направо и налево. И вот какая-то женщина - ее лица я толком не рассмотрел, помню только, что она была в черной шали и громче всех кричала, - схватила мою лошадь за узду так, словно от моей смерти зависела ее жизнь. Я и сам обезумел от этих криков и от боли, совсем потерял голову. Лошадь уже почти вынесла меня из толпы, но эта женщина продолжала виснуть на ней, не пускала… Тогда я вонзил саблю ей в горло, она упала прямо под ноги Ростану, и кровь полилась у нее из носа, рта и ушей.
Фредерик и Филиппо ждали продолжения. Но история де Бурмона закончилась. Мишель молчал, отрешенно глядя на дымок своей сигары.
- Быть может, ее звали Лола, - сказал он наконец.
И горько, криво усмехнулся.
IV. Схватка
Прискакавший из-за холмов одинокий всадник направился на командный пункт. Фредерик проводил его взглядом.
- Это вестовой полковника Летака, - предположил Филиппо, поднявшийся на ноги, чтобы лучше видеть. - Готов поспорить, что через пару минут мы будем в седлах.
- Давно пора, - с надеждой заключил Фредерик.
- Уж поверьте мне, - заверил Филиппо и засвистел сквозь зубы "До чего же хорош этот луковый суп", мотивчик из модной оперетты, невесть как превратившийся в походный марш.
Де Бурмон брезгливо поморщился:
- Во имя Господа, Филиппо, избавьте меня от водевилей. Выбор песни не делает чести вашему вкусу, да и свистун вы неважный.
Поручик бросил на своего друга обиженный взгляд.
- Прошу прощения, дружище, но это самая бодрая мелодия из тех, что может предложить наш оркестр. К тому же под нее хорошо маршировать.
На де Бурмона эти доводы не подействовали.
- Мелодия вульгарна, - повторил он, презрительно скривившись. - В Версальской музыкальной школе Давида Буля, конечно, научили играть на дудочке, но позабыли привить ему хороший вкус. Луковый суп… Черт! Это же просто нелепо!
- А мне нравится, - протестовал Филиппе - Хотя вы, надо полагать, предпочитаете старые добрые роялистские марши?
- В них есть свое очарование, - холодно ответил де Бурмон и, посмотрев Филиппо прямо в глаза, заставил его отвести взгляд. Фредерик решил вмешаться.
- Лично я предпочитаю старые добрые республиканские марши, - заявил он.
- Я тоже, - отозвался де Бурмон. - По крайней мере они были рождены не в райке, и исполняли их не разряженные клоуны из буффонады.
- А вот императору республиканские марши явно не по вкусу, - усмехнулся Филиппо. - Он говорит, что они сверху донизу перепачканы французской кровью, и хочет, чтобы его солдаты маршировали под бравые мелодии, вроде этой. Вот вы ее ругаете, де Бурмон, а между тем это любимый марш Наполеона.
- Я знаю. Наполеон великий воин, но это вовсе не означает, что он обязан разбираться в маршах. В музыкальном образовании нашего императора немало пробелов.
Филиппо задохнулся от ярости:
- Ну знаете, де Бурмон. Иногда вы меня порядком бесите.
- Что ж, я готов дать вам сатисфакцию в удобное для вас время, - невозмутимо ответил де Бурмон. - Я к вашим услугам.
- Cazzo di Dio!
Фредерик почувствовал, что ему снова пора вмешаться.
- Прошу вас, господа, - произнес он примирительно. - Давайте побережем свой гнев для испанцев.
Красный от бешенства Филиппо хотел было накинуться на Фредерика, но, заметив, что Мишель смеется, сам от души расхохотался. Его гнев моментально рассеялся.
- Sporca Madonna , Бурмон, однажды мы с вами скрестим сабли. До чего же вам нравится меня злить, дружище.
- Мы с вами скрестим сабли? И сколько же вас будет?
- Cazzo di Dio!
- Прошу вас, господа! - взмолился Фредерик. - У нас остался коньяк?
Де Бурмон открыл фляжку, и гусары молча выпили. Со стороны холма к ним приближались поручик Жерар и подпоручик Лаффон.
- Вестового видели? - спросил рыжий Лаффон, известный в эскадроне сквернослов и дуэлянт, но при этом великолепный наездник, как никто владевший саблей.
- Да, - кивнул Фредерик. - Наверное, мы скоро понадобимся.
- Похоже, главные события разворачиваются в центре нашей линии, - сказал Жерар, коренастый и кривоногий ветеран. - Там сейчас жарче всего.
Гусары поделились слухами и собственными догадками. Сошлись на том, что никто понятия не имеет, что же творится на самом деле. Другие офицеры и солдаты разбрелись по берегу речушки и негромко переговаривались, но больше молчали, напряженно прислушиваясь к шуму битвы. Солнце так и не сумело совладать с дождевыми тучами, и на горизонте снова сгущалась лиловая тьма.
С холма почти бегом спустился ротмистр
Домбровский. По эскадрону пробежал тихий вздох надежды и предвкушения, офицеры поспешили к своим лошадям. Фредерик и де Бурмон подхватили расстеленные на земле плащи. Филиппо, чтобы догнать коня, пришлось зачерпнуть сапогами воду.
Домбровский на ходу сделал знак трубачу, чтобы тот сыграл построение. Гусары становились в шеренги, держа коней в поводу. Фредерик торопливо надел кольбак и вытянулся в струнку, что есть сил сжимая левой рукой эфес своей сабли и горячо молясь про себя, чтобы на этот раз их отправили в бой. Рядом стоял сдержанный, сосредоточенный де Бурмон. Про себя он молился о том же.
Прозвучала команда "по коням", и сто восемь гусар, как один человек, взлетели в седла. Фанфароны и забияки, что вдалеке от сражений больше всего ценили свободу, молниеносно превращались в монолитный строй. Ощущая близость настоящей битвы, люди становились машиной войны, мощной, подвижной и смертоносной.
- Офицеры, ко мне! - скомандовал Домбровский. И они поспешно окружили своего командира.