– Таковы обычаи ваших народов, – возразил Саладин, – но у нас в восточных странах поэты и мудрецы говорят, что вожак верблюдов, исполненный отваги и мужества, достоин облобызать уста прекрасной царицы, а трусливый князь недостоин прикоснуться и к ее платью. Однако да сохранит мой брат уверенность в глубоком моем почтении к нему и позволит мне покинуть его на время, чтобы встретить моего гостя, эрцгерцога Австрийского, и этого рыцаря-назареянина, и да не сочтет мой царственный брат, что я им оказываю равный с Мелеком Риком почет, но и не забудет, что я – хозяин, для которого гостеприимство – святая обязанность.
Окончив таким образом свою беседу с королем Ричардом и указав ему на место, где были раскинуты шатры для королевы Беренгарии и для дам ее свиты, Саладин покинул королевский шатер и отправился встречать герцога Монсерратского и его свиту, для которых был также устроен весьма торжественный и пышный прием. Разнообразнейшее угощение в восточном и европейском вкусе в изобилии предлагалось в различных палатках знатным гостям Саладина, который в своем радушии дошел даже до того, что велел греческим невольникам разносить гостям вино – запретный предмет для всякого мусульманина.
Король Ричард не окончил еще обеда, как тот же Абдалла эль-хаджи, который являлся к нему в лагере крестоносцев с письмом Саладина, пришел с проектом церемониала предстоящего на завтрашний день поединка. Зная слабость своего старого знакомого к вину, Ричард предложил ему выпить с ним прекрасного вина, доставленного распоряжением Саладина своим знаменитым гостям, но Абдалла, хотя и с чувством сожаления, но решительно отклонил это предложение и заявил, что невоздержание его может ему стоить жизни, так как, хоть Саладин и снисходителен во многих отношениях, но строго следует правилам Корана и того же требует от своих единоверцев.
– В таком случае, – рассуждал король сам с собой, – если он не любит того напитка, который веселит сердца людей, то нельзя надеяться, чтобы он обратился в христианскую веру, и таким образом получается, что предсказание безумного энгаддийского пустынника – лишь пустая болтовня.
По окончании обеда король занялся обсуждением программы и пунктов церемониала поединка, что заняло немало времени, так как по многим из них надо было получить согласие противной стороны и самого султана Саладина.
Наконец все было улажено, и церемониал с описанием поединка на французском и арабском языках подписан султаном Саладином как посредником, а королем Ричардом и эрцгерцогом Леопольдом – как поручителями со стороны вступавших в поединок.
Едва Абдалла откланялся королю, как в шатер вошел де Во.
– Рыцарь, вступающий завтра в поединок, – докладывал он, – испрашивает разрешения представиться сегодня вечером для заявления своего должного почтения Его Величеству как своему секунданту.
– Ты его видел, де Во? – спросил король улыбаясь. – Узнал ли в нем нашего знакомца?
– Клянусь Ланеркостской Богоматерью, Ваше Величество, в здешней стране происходят такого рода неожиданности и превращения, что голова моя идет кругом. И я должен вам сознаться, что узнал сэра Кеннета только благодаря его собаке, которая некоторое время пробыла у меня, животное стало ласкаться ко мне, впрочем, и ее-то я узнал лишь по широкой груди, круглым лапам и лаю. Она, Ваше Величество, так же раскрашена и размалевана, как венецианская красавица.
– Ты больше знаешь толк в собаках, чем в людях, – заметил король.
– Не стану этого отрицать, государь, я убедился, что животные гораздо честнее людей. К тому же Ваше Величество иногда причисляет меня к скотам, но я себя утешаю тем, что служу льву, которого весь свет признает царем зверей.
– Недурно сказано, де Во, и ты можешь считать, что поквитался со мной. Впрочем, я всегда говорил, что в тебе есть частица ума, жаль, до нее трудно добраться. Только когда колотишь молотом по твоему лбу, то вылетают искры ума. Но вернемся к делу. Хорошо ли вооружен наш рыцарь и хорош ли его конь?
– И то, и другое не оставляет желать лучшего, Ваше Величество, – ответил де Во. – Его доспехи хорошо мне знакомы: это те же, что предлагал нам купить венецианский купец незадолго до вашей болезни, требуя за них пятьсот безантов.
– И, как видно, продал их дороже на несколько золотых и за наличные деньги султану Саладину. Хороши, нечего сказать, эти венецианцы, они готовы продать даже самый Гроб Господень тому, кто заплатит дороже.
– Умоляю, Ваше Величество, быть осторожнее в ваших высказываниях. Теперь нас покинули все наши союзники за нанесенные вами оскорбления. Я сомневаюсь, чтобы нам каким-либо образом удалось пробраться сухим путем через их владения. Недостает только поссориться с этой морской республикой, чтобы лишиться возможности добраться до отечества и морским путем.
– Изволь, я воздержусь, – сказал с досадой король, – но избавь меня от своих наставлений. Скажи лучше, есть ли духовник у рыцаря?
– Есть, Ваше Величество, – ответил де Во, – это энгаддийский пустынник, исповедавший его, когда он готовился к смертной казни. Предстоящий поединок привлек из пустыни и этого святого отшельника.
– Хорошо, – сказал король. – Что же касается просьбы рыцаря, то ответь ему, что король Ричард примет его не прежде, чем он своей храбростью и победой у "Алмаза пустыни" загладит свою вину на холме Святого Георгия. Кстати, поскольку ты идешь в лагерь, то зайди в шатер королевы и доложи ей, что я вскоре за ней приду и велю явиться туда Блонделю.
Де Во ушел, а через час и Ричард, набросив плащ, покинул шатер. Король захватил с собой гитару и направился к шатру королевы, где рассчитывал встретить и принцессу Эдит, с которой еще раз хотел переговорить о султане Саладине.
На пути к шатру королевы стояла стража из арабов. Когда король приближался к ним, все они прятали глаза и отворачивались от него, но после того, как он проходил дальше, снова принимали прежнее положение и внимательно следили за ним. Арабская стража прекрасно знала в лицо Ричарда, но, согласно восточному этикету, делала вид, что не узнает короля, ибо он явился в одежде без всяких отличий, присвоенных его королевскому сану.
У входа в шатер король увидел Блонделя, игравшего на лютне. Здесь же сидели и африканские стражники Саладина, приставленные к королеве султаном в качестве телохранителей, и с видимым удовольствием внимали игре трубадура, весело улыбаясь и хлопая в ладоши.
– Что ты здесь делаешь, Блондель, с этим стадом черных скотов? – спросил король певца. – Отчего не идешь в шатер?
– Поскольку для моего ремесла, Ваше Величество, необходимы голова и пальцы, то я ими и дорожу. Эти негодяи обещали обратить меня в крошеное мясо, если я осмелюсь переступить порог.
– В таком случае следуй за мной. Я провожу тебя.
Африканская стража преклонила сабли и копья перед королем и опустила глаза в землю в знак того, что она не достойна лицезреть государя.
Войдя в шатер своей супруги, король застал здесь Томаса де Во, с которым Беренгария вела оживленную беседу. Содержание ее нетрудно было угадать, так как, подходя к шатру, король услышал имя рыцаря Спящего Барса, и слова: "великолепное вооружение", "статный конь", "превосходная арена". Король заметил своему верному барону, который почему-то находился в особенно словоохотливом настроении, чтобы он предложил Блонделю спеть, а сам, улучив удобную минуту, шепнул своей прелестной кузине:
– Скажите, прекрасная Эдит, неужели мы продолжаем быть врагами?
– Нет, государь, – тихо ответила принцесса, – да и кто может сердиться на короля Ричарда, когда мы видим его таким, какой он есть на самом деле: великодушным, благородным, доблестным и честным?
И принцесса, в знак полного примирения, протянула ему руку, которую король тепло пожал и поцеловал.
– Вы полагаете, прелестная кузина, – продолжал Ричард, – что наказание, которое я наложил на рыцаря Спящего Барса, было чересчур строгим и даже, может быть, несправедливым, но вы ошибаетесь. Подумайте беспристрастно, ведь он своим легкомыслием обманул мое доверие и как полководца, и как короля Англии. Впрочем, я очень рад, что завтра ему представится случай смыть позор, которым он так легкомысленно запятнал свою рыцарскую честь. Не спорю и знаю, прекрасная кузина, что потомство справедливо будет порицать сумбурную вспыльчивость короля Ричарда, но оно должно будет и признать, что Ричард как судья был строг, когда строгость являлась необходимостью, и милостив – когда мог.
– Никто не должен себя хвалить, мой царственный брат, – заметила принцесса Эдит, улыбаясь, – потомство может назвать ваше правосудие жестокостью, а милосердие – капризом.
– А что скажет со временем потомство о вас, прекрасная кузина? – возразил, тоже улыбаясь, король. – Признает ли оно принцессу Эдит Плантагенет умевшей с достоинством носить свое звание и не найдет ли оно ее слишком покорной своему сердечному влечению и чуждой самопожертвованию ради великой цели?
– В таком случае оно не будет знать принцессы Эдит Плантагенет, мой царственный брат!
– Вы слишком горды, кузина, но я бы вам посоветовал не гордиться раньше времени. Ваш прекрасный рыцарь пока что готовится к бою, а не возвратился с победой. Маркиз Монсерратский считается одним из искуснейших бойцов на копьях. Что вы скажете, если этот шотландец, выступающий за короля Англии, будет побежден?
– Этого быть не может! – вся вспыхнув от волнения, воскликнула Эдит. – Я видела сама, как Конрад Монсерратский изменился в лице, уличенный в своем преступлении. Судебный поединок взывает к правосудию Всевышнего, а маркиз, сознавая себя виновным, будет испытывать смущение и страх. Я лично готова вступить с ним в бой и уверена, что вышла бы победительницей.