Представ перед королем, гонец простерся ниц, обнажив в знак уважения часть плеча. Он прикоснулся лбом к полу, затем приподнялся, став на одно колено, и в этом положении подал королю шелковый свиток, в котором был заключен еще один, из золотой парчи, а в этот последний вложено письмо от Саладина, написанное на арабском языке, с приложением перевода на английский.
Содержание письма было следующее:
"Саладин, царь царей, Мелеку-Рику, Льву Англии!
Уведомленный последним твоим посланием о том, что ты предпочитаешь войну миру, нашу вражду – нашей дружбе, мы не можем не видеть в тебе ослепленного в этом отношении человека и надеемся вскоре доказать тебе твое заблуждение при помощи наших победоносных полчищ, и тогда Мухаммед, пророк Бога, и Аллах, Бог пророка, решат наш спор. А пока скажем тебе, что мы очень дорожим тобой и приняли с искренним удовольствием присланные тобою подарки, и особенно двух карликов, которые по своему безобразию ничуть не уступают Эзопу и столь же увеселительны, как лютня Исаака. В отплату за твои подарки, почерпнутые из сокровищницы твоих щедрот, мы в свою очередь отсылаем тебе в подарок нубийского невольника, по имени Зоххак. Как мудрец, ты не станешь судить о нем по цвету его лица, подобно земным глупцам, ибо чернокожие плоды всегда бывают вкуснейшие. Знай, что он так же верен в исполнении приказаний своего господина, как и Рустам Заблестанский. Ты встретишь в нем благоразумного советника, когда научишься понимать его, что, впрочем, составит затруднение, так как он нем и звук речи его загражден в слоновых его палатах безмолвием. Мы поручаем его твоим попечениям и надеемся, что скоро наступит время, когда он окажет тебе большие услуги. В заключение мы с тобой прощаемся и все-таки исполнены надежды, что великий наш пророк сжалится над тобой и озарит тебя лучом познания истины. Но если бы это не сбылось и ты продолжал бы оставаться во тьме, то мы все же желаем, чтобы здоровье твое скорее восстановилось, дабы Аллах явился судьей между мной и тобой на поле битвы".
Грамота была засвидетельствована подписью и печатью султана.
Прочитав письмо, Ричард молча пристально стал всматриваться в гонца. Коленопреклоненный нубиец стоял перед ним с опущенными глазами, сложив руки на груди крест-накрест, подобно статуе из черного мрамора художественной работы, готовой ожить от малейшего прикосновения Прометея. Король Ричард так же, как и позже один из его потомков, Генрих VIII, имел страсть к красивым, статным и мускулистым людям, он восхищался упругостью, крепостью мышц и пропорциональностью размеров тела присланного ему в дар невольника и обратился к нему на левантском наречии:
– Ты язычник?
Нубиец отрицательно покачал головой, поднес указательный палец ко лбу и перекрестился в доказательство, что он христианин. Затем снова принял прежний смиренный и неподвижный вид.
– Конечно, нубийский христианин, – продолжал Ричард, – и тебе эти неверные собаки отрезали язык?
Нубиец снова отрицательно покачал головой, поднял указательный палец к небу и затем приложил его к губам.
– Понимаю, – ответил Ричард, – ты лишен дара слова Божьей волей, а не человеческой жестокостью. Умеешь ли ты чистить оружие, панцирь и в случае необходимости снарядить рыцаря в его доспехи?
Немой утвердительно кивнул, подошел к стальным кольчугам, которые вместе со шлемом и щитом рыцаря-монарха висели на одном из столбов, поддерживавших шатер. Необыкновенная ловкость, которую он продемонстрировал, взяв в руки стальные одеяния, ясно свидетельствовала, что уход за этими вещами ему хорошо знаком. Лучшего оруженосца трудно найти.
– Ты весьма ловок и, видимо, знаком с этим делом, – твои услуги, несомненно, будут мне полезны. Я назначаю тебя состоять при моей особе в качестве моего личного слуги, что и послужит доказательством, насколько мне дорог подарок благороднейшего султана. А так как ты нем, то не сможешь передавать ничего виденного и слышанного тобой и к тому же никакими вздорными возражениями не будешь раздражать меня.
Нубиец снова простерся ниц. Встав, он отступил на несколько шагов и стал ожидать приказаний своего властителя.
– Ты тотчас же приступишь к исполнению своих обязанностей, – сказал Ричард. – Этот щит слишком потускнел, и если мне когда-нибудь придется выступить с ним против Саладина, то я хочу, чтобы он был так же светел и чист, как честь султана.
За шатром раздался звук трубы, и почти в ту же секунду в шатер вошел сэр Генри Невил со связкой депеш.
– Из Англии, государь! – воскликнул он, подавая депеши королю.
– Из Англии! Из нашей возлюбленной Англии! – воскликнул в свою очередь, но с некоторой грустью Ричард. – Увы, там никто и не знал, как много выстрадал их король от болезней и горестей, как безжалостно был обманут в своих ожиданиях слабодушными друзьями и дерзкими врагами.
Ричард сам распечатал депеши и, мельком пробежав их, продолжил:
– Депеши эти весьма неутешительны, там сплошные раздоры! Выйдите, Невил, я их хочу прочесть на свободе и в одиночестве.
Невил вышел из шатра, и Ричард вскоре погрузился в чтение неприятных новостей, сообщаемых из Англии, в которых описывались все заговоры и междоусобицы, охватившие его наследственные владения. Его уведомляли о борьбе за земли, возникшей между его братьями Джоном и Джеффри, о ссоре их с высшим судьей Лонгчампом, епископом Элийским; об угнетении крестьян, стонущих под игом дворян, и, наконец, о возмущении их против своих господ, последствием чего стали восстания и величайшие беспорядки, а во многих местах – и кровопролитные схватки. Мудрейшие и преданнейшие из его советников сообщали, что эти волнения являются посягательством на его власть, и потому убеждали его возвратиться немедленно в Англию, где одного королевского присутствия будет достаточно для восстановления порядка, а также и для предупреждения междоусобной войны, которой не замедлят воспользоваться как французы, так и шотландцы.
Чтение депеш вызвало в Ричарде весьма тягостное чувство, однако он не только продолжал читать все эти донесения, но даже перечитывал их и сравнивал с другими, сообщавшими о том же самом в ином ключе. Углубляясь все более и более в чтение, он вскоре забыл об окружавшей его обстановке, хотя и сел у входа в шатер с целью освежиться прохладой и расслабиться, наблюдая за сутолокой в лагере. Занавесы его походного шатра были отдернуты с обеих сторон так, что он не только мог видеть все происходившее, но и сам был на виду всего лагеря.
Внутри шатра, повернувшись спиной к королю, сидел нубиец и старательно занимался приведением в порядок королевских доспехов. Он уже вычистил и отполировал, как жар, латы и приступил к чистке щита. Этот щит необыкновенной величины, со стальной бляхой посередине, служил оружием для короля как во время смотров армии, так и для осады укрепленных мест как более надежная защита от вражеских стрел. Этот щит не был украшен геральдическими изображениями английских львов либо какими-то иными символическими знаками или надписями, что всегда привлекало внимание неприятельских воинов. Щит был в исправном состоянии, гладок, как стекло, и новому оруженосцу требовалось лишь его отполировать. Позади нубийца лежала на полу, положив голову между передними лапами и поджав хвост, рослая породистая собака.
В то время как король и его новый слуга были погружены в свои заботы, третье действующее лицо в настоящем рассказе появилось в лагере крестоносцев и смешалось с толпой воинов. Королевская стража из двадцати человек, стоявшая у шатра, судя по несвойственной ей тишине и молчанию, видимо, отнеслась с почтением к своему повелителю, погруженному в глубокие размышления, и, как обычно, не была особенно бдительна. Некоторые из воинов забавлялись игрой в кости, другие вполголоса рассуждали о предстоящих военных действиях, а остальные, растянувшись на земле и прикрывшись своими зелеными плащами, спали крепким сном.
Новый пришелец был старичком-турком небольшого роста, весьма тщедушного вида. Очень бедно одетый, внешне он был похож на марабута или дервиша, из тех фанатиков, которые время от времени проникали в лагерь крестоносцев, несмотря на насмешки и ругательства, а часто даже и жестокое обращение с ними.
Распутная жизнь большей части христианских военачальников способствовала постоянному пребыванию в их палатках музыкантов, женщин легкого поведения, евреев-торгашей, коптов, турок и вообще всякого сброда всевозможных восточных народностей. Поэтому турецкая чалма и куртка не вызвали удивления в лагере крестоносцев, не возбудили ни в ком ни подозрения, ни опасения.
Однако, когда пришелец слишком приблизился к караулу и часовые его остановили, маленький человечек сбросил с себя чалму и открыл лицо. Борода и брови его оказались выбритыми, как у всех странствующих дервишей, дико блуждающие глаза и странное выражение его исхудалого, сморщенного и безобразного лица свидетельствовали о его отсталых умственных способностях.
– Пляши, пляши, несчастный марабут! – выкрикивали солдаты, знакомые с повадками этих фанатиков. – Пляши, а не то мы так отделаем тебя, что ты пройдешься вверх пятками и покатишься кубарем!
Обрадовавшись, что им достался на потеху мусульманин, стража забавлялась, словно ребенок, поймавший бабочку, или школьник, отыскавший птичье гнездо.