Карстен Роде прихватил с собой лишь кутласс, валявшийся на палубе возле одного из спящих. Видимо, соня изо всех сил пытался сопротивляться морфею и держал клинок в руке, чтобы таким образом как-то взбодриться. Однако хлебное вино московитов оказалось гораздо сильнее его воли и служебного рвения.
Перебраться на "Двенадцать апостолов" не составило особого труда даже для грузного Клауса Тоде - судно вели на коротком поводке. Конечно, был риск, что их сможет заметить рулевой-поляк на пинке, но иного выхода просто не существовало. К тому же Карстен Роде полностью удостоверился, что его корабль отдан на милость волн, и первым перебрался на "Двенадцать апостолов".
Для этого ему, как и боцману, пришлось немного поползать по палубе, прячась за надстройками и разным барахлом, - чтобы не заметил матрос за штурвалом. (Вахтенного офицера "Короны" нигде не было видно; наверное, он, как и остальные пираты, уснул под винными парами.) Затем дело пошло гораздо быстрее: Клаус Тоде взял кусок тонкого, но прочного каната, которым был связан, накинул его на буксирный трос, вцепился руками за оба конца, и съехал на нос пинка как на салазках, благо бушприт "Двенадцати апостолов" находился ниже кормы когга.
Как и предполагал Карстен Роде, рулевой спал, обняв штурвал. То, что его мотало туда-сюда, матросу было нипочем. Судя по внешнему виду, этот старый морской волк привык к любым житейским перипетиям. Поэтому Карстен Роде пожалел его и не стал убивать, лишь оглушил. В своей каюте он нашел еще троих поляков, но они находились в сильнейшем подпитии, приняли капитана за своего и кинулись к нему обниматься.
Железный кулак Клауса Тоде быстро восстановил статус-кво, и вскоре вся четверка пиратов сидела под замком, недоумевая, за какие грехи впала в такую немилость. Пьяные до изумления поляки думали, что их подверг наказанию сам капитан Ендрих Асмус.
В трюме Карстен Роде нашел лишь раненного в плечо Ганса Дитрихсена и двух своих матросов; один из них уже отдал Богу душу, а второй собирался последовать туда же. Дитрихсен посмотрел на Роде как на привидение и неожиданно расплакался. Похоже, он уже похоронил себя.
Клаус Тоде нашел полную бутылку и без лишних слов силком влил в штурмана минимум половину пинты крепкого вина. А затем схватил топор и побежал рубить буксирный конец. Вскоре когг исчез в туманной дымке, а пинк остался посреди пустынного моря словно неприкаянный "Летучий голландец" - практически без команды и без парусов, так как они по-прежнему оставались убранными.
Глава 2. АНИКЕЙ СТРОГАНОВ
Небольшое суденышко, северный коч, только без "коцы" (или "ледяной шубы") - обшивки брусом, предохраняющей судно от повреждения льдами, качалось на волне в устье реки Наровы, словно на качелях. С утра поднявшийся сильный ветер так же быстро улетел дальше, как и появился, и приунывшие было рыбаки повеселели и забросили "гарву" - рыболовную сеть длиною в восемьдесят сажень. Лето заканчивалось, и артельный атаман Фетка Зубака решил попытать счастья - вышел на промысел гольца (или палии) - дорогой и вкусной рыбы из семейства лососевых.
Год выдался не очень удачным. Ряпушки поймали как обычно - много, но толку-то? Все что заработали, уже истратили. Ряпушка стоила сущий мизер. А плотва и сиг, похоже, ушли к свеям. Оставалась надежда на богатый улов гольца, а если сильно повезет, то и семги.
- Поворачивайся, поворачивайся шибче! - покрикивал Фетка, кряжистый мужик с пегой бородой. - Што вы там пестаетесь?! Опосля отдохнем.
- Дык, это, гарва, кажись, полна, - радостно заявил Ондрюшка, вдовий сын. - Чижило-то...
- Вот я тебя ужо!.. - пригрозил Фетка. - Поговори у меня! - Он боялся вспугнуть удачу.
Деньгу нужно считать в собственном кармане, а рыбу - в мешках.
Гарву наконец вытащили, и коч наполнился живым серебром. Гольцы исполняли свой последний танец с таким рвением, что некоторым удавалось выпрыгнуть за борт. Но рыбаки, воодушевленные и обрадованные богатой тоней, лишь посмеивались - пусть их. Уходили самые сильные особи, а значит, и потомство их будет многочисленным и живучим.
- Ондрюшка, имай! - вдруг вскричал Фетка, завидев в гарве семгу богатырского размера - около сажени, которая уже намеревалась последовать примеру особо шустрых гольцов. - Имай, кому глаголю, дубина!
Ондрюшка упал животом на рыбину и, оседлав ее, попытался ухватиться за жабры. Но лосось одним могучим движением сбросил "наездника", и того тут же завалили гольцы. Ондрюшка барахтался среди рыбин словно беляк - молодой тюлень - в ледяном крошеве, а семга тем временем выпрыгивала все выше и выше, словно разогреваясь для решающего броска в родную стихию.
Боясь упустить такой фарт, артельный атаман не сдержал ретивое и последовал за Ондрюшкой. Он оказался более хватким. Но семгу укротили лишь тогда, когда на нее навалились гуртом.
- Уф! - сказал Фетка, ощупывая лоб. - Башкой о борт торкнулся, шишка будет. Ты долго будешь рыбу мять?! - окрысился он на Ондрюшку, который все никак не мог выбраться из рыбного месива.
Улов рассортировали и Фетка Зубака начал в уме подсчитывать выручку. Особенно его радовал тот факт, что им попались аж четыре семги. Значит, в этом году улов этой дорогой - княжеской - рыбы будет добрым. Но если дела пойдут худо, то ему нечем будет заплатить налог - по восемь денег за снасть, и тогда у него отберут рыболовецкие угодья, данные ему на оброк.
- Эй, атаман, глянь-ко! - вдруг раздался голос Ондрюшки.
Смущенный своей неловкостью и стараясь избежать подтруниваний старших товарищей, он пошел на корму, где начал приводить себя в порядок: стер паклей рыбью слизь с одежды, вымыл руки и лицо.
- Пошшо орешь?! - спросил Фетка, недовольный тем, что вдовий сын прервал его подсчеты. - Рыбу распугаешь. Чай, не на гозьбе.
- Дак, это... вон тама, - указал Ондрюшка на каменистый берег.
Все как по команде проследили за его указательным пальцем. Невдалеке от них, в тихой заводи, накренившись на правый борт, стояло большое судно. Было оно изрядно потрепано и лишь каким-то чудом держалось на плаву. Впрочем, не пригони волна к берегу этот корабль и не сядь он одним бортом на камни, его точно поглотила бы морская пучина. Похоже, чужак побывал в бою, потому что надстройки бедняги были в дырках от мушкетных пуль, а паруса изодранны в клочья. Ни на палубе, ни на берегу не было видно ни единой живойдуши.
"Ай да Ондрюшка! - мысленно возрадовался Фетка, зорко определив масть находки. - Такой приз углядел! Это же скоки могет стоить ентот пинк?"
В Западной Европе издревле существовало так называемое "береговое право", когда потерпевший кораблекрушение корабль считался собственностью того, на чьей земле его найдут. Даже могущественные монархи не стыдились считать плоды этого "права" источником своих доходов. Прибрежный феодал отказывался от своих "законных прав" только с условием, если моряки заплатят ему определенную мзду. Жажда легкой наживы толкала людей на любые злодеяния и ухищрения. Грабители разрушали маяки и навигационные знаки, выставляли подобные ложные в опасных для судоходства местах. Подкупали лоцманов, и те вели суда прямо на мели или туда, где команде трудно защищаться от нападения.
Бывало, когда морская стихия оказывалась бессильной перед мужественными моряками, мародеры ночью подвешивали к уздечке лошади зажженный фонарь, спутывали ей ноги, и водили прихрамывающее животное по берегу. Следующее своим курсом судно, приняв колеблющийся свет фонаря за сигнальный огонь на плывущем корабле, подходило слишком близко к берегу и разбивалось о камни. Морские волны надежно скрывали следы трагедии, и преступники оставались безнаказанными.
Но русские никогда не занимались таким "ремеслом". Согласно договорам с другими государствами, местные жители должны были "охранять корабль с грузом, отослать его в землю христианскую, провожать его через всякое страшное место, пока достигнет места безопасного". Оскорбление иностранных моряков считалось большим преступлением.