Он поднялся по деревянным ступенькам из блиндажа, перед его глазами встала стена глубокого хода сообщений. Было темно из-за низко висевших туч, и если бы не туман, то было бы совсем темно. Туман был белесый, поэтому казалось, что он чуть-чуть подсвечивается изнутри, и Курашвили ясно различал брёвна, которыми были обшиты стенки хода сообщений, свисающие между брёвнами из земли тонкие, как жилы, чьи-то корни и обрубленные сучки. Он поднял голову – вверху всё было беспросветно, и ему захотелось завыть, и он подумал, что сейчас он пойдёт куда-нибудь в дальний конец, самый дальний, самый глухой угол окопов, сядет на корточки, задерёт голову и как волк завоет на всё болото, на всё пространство вокруг болота, на всё пространство над болотом, и пусть кто-нибудь, кто подумает, что это на самом деле волк, пристрелит его. Он так подумал, но справа вдруг по слышался шум шагов, он повернул голову и увидел большую фигуру, которую было трудно с кем-то перепутать, – это шёл Вяземский, а за его спиной мелькал аксельбантом полковой адъютант Щербаков.
Вяземский подошёл.
– Что, доктор, дышите свежим воздухом? Небось накурили черти, не продохнуть? А?
– Я…
– Пойдёмте, – не дал ему закончить Вяземский.
Курашвили от некуда деваться сошёл по крутым ступенькам вниз, наклонился под верхнюю поперечную лесину над входом и отодвинул грубый парусиновый полог. Он вошёл в блиндаж, за ним вошёл Вяземский, и из-за стола поднялся Дрок.
– Господа офицеры! – скомандовал Дрок навстречу Вяземскому, и все встали.
– Господин полковник… – Ротмистр Дрок стоял перед Вяземским по стойке "смирно". – В двадцать втором драгунском Воскресенском полку за время вашего отсутствия происшествий не случилось! Временно исполняющий обязанности командира полка, командир первого эскадрона ротмистр Дрок.
– Господа офицеры! – обратился Вяземский.
– Господа офицеры! – скомандовал Дрок.
– Прошу садиться, господа! – сказал Вяземский, однако никто не сел.
– Прошу садиться… – повторил Вяземский, но снова никто не шелохнулся.
Дрок слегка повернул к офицерам голову и пошевелил рукой. Курашвили подумал, что то, что придумали офицеры в отсутствие командира, – это шутка, но офицеры совершенно серьезно вдохнули полные груди и приглушенными голосами запели:
Наш командир вперёд летит,
За ним без остановки
Летят орлы его полка!
За-ря-жены винтовки!
– Командиру двадцать второго драгунского Воскресенского полка полковнику Вяземскому… – когда офицеры умолкли, стал приглушенном голосом провозглашать Дрок, но его перебил стоявший за спиной Вяземского Щербаков:
– Аркадию Ивановичу!..
И вдруг их перебил сам Вяземский, он таким же приглушенным голосом, как Щербаков и Дрок, умиротворяюще произнёс:
– Представляюсь по случаю, господа, представляюсь по случаю… и всё же прошу садиться…
Но офицеры, не повышая голосов, рванули:
– Ура! Ура! Ура-а-а!!!
Курашвили стоял ошеломлённый и не мог пошевелиться.
– Прошу, господа, садитесь, наконец! – приказал Вяземский и первым сел. Он не заметил, что из блиндажа, стараясь не привлечь к себе внимания, вышел поручик Кудринский.
Курашвили пережил от увиденного некоторый шок, он ещё томился уйти, однако сейчас это было уже невозможно. А как бы он сейчас расположился в своём лазарете, отгородился занавеской от раненых, прежде снабдил бы их на ночь лекарствами и предался бы своим мыслям под стаканчик разведенного с ягодами и вареньем спирта, достал бы Чехова и листал бы, листал…
Кудринский, также стараясь не привлечь к себе внимания, вернулся и подсунул перед Дроком красивую бутылку.
Дрок стоял. Он разгладил висячие усы, обвёл взглядом офицеров и остановился на Вяземском. Тот уже успел снять папаху, шинель и остался в кителе с новыми, чистым золотом шитыми полковничьими погонами. В свете лампы и поставленных на стол свечей погоны сияли.
– Господин полковник, ваше высокоблагородие… – обратился к командиру Дрок.
В это время в блиндаж, как лазутчик, пробрался Клешня, а за его спиной денщики других офицеров. Дрок хотел на них цыкнуть, но встретился взглядом с отцом Илларионом и не стал.
– Уважаемый Аркадий Иванович! Мы, офицеры вверенного вам двадцать второго драгунского Воскресенского полка, поздравляем вас с повышением в чине… – попытался продолжить свою проникновенную речь Дрок, но вдруг краем глаза увидел, что Клешня недовольно оглянулся и посторонился; денщики за его спиной стали волноваться и уплотняться, а за их спинами появились усатые лица эскадронных вахмистров и старших унтеров, у всех сияли глаза, и он услышал шепот:
– Раздайся, православные, всяк хочет сваво командира полковником-то увидать!
"Прознали, ч-черти!" – подумал Дрок, а Кудринский убрал бутылку со стола.
Вошедшие перетаптывались, покряхтывали, покашливали и не дали Дроку закончить. Он посмотрел на Вяземского, а потом на отца Иллариона, отец Илларион наклонился к уху Вяземского и что-то ему прошептал.
– Хорошо, – согласно кивнул ему Аркадий Иванович и обратился к вахмистрам и унтерам: – Заходите, господа!
Тут уже вахмистры и унтера, одиннадцать человек делегации, стали не стесняясь отодвигать перегораживавших им путь денщиков. Выйдя вперёд, они сбились кучей, и ближайший к Вяземскому, потоптавшись, начал:
– Вы, ваше высокоблагородие, дозвольте от имени эскадронов поздравить вас с присвоением вам чина полковника, потому што вы… – он замялся и получил локтем от соседа, – потому што вы… мы… потому што мы все очень все радые за вас… и приподнесть вам наш подарок, какой смогли…
Вахмистр закончил свою речь, и остальные за его спиной стали шептаться и волноваться и вытолкали перед собою кузнеца Петрикова. Петриков упирался, но предстал перед Аркадием Ивановичем, он держал в подрагивающих руках деревянный ящичек с крышкой и миниатюрным на ней навесным замочком и протянул. Вяземский сделал шаг ему навстречу. Курашвили бросил взгляд на Дрока и не поверил своим глазам – Дрок, думая, что его никто не видит, промокнул слезу. Курашвили стало неловко, и он отвернулся.
Вяземский принял подарок, поставил на стол. Петриков открыл замочек и поднял крышку – внутри ящичка на ярком красном бархате лежал роскошный воронёный парабеллум. Офицеры склонились и в восхищении ахнули. Парабеллум был красавец.
– Примерьте, как он вам под руку, ваше высокоблагородие! – послышалось от сгрудившихся вахмистров и унтеров. – Примерьте, може, легковат он для вас будет?
Вяземский взял парабеллум и подержал, хотел поднять руку, чтобы прицелиться, но так плотно стоял народ, что целиться пришлось бы в кого-нибудь. У полковника перехватило в горле, но он справился и произнёс:
– Спасибо, братцы!
– А тама дощечка, на правой щёчке, гляньте, ваше высокоблагородие, Петриков нацарапал!
Вяземский повернул пистолет правой щечкой к свету и прочитал вслух:
– "Нашему дорогому командиру полковнику Вяземскому А. И. от драгунов 22-го драгунского Воскресенского полка. Стреляй, не промахнешься!"
– И вот ищо, господин полковник, – промолвил белыми от волнения губами Петриков. – Калибра он германского, не нашего, вам цинка патронов к нему полагается пятьсот штук и кобур, прям под вашу опояску.
Курашвили смотрел на Вяземского, тот стоял бледный. К нему подошёл отец Илларион и стал шептать на ухо, Вяземский кивнул.
– Подходи по одному, православные, подходи сюда, – обратился отец Илларион к вахмистрам и унтерам. – У кого чего имеется? Крышки от мане́рок, что ли?
Унтера стали переглядываться, улыбаться и подкручивать усы, они полезли по карманам и вынули кто что. Ротмистр Дрок откупоривал бутылку, Курашвили увидел, что Дрок при этом с сожалением вздохнул, тут помог Клешня, он сдвинул разномастную унтерскую посуду на край стола – были и оловянные кружки – и ровненько расставил одиннадцать лафитников. Вяземский наливал каждому сам, подошедшие крякали, пили не морщась, а выпив коньяк, с удивлением смотрели на опустевший лафитник, кланялись и отходили, напиток был для них непривычный, сладковатый и не от чего было крякать. Они ещё постояли, молчать становилось неловко, и тогда обратился ротмистр Дрок:
– С вашего позволения, господин полковник!
Вяземский кивнул, и наблюдавший всю эту сцену доктор Курашвили понял, что от волнения тому трудно говорить.
– Ну, православные, – обратился Дрок к пришедшим, – вы с честью, – голос Дрока был ласковым, но твёрдым, – и к вам с честью, только не дурите! Чтоб больше ни-ни! Особенно кто в первых линиях! Всем вольно, разойтись!
Ужин был скомкан, после того как депутация унтеров вытолкалась из командирского блиндажа, Вяземский расстелил на столе карту боевого участка и пригласил офицеров к работе – нанесению происшедших за время его отсутствия изменений у противника. Тут Курашвили понял, что он не нужен, с облегчением выдохнул и вышел.
По ходам сообщений он пошёл в свой лазаретный блиндаж, выкопанный в тылу обороны полка. По дороге ему попадались нижние чины и унтер-офицеры, они кланялись доктору, они считали его гражданским более, чем военным, и поздравляли с наступающим "праздничком" Крещением Господним. Курашвили им кланялся в ответ и сам чувствовал себя более гражданским, чем военным. От этого успокоение приходило в душу, и он чувствовал приближение праздника.