- Что ж ты со мной делаешь, Сэдлтри? Ты тут себе читаешь про герцога, а этот твой Мартингейл собирается обанкротиться - и пропали тогда наши шестьдесят фунтов! Кто за него платить-то будет - герцог? Так герцог и по своим счетам еще не уплатил с тех пор, как в последний раз был в Ройстоне. Тут за ним набралось до тысячи шотландских фунтов. Конечно, он человек справедливый, я разве что говорю? И деньги его верные, - а только мне сейчас не до герцогов. У нас тут наверху бедная Джини с отцом - не знаю, как с ними быть. А ты еще парнишку оторвал от дела и куда-то услал. Что ему делать на улице? Баловаться с бездельниками? .. Сидите, соседи, я вас не гоню. Я одного боюсь: чтобы мой муженек совсем не спятил со всеми этими судами, да палатами, верхними и нижними, здешними и лондонскими.
Соседи слишком хорошо знали приличия, чтобы воспользоваться приглашением, сделанным нехотя и вскользь; они поспешили проститься; при этом Сэдлтри шепнул Пламдамасу, что придет к Мак-Кроски (уже упоминавшаяся нами лавка в Лукенбуте) и захватит с собой речь Мак-Каллумора, "а хозяйка пусть себе шумит, такое уж ее дело".
Освободившись от докучных посетителей и вернув мальчишку-подмастерья к его обязанностям, миссис Сэдлтри прошла к своим несчастным родичам, Дэвиду Динсу и его старшей дочери, которые нашли приют у нее в доме.
Глава XXV
Изабелла
Ах, если б я имела только средства
Ему помочь!
Люцио
Вам надо попытаться.
"Мера за меру"
Когда миссис Сэдлтри вошла в комнату, где несчастные укрыли свое горе, окно было занавешено. Длительный обморок старика сопровождался такой слабостью, что его пришлось уложить в постель. Занавеси кровати были задернуты. У изголовья неподвижно сидела Джини. Миссис Сэдлтри была женщина добродушная, но не отличалась тонкостью чувств. Она открыла окно, раздвинула занавеси и, взяв своего родственника за руку, стала убеждать его ободриться и сносить свое горе, как подобает достойному человеку и христианину. Но едва она отпустила его руку, как та безжизненно упала, и в ответ на ее увещевания старик не смог произнести ни слова.
- Все кончено? - спросила Джини, бледная, как смерть. - Неужели не осталось никакой надежды?
- Как видно, нет, - сказала миссис Сэдлтри. - Так и судья сказал, я своими ушами слышала. Ишь сколько их собралось - и в красных мантиях и в черных - и все для того, чтобы засудить насмерть одну глупую девчонку! Никогда мне не нравились законники, с которыми так носится мой муженек, а теперь и подавно. Одно только умное слово я и слышала сегодня: мистер Джон Кэрк из Кэрк-Ноу сказал, что надо просить для нее помилования у короля. Да ведь им не втолкуешь. Они и слушать не стали.
- А разве может король ее помиловать? - спросила Джини. - Я слыхала, будто он не может миловать… таких, как она.
- Еще как может! Стоит ему захотеть. Ведь помиловали же молодого Синглвуда, который заколол лэрда Балленклю. Или капитана Хакума, англичанина, а ведь он убил мужа лэди Колгрейн; или наследника Сент-Клер, что застрелил обоих Шоу; да мало ли еще кого… Это, правда, были все дворяне и имели своих людей при дворе. Ну, а Джок Портеус - ему тоже вышло помилование. Видишь? Бывает, что и милуют.
- Верно; а я про это и забыла. Портеус… - сказала Джини. - Вот ведь стала беспамятная! Прощайте, миссис Сэдлтри. Воздай вам бог за вашу доброту.
- Ты бы лучше побыла с отцом, Джини, - сказала миссис Сэдлтри.
- Сейчас я нужнее там, - Джини указала на Толбут. - И лучше мне уйти сейчас, а то не хватит сил с ним расстаться. За жизнь его я не боюсь, сердце у него железное, это я по себе знаю. - И она положила руку себе на грудь. - Ведь и у меня такое же.
- Если хочешь, пусть он побудет у нас и отдохнет; это лучше, чем возвращаться в Сент-Леонард.
- Лучше, гораздо лучше, спасибо вам! Вы уж не отпускайте его, пока я не дам знать, - сказала Джини.
- Да ведь ты скоро вернешься, - сказала миссис Сэдлтри. - В тюрьму надолго не пускают.
- Я оттуда пойду домой - дел много, а времени в обрез. Надо повидать еще кое-кого… Благослови вас Бог! Не оставьте моего отца.
Она была уже у двери, но внезапно вернулась и стала на колени у постели.
- Отец! Благослови меня, я без этого не смею идти. Скажи: благослови тебя Бог на твое предприятие, Джини.
Старик почти бессознательно пробормотал молитву о том, чтобы на нее излилось "благословение обетования".
- Он благословил меня в путь, - сказала дочь, подымаясь с колен. - И я чувствую, что преуспею.
С этими словами она вышла.
Миссис Сэдлтри поглядела ей вслед, качая головой.
- Уж не заговаривается ли она? Странные они все, эти Динсы. Негоже людям быть лучше других - добра от этого не жди. Но, может, она пошла присмотреть за скотиной? Это дело другое. Скотину, конечно, надо покормить. Гриззи! Поди сюда, побудь с нашим гостем, да смотри, чтобы он ни в чем не терпел неудобства. Ты что это? - сказала она, оглядывая вошедшую служанку. - Что за прическу себе придумала? Уж, кажется, насмотрелась сегодня, видела, куда наряды-то ведут, - так нет же! .. - И т.д. и т.д.
Предоставив доброй женщине проповедовать против мирской суеты, перенесемся вместе с читателем в камеру несчастной Эффи Динс, которую после приговора подвергли более строгому заключению.
От тупого отчаяния, столь естественного в ее положении, ее пробудил грохот дверных засовов и появление Рэтклифа.
- К тебе сестра пришла, Эффи, - сказал он.
- Никого мне не надо, - сказала Эффи с раздражительностью, обостренной страданиями. - Никого мне не надо, а ее - тем более. Пусть позаботится о старике. Я им теперь чужая, и они мне тоже.
- Ей непременно нужно к тебе, - сказал Рэтклиф. Тут сама Джини вбежала в камеру и обняла сестру, хотя та старалась вырваться из ее объятий.
- Что ты пришла надо мной плакать, - сказала Эффи. - Ты же сама и убила меня! Да, убила, когда могла спасти одним своим словом. Убила, а ведь я невиновна! И я не пожалела бы души и тела, чтобы избавить тебя от болячки на пальце…
- Ты не умрешь! - сказала Джини восторженно и твердо. - Говори что хочешь, думай про меня что хочешь - одно только обещай: не наложить на себя руки… А от позорной смерти ты будешь избавлена.
- Да, позорной смертью я не умру, Джини. Я была слаба, но стыда я не стерплю. Ступай домой к отцу и забудь меня. Я сейчас поужинала в последний раз.
- Ах, этого-то я и боялась! - вскричала Джини.
- Полно! - сказал Рэтклиф. - Ничего ты не знаешь. После приговора каждый хочет поскорей умереть, лишь бы не томиться шесть недель. А смотришь, как еще живут! Уж я-то знаю! Меня думстер три раза приговаривал, а Джим Рэтклиф, вот он, живехонек! А ведь в первый раз я собирался удавиться - и всего-то из-за дрянного серого жеребенка, десяти фунтов не стоил. Ну, кого бы я этим удивил?
- Как же вам удалось спастись? - спросила Джини с внезапным интересом к судьбе этого человека, вначале столь неприятного ей, находя в ней некое сходство с судьбою сестры.
- Как удалось? - сказал Рэтклиф, хитро подмигивая. - Пока ключи от Толбута у меня, этак больше никому не удастся.
- Моя сестра выйдет отсюда открыто, - сказала Джини. - Я отправлюсь в Лондон просить для нее помилования у короля и королевы. Ведь помиловали же они Портеуса, могут, значит, и ее помиловать. Я буду просить их на коленях. Разве нельзя сестре просить за сестру? Помилуют, непременно помилуют - и приобретут за то преданность тысячи сердец!
Эффи слушала ее в изумлении; пламенная вера сестры заронила и в ее душу искру надежды - но только на краткий миг.
- Ах, Джини, ведь король и королева живут в Лондоне, за морями, за тысячу миль отсюда. Пока ты туда доберешься, меня уж не будет.
- Ты сшибаешься, - сказала Джини. - Это вовсе не так далеко, и морем туда ехать не надо. Я кое-что узнала об этом от Рубена Батлера.
- Ах, Джини, ты и от своего милого научилась одному только хорошему… А я… а я! .. - И она горько зарыдала, ломая руки.
- Ты сейчас не думай об этом, - сказала Джини. - Успеешь еще покаяться, когда выйдешь отсюда. Прощай! Если не умру по дороге, дойду до короля и добуду помилование. О сэр, - проговорила она, обращаясь к Рэтклифу, - не обижайте ее. В родном доме она не знала горя. Прощай, Эффи, прощай! Не говори мне больше ничего. Нельзя мне сейчас плакать.
Она вырвалась из объятий сестры и вышла. Рэтклиф вышел вслед за нею и поманил ее к себе. Она повиновалась не без опасений.
- Чего ты боишься, глупая? - сказал он. - Я тебе добра хочу. Славная ты девка! Такую поневоле станешь уважать, будь я проклят! А ведь тебе, пожалуй, и удастся твоя затея - ведь вон ты какая прыткая. Только прежде чем идти к королю, тебе надо бы заручиться чьей-нибудь поддержкой. Хорошо бы к герцогу, к Мак-Каллумору; он шотландцев не дает в обиду. Я слыхал, что его не любят при дворе - зато боятся, а это тебе тоже на руку. Ты никого не знаешь, кто бы мог дать тебе письмо к нему?
- Герцог Аргайл? - переспросила Джини, что-то вспоминая. - Кем он доводится тому Аргайлу, что пострадал за веру в одно время с моим отцом?
- Сыном или внуком, надо думать, - сказал Рэтклиф. - А что?
- Слава Создателю! - воскликнула Джини, молитвенно складывая руки.