- И совершат большую ошибку, - заключил Навайль. - Привет, толстяк Ориоль!
- А, так вот он где, Пактол! - бросил тот, отвесив глубокий поклон Гонзаго.
Ориоль был весьма многообещающий молодой откупщик. Среди прочих здесь были Альбре и Таранн, оба финансисты, барон фон Батц, благонамеренный немец, приехавший в Париж в надежде познать в этом городе все разновидности разврата, виконт де Лафар, Монтобер, Носе, Жиронн, все гуляки и распутники, все дальние родственники или уполномоченные дальних родственников Невера; принц Гонзаго созвал их на торжественный семейный совет, о котором упоминал господин де Пероль и на котором нам вскоре предстоит присутствовать.
- Как распродажа? - поинтересовался Ориоль.
- Неудачно, - холодно ответил Гонзаго.
- Ты слышал? - прошептал в укрытии Плюмаж. Галунье, стирая со лба крупные капли пота, сказал:
- Он прав. Эти петушки позволили бы ощипать себя до последнего перышка.
- Господин Гонзаго, вы потерпели неудачу в делах? - воскликнул Ориоль. - Да быть такого не может!
- Судите сами. Последние места я сдал одно за другим по двадцать три тысячи ливров.
- В год?
- В неделю!
Новоприбывшие воззрились на будущие клетушки и на тех, кто их приобрел.
- Двадцать три тысячи! - в совершенном изумлении повторяли они.
- Надо было начинать с это цифры, - сказал Гонзаго. - У меня было почти тысяча номеров. За сегодняшнее утро я получил бы чистыми двадцать три миллиона.
- Но это же безумие!
- Да. Но это только начало, мы еще не то увидим. Сперва я сдал двор, потом сараи. Сейчас у меня остались только мои покои, но, черт возьми, у меня большое желание переселиться жить на постоялый двор.
- Кузен, - предложил де Шаверни, - по нынешним ценам я готов уступить вам свою спальню.
- Чем больше нехватка мест, - продолжал Гонзаго, стоя в кругу новых гостей, - тем сильней возрастает лихорадка. А у меня уже ничего не осталось.
- Поищи, кузен. Доставим удовольствие твоим гостям и проведем небольшие торги.
- Да нету ничего, - отвечал Гонзаго, но, подумав, воскликнул:
- А! Есть!
- Что? - послышалось со всех сторон.
- Собачья будка.
В группе придворных раздался хохот, однако торговцы не смеялись. Они задумались.
- Господа, вы полагаете, я шучу, - заявил Гонзаго, - а я готов держать пари, что стоит мне захотеть, и я получу за нее, не сходя с места, десять тысяч экю.
- Тридцать тысяч ливров за собачью будку! - раздался недоверчивый голос.
Придворные вновь расхохотались.
Но вдруг между Навайлем и Шаверни, которые хохотали громче всех, протиснулась странная голова с чудовищно всклокоченными волосами - голова горбуна. Тонким, надтреснутым голосом горбун объявил:
- Беру собачью будку за тридцать тысяч ливров!
4. ЩЕДРОСТЬ
Горбун, несомненно, был умен, хотя он и согласился на эту ни с чем несообразную цену. У него был острый, колючий взгляд и крючковатый нос. Чуть приметная улыбка, таящаяся в уголках, свидетельствовала о дьявольской хитрости. Одним словом, то был настоящий горбун.
Что же касается самого горба, то он был весьма изобилен и чуть ли не подпирал затылок. Подбородок горбуна почти утыкался в грудь. Ноги у него были уродливые, кривые, но отнюдь не тонкие, что, по общему мнению, является обязательным признаком всякого горбуна.
Странное это существо было одето в черный костюм весьма пристойного вида, манжеты и жабо из плоеного муслина сияли безукоризненной белизной. Все взоры обратились к нему, но, похоже, это его ничуть не смутило.
- Браво, мудрый Эзоп! - воскликнул Шаверни. - Мне кажется, ты отважный и ловкий спекулятор.
- Достаточно отважный, - ответил горбун, пристально взглянув на маркиза, - а вот ловкий ли, это мы увидим.
Его тонкий голосок прозвучал скрипуче, как детская трещотка. Все вокруг повторяли:
- Браво, Эзоп! Браво!
Плюмаж и Галунье уже ничему не удивлялись. Ошеломленные, они молча стояли, и вдруг гасконец тихо спросил:
- Дорогуша, а мы никогда не были знакомы с этим горбуном?
- Насколько я помню, нет.
- Силы небесные! Мне кажется, я где-то видел эти глаза. Гонзаго тоже с исключительным вниманием разглядывал горбуна.
- Друг мой, а вам известно, что здесь платят наличными? - осведомился он.
- Известно, - отвечал Эзоп, потому что с этого момента у него не будет другого имени, кроме того, которым окрестил его Шаверни.
Он извлек из кармана бумажник и вручил господину де Перолю шестьдесят государственных казначейских билетов по пятьсот ливров. У этого человечка была настолько фантастическая внешность, что все, казалось, ждали: вот сейчас эти билеты превратятся в сухие листья. Однако с ними ничего не произошло.
- Расписку, - потребовал горбун.
Пероль выдал ему расписку. Эзоп сложил ее и сунул ее в бумажник, туда, где до этого лежали государственные билеты. Щелкнув по записной книжке Пероля, он объявил:
- Превосходная сделка! До свиданья, господа! - и учтиво отвесил поклон Гонзаго и его свите.
Все расступились, давая ему пройти.
Кое-кто еще смеялся, но у многих пробежал по спине необъяснимый холодок. Гонзаго стоял в задумчивости.
Пероль и его подчиненные начали освобождать залу от покупщиков, которые уже мечтали, чтобы поскорее наступило завтра. Друзья принца все посматривали на дверь, за которой скрылся странный горбун в черном.
- Господа, пока не подготовят залу, прошу вас проследовать в мои покои, - пригласил Гонзаго.
- Пора! - изрек за занавесом Плюмаж. - Сейчас или никогда. Пошли!
- Я боюсь, - ответил робкий Галунье.
- Ладно, я пойду первый, - решился гасконец.
Он взял Галунье за руку и, держа в другой руке шляпу, направился к Гонзаго.
- Бог мой! - заметив их, воскликнул Шаверни. - Похоже, кузен хочет представить нам комедию. Прямо маскарад какой-то! Горбун был неплох, но это, пожалуй, самая лучшая параразбойников, каких я когда-либо видел.
Плюмаж-младший презрительно глянул на него. Навайль, Ориоль и прочие окружили двух друзой и с любопытством разглядывали их.
- Будь благоразумен! - шепнул Галунье на ухо Плюмажу.
- Ризы Господни! - бросил тот. - Они, видать, никогда не встречались с благородными людьми, что так пялятся на нас.
- Тот, что повыше, просто великолепен! - заметил Навайль.
- А мне больше нравится маленький, - объявил Ориоль.
- Что они тут делают? Собачья будка уже сдана.
К счастью, друзья уже добрались до Гонзаго, который, увидев их, вздрогнул.
- Что угодно этим храбрецам? - осведомился он.
Плюмаж отвесил поклон с благородным изяществом, присущим всем его действиям. Галунье поклонился не столь ловко, но тем не менее как человек, потершийся в свете. Плюмаж-младший, обведя взглядом разнаряженную толпу, которая только что хохотала над ними, громко и внятно произнес:
- Мы с этим дворянином, будучи давними знакомцами монсеньора, явились засвидетельствовать вашей светлости свое почтение.
- А! - протянул Гонзаго.
- Если ваша светлость заняты не терпящими отлагательств делами, - еще раз поклонившись, продолжал Плюмаж, - мы придем снова в день и час, который соблаговолит назначить нам ваша светлость.
- Совершенно верно, - пролепетал Галунье, - мы будем иметь честь прийти еще раз.
Последовал третий поклон, после чего оба гордо выпрямились, положив руки на эфесы шпаг.
- Пероль! - позвал Гонзаго.
Явился управляющий, который выпроваживал последних покупщиков.
- Ты узнаешь этих славных молодцов? - спросил Гонзаго. - Проводи их в службы. Пусть их там накормят и напоят. Одень их во все новое, и пусть они ждут моих распоряжений.
- О, монсеньор! - воскликнул Плюмаж.
- Великодушный принц! - проблеял Галунье.
- Ступайте! - приказал Гонзаго.
Они удалились, пятясь, отвешивая бесчисленные поклоны и метя пол облезлыми перьями шляп. Поравнявшись же с насмешниками, Плюмаж надел шляпу набекрень и приподнял концом рапиры обтрепанную полу плаща. Брат Галунье в точности повторил его. С презрительно-высокомерным видом, задрав нос, подбоченясь, испепеляя грозными взглядами насмешников, они прошествовали следом за господином де Перолем через залу в службы, где поразили своей прожорливостью лакеев принца.
Насыщаясь, Плюмаж-младший объявил:
- Ну, все, дорогуша, мы поймали удачу.
- Дай-то Бог! - отвечал с полным ртом как всегда куда более опасливый брат Галунье.
- С каких это пор, кузен, ты пользуешься подобными орудиями? - поинтересовался Шаверни у принца, когда они ушли.
Гонзаго скользнул по нему рассеянным взглядом и ничего не ответил.
Вероятно, принц не расслышал вопроса: господа, окружавшие их, слишком громко говорили, наперебой пели Гонзаго дифирамбы и всячески старались обратить на себя его внимание. Все они были близкие к разорению дворяне, либо уже развращенные финансисты; никто из них пока еще не совершил ничего, что карается законом, и в то же время ни про одного из них нельзя было сказать, что он сохранил чистую, незапятнанную совесть. Все они по разным причинам нуждались в Гонзаго; он был их господином и повелителем, точь-в-точь как древнеримский патриций для толпы своих полуголодных клиентов. К Гонзаго их привязывали честолюбие, корысть, расчет и пороки.