- Ах, если бы Господу было угодно, чтобы вы вспомнили его двумя днями раньше! Но я продолжаю. Как только у меня возникли подозрения, что Лагардер вернулся в Париж, я возвратился к оставленному было плану. Я попытался захватить обоих обманщиков и документы, которые Лагардер похитил из замка Келюс. Несмотря на всю свою ловкость, Лагардер, или горбун, не смог помешать мне осуществить большую часть задуманного: он сумел спастись, но девушка и документы оказались у меня.
- И где же теперь девушка? - осведомился регент.
- Подле бедной обманутой матери, подле госпожи Гонзаго.
- А бумаги? Предупреждаю, они представляют для вас опасность, принц.
- Отчего же, ваше высочество? - надменно улыбнувшись, спросил принц. - Никогда не поверю, что вы в течение четверти века были товарищем, другом и братом человеку, о котором думали так скверно! Неужто вы полагаете, что я их уже успел подделать? Три нетронутые печати на конверте - вот лучший ответ относительно моей честности. Все документы у меня. Я готов передать их под расписку вашему королевскому высочеству.
- Сегодня вечером мы попросим их у вас, - сказал герцог Орлеанский.
- Сегодня вечером я буду готов - как, впрочем, и сейчас. Но позвольте мне закончить. После удавшегося мне похищения Лагардер был побежден. Но из-за этой его мерзкой личины все перепуталось. Я сам привел врага к себе в дом. Вы знаете, я люблю все странное, и в этом отношении на меня повлиял вкус вашего королевского высочества еще во времена нашей дружбы. Этот горбун снял за безумные деньги конуру моей собаки, он показался мне каким-то сказочным существом, короче, обвел меня вокруг пальца - к чему скрывать? Лагардер - действительно король фокусников. Оказавшись в овчарне, волк сразу показал зубы, но я не хотел ничего замечать, и только один из моих верных людей, господин де Пероль, взял на себя смелость тайно предупредить принцессу Гонзаго.
- Вы можете это доказать? - осведомился регент.
- С легкостью, ваше высочество, господин де Пероль все подтвердит. Однако принцесса и гвардейцы прибыли слишком поздно для двух моих товарищей - Альбре и Жиронна. Волк успел укусить.
- Значит, Лагардер был один против вас всех?
- Их было четверо, ваше высочество, считая моего кузена маркиза де Шаверни.
- Шаверни? - в изумлении воскликнул регент. Гонзаго лицемерно ответил:
- Когда я был в посольстве в Мадриде, он познакомился там с любовницей Лагардера. Должен сообщить вашему высочеству, что сегодня утром по моей просьбе господин д'Аржансон выдал постановление на арест Шаверни.
- А двое других?
- Они тоже арестованы. Это просто-напросто два фехтмейстера, известные тем, что раньше участвовали вместе с Лагардером во многих его злодействах и распутствах.
- Остается объяснить, - промолвил регент, - позицию, которую вы заняли этой ночью по отношению к своим друзьям.
Гонзаго устремил на регента взгляд, исполненный прекрасно разыгранного удивления. Затем немного помедлил и с насмешливой улыбкой спросил:
- Выходит, то, о чем мне сообщили, имеет под собою какие-то основания?
- Я не знаю, о чем вам сообщили.
- Да это просто чьи-то фантазии, ваше высочество, обвинения столь нелепы… Но это касается мудрости вашего королевского высочества и моего достоинства?
- Я не щажу своей мудрости, принц, и давайте на минутку отставим в сторону ваше достоинство. Говорите, прошу вас.
- Повинуюсь приказу, ваше высочество. Пока этой ночью я находился у вашего королевского высочества, пиршество в моем доме перешло всякие границы. Была взломана дверь моих личных покоев, где я укрыл обеих девушек с тем, чтобы наутро отдать их в руки принцессы. Нет нужды говорить вашему высочеству, кто был подстрекателем этого насилия, однако мои подвыпившие друзья приняли в нем участие. Между Шаверни и мнимым горбуном состоялась вакхическая дуэль. В качестве приза этого турнира была выбрана юная цыганка, которую хотели выдать за мадемуазель де Невер. Когда я вернулся, Шаверни валялся на полу, а торжествующий горбун был рядом со своей любовницей. Был составлен брачный контракт, под которым подписались все и кто-то даже подделал мою подпись!
Регент пристально смотрел на Гонзаго; казалось, он хочет проникнуть в самые потаенные глубины его души. Принц выдержал отчаянную битву. Входя к герцогу Орлеанскому, он, возможно, и рассчитывал встретить известную холодность со стороны своего друга и покровителя, однако никак не думал, что объяснение будет столь трудным и долгим. Все его ловко построенные выдумки, вся эта чудовищная ложь были, в сущности, на три четверит импровизацией. Гонзаго не только выставил себя жертвой собственного героизма, но и заранее подтвердил показания троих свидетелей, которые могли в чем-то его обвинить - Шаверни, Плюмажа и Галунье.
Регент любил этого человека со всею доступной ему нежностью, с самого юношества принц был в числе близких к нему людей. Это было на руку Гонзаго: за долгие годы тесной дружбы герцог Орлеанский не раз имел возможность убедиться, насколько ловок принц. В сущности, так оно и было. Услышь регент эти ясные и на вид такие точные ответы из других уст, он скорее всего поверил бы собеседнику.
У герцога Орлеанского было чувство справедливости, хотя история с полным на то основанием упрекает его во многих беззакониях. В сложившихся обстоятельствах регент, надо полагать, собрал в кулак, если так можно выразиться, все свое врожденное благородство, повинуясь высоким и печальным воспоминаниям, витавшим над всей этой историей. Речь шла о непременном наказании убийцы де Невера, которого Филипп Орлеанский любил, как брата, речь шла о том, чтобы вернуть имя, состояние и семью лишенной наследства дочери де Невера.
Регенту очень хотелось поверить Гонзаго. Если он и сопротивлялся, то лишь из чрезмерной щепетильности. Он не желал мучиться впоследствии угрызениями совести по поводу этого разговора. Все его мысли были выражены в словах, произнесенных им в самом начале: "Оправдайтесь, и вы увидите, люблю я вас или нет". И горе врагам оправдавшегося Гонзаго!
- Филипп! - после долгой паузы и с некоторым колебанием заговорил он, - Бог свидетель, как мне хотелось бы сохранить друга! К вам могла пристать клевета, ведь у вас множество завистников.
- Я обязан ими благодеяниям вашего высочества, - проговорил Гонзаго.
- Но вы справитесь с клеветой, - продолжал регент, - благодаря своему высокому положению, а также тонкому уму, который я так в вас ценю. Прошу ответить мне на последний вопрос. Что означает история с наследством графа Аннибале Каноцца?
Гонзаго положил ладонь на руку регента.
- Ваше высочество, - сухо проговорил он, - мой кузен Каноцца умер в то время, когда мы с вами путешествовали по Италии. Поверьте, вам не следует переходить известных границ, за коими гнусность доходит до абсурда и заслуживает лишь презрения, даже когда исходит из уст могущественного владыки. Сегодня утром Пероль сказал мне: "Враги поклялись погубить вас, они говорили с его королевским высочеством так, что все старые грехи, в которых обвиняли Италию, падут на вас. Вы станете новым Борджа. Отравленные персики, цветы, в чашечки которых накапали смертельной acqua torfana…" Ваше высочество, - чуть помедлив, продолжал Гонзаго, - если для того, чтобы обелить меня от этих обвинений, требуется защитительная речь, то лучше признайте меня виновным: отвращение запечатывает мне уста. Итак, я заканчиваю и ставлю вас перед лицом следующих трех фактов: Лагардер находится в руках вашего правосудия; обе девушки теперь подле принцессы; страницы, вырванные из метрической книги домашней церкви замка Келюс, у меня. Вы - глава государства. Имея в руках три эти козыря, доискаться до правды так несложно, что яне могу удержаться и с гордостью говорю себе: "Это я озарил потемки сиянием истины!"
- Да, истина увидит свет, - проговорил регент, - и я сам буду председательствовать сегодня на семейном совете.
Гонзаго пылко схватил герцога за руки.
- Я пришел сюда просить вас об этом, - сказал он. - Благодарю вас, ваше высочество, от имени человека, которому я посвятил всю свою жизнь. А теперь прошу извинить меня за то, что я, быть может, был порою слишком высокомерен перед главой великого государства, но что бы там ни случилось, моя кара уже близится. Филипп Орлеанский и Филипп Гонзаго увидятся сегодня вечером в последний раз.
Регент привлек принца к себе. Что ни говори, а старая дружба не ржавеет.
- Принц крови не может унизиться до публичного покаяния, - сказал он. - Однако я надеюсь, Филипп, что извинений регента вам будет достаточно, раз уж возникла такая необходимость.
Гонзаго медленно покачал головой.
- Есть раны, - дрожащим голосом ответил он, - которые не излечить никаким бальзамом.
Внезапно он выпрямился и посмотрел на стенные часы. Разговор длился уже три долгих часа.
- Ваше высочество, - холодно и твердо проговорил он, - сегодня утром спать вам уже не придется. В прихожей вашего королевского высочества полно придворных. Там, совсем рядом с вами, они задаются вопросом: выйду я отсюда еще более обласканным или же вы велите препроводить меня в Бастилию? Я тоже задаю себе этот вопрос… Поэтому я прошу ваше высочество оказать мне на выбор одну милость из двух: отправить в спасительную тюрьму или прилюдно выразить мне свою дружбу, в чем я очень нуждаюсь сегодня, когда доверие ко мне подорвано.
Филипп Орлеанский позвонил и приказал вошедшему слуге:
- Пригласить сюда всех.
Когда в спальню вошли придворные, регент привлек Гонзаго к себе, поцеловал в лоб и сказал:
- До вечера, друг мой Филипп.