Он не увидел результатов пушечного выстрела - вокруг чайки шумно заплескалась вода, зашуршали камыши, и к ее бортам рванулись появившиеся из ручья янычары. По пояс голые, облепленные тиной и ряской, с ятаганами и кинжалами в руках. Ай да басурманы! Научились у запорожцев устраивать засады в воде. Ничего, сейчас отучим! Тем более что за время пребывания в воде порох в ваших мушкетах и пистолетах отсырел и вам придется действовать лишь холодным оружием. Правда, вами займутся другие казаки, потому что Быстрицкому необходимо спешно выручать попавших в ловушку товарищей на пригорке.
- За мной! - крикнул он ближайшим к себе запорожцам и с пистолетами в руках бросился по сходне на берег.
Выстрелом свалил обратно в воду вскочившего на сходни янычара, уклонился от кинжала, который метнул ему в горло стоявший по грудь в ручье рыжебородый турок. Спрыгнул со сходни на берег, бросился вверх по склону пригорка. Быстрей, быстрей! У коновязи костра, где кипел бой, уже не было ни одного запорожца, и фон Рихтен с Гришиным, прижавшись спинами друг к другу, вдвоем отбивались от янычар. Левая рука капитана висела как плеть, голова поручика была окровавлена.
Увидев спешивших от лодки запорожцев, турки напали на русских офицеров с удвоенной яростью. Один из них ловким приемом выбил у фон Рихтена шпагу, кошкой метнулся к нему и обрушил на голову удар рукоятью ятагана. Капитан рухнул наземь, над ним тотчас склонились двое янычар с веревками в руках. Эх, капитан, неужто тебе придется вкусить басурманской неволи? А помочь тебе покуда нельзя: и стрелять далековато, и можно угодить в Гришина.
Турки подняли связанного фон Рихтена, сделали первые шаги в направлении коновязи. Однако прозвучали два пистолетных выстрела, и янычары вместе с капитаном упали. Из высокой травы стрелял кто-то из казаков, отправившихся с русскими офицерами к палатке. Израненный, с разрубленным плечом, залитый кровью, он приподнялся на локте и вновь целился в турок из пистолетов. Да это же куренной Прислипа! Выстрел - и еще один янычар свалился на землю. Но подскочил к Прислипе турок в мундире русского драгуна, рубанул по голове ятаганом. Прощай, куренной! А чего медлишь ты, поручик? Воспользуйся моментом и попытайся пробиться к Быстрицкому и его казакам! Однако Гришин поступил по-другому - встал над фон Рихтеном и продолжил бой. Молодец, поручик, не оставил товарища в беде!
Позади Быстрицкого затрещали выстрелы из мушкетов, трое-четверо янычар упали, остальные бросились врассыпную. Турок в форме русского драгунского офицера выронил ятаган, согнулся, схватился за живот. Отбросив шпагу, Гришин подскочил к нему, обхватил за плечи. Но турок, изловчившись, выхватил из пожен кинжал, вонзил его в грудь поручика. Тот зашатался, выпустил противника, и турок, зажимая рану в животе ладонями, бросился к лошадям. Врешь, вражина, не уйдешь! Быстрицкий на ходу выстрелил в беглеца, но промахнулся. Не торопись, казаче, спешка - плохой помощник. Полковой писарь остановился, положил ствол пистолета на согнутую в локте левую руку, прицелился. Выстрел - беглец споткнулся, рухнул у коновязи. Быстрицкий подбежал к лежавшим на земле фон Рихтену и Гришину, приложил ухо к груди одного, затем другого. Капитан был жив, сердце поручика не билось.
Полковой писарь выпрямился, медленно стащил с головы шапку.
Погибших хоронили на вершине пригорка в общей могиле. Плечом к плечу, руки сложены на груди, у правого бедра обнаженная сабля, у левого - штоф горилки. Покидали землю отважные воины и отчаянные гуляки, не с пустыми руками надлежало явиться им к своим ранее ушедшим из жизни другам-товарищам. В верхнем ряду лежали рядом запорожский куренной Прислипа и поручик русской армии Гришин.
Фон Рихтен захлопнул Журнал экспедиции, откинулся на сложенный вдвое казачий кунтуш, подложенный ему под голову, устало прикрыл глаза.
Вот и все, впереди - Килия, конечный пункт их похода. Из Аккермана флотилия вышла 29 мая, и сегодня, 2 июня, отшвартуется через несколько минут у Килийской пристани. Позади длительный тяжелый путь, бои на море и суше, кровь и смерть товарищей. И все-таки они, полковник Сидловский и капитан фон Рихтен, выполнили свой воинский долг: девятнадцать чаек с казаками и Журналом экспедиции очутились на Дунае.
Запорожцев снова была тысяча: в Аккермане влившиеся в отряд Сидловского добровольцы из числа гребцов-невольников оставили флотилию, а она пополнена до первоначальной численности бывалыми сечевиками. Они были сняты с восьми запорожских постов, выставленных зимой 1770 - 1771 годов между Гарцем на Буге и гирлами Днепра, а также на "отводных караулах" по Ногайскому рубежу. И вот о борта чаек бьется голубая ласковая дунайская волна, а впереди по курсу видна Килийская пристань с толпами встречающих.
Фон Рихтен сунул Журнал экспедиции под голову, натянул ближе к подбородку кафтан. Была вторая половина дня, нещадно палило солнце, а его била дрожь. Пусть бьет - это не беда, беда была раньше, когда запорожский лекарь, некогда сбежавший из австрийской армии чех-ветеринар, боролся за его жизнь и заставил-таки смерть отступить. Отступить, но не выпустить раненого до конца из своих когтистых лап. Хотя теперь капитана ждали госпиталь и настоящие врачи, ему было грустно. Так мечтал попасть в действующую армию, а попал на госпитальную койку. Пока вылечится и получит назначение, наступит осень; с ней окончание активных боевых действий, отвод войск на зимние квартиры. А за зиму может случиться всякое…
Чайка уткнулась носом в преграду, слегка вздрогнула, остановилась, ритмично закачалась на мелкой волне. Тишина взорвалась громом оркестра, приветственными криками, гулом голосов. Застучали по сходням сапоги сбегавших на берег запорожцев, фон Рихтен остался в лодке один. Может, удастся уснуть? Капитан удобнее улегся на скамье, подставил лицо солнцу, постарался ни о чем не думать. Однако уснуть ему не пришлось.
- Барон фон Рихтен? - раздалось рядом по-немецки.
Капитан открыл глаза. Перед ним стоял незнакомец в форме русского кирасирского полковника. Высокий рост, широкие плечи, бравая выправка… Мужественное лицо, воинственно торчащие усы, гордо вскинутый подбородок… Прямо образец мужской красоты! Вот только глаза маленько подводят: пустые, бесцветные, словно вылинявшие на солнце, они мало чем отличались от пары прусских солдатских оловянных пуговиц.
- С кем имею честь? - вопросом на вопрос ответил фон Рихтен по-русски.
- Полковник дер Гольц из штаба их превосходительства генерал-майора фон Вейсмана, - прозвучало по-немецки.
- Чем могу служить, господин полковник? - опять по-русски спросил фон Рихтен.
Дер Гольц усмехнулся.
- Господин барон, неужели вам не надоел чужой русский язык? Конечно, бывают обстоятельства, когда иначе нельзя… Но сейчас, при встрече соотечественников…
- Мы не соотечественники, господин полковник, - перебил дер Гольца капитан. - Вы - немец, я - русский. А поскольку вы имеете честь состоять на русской военной службе и разговариваете со мной, офицером русской армии, потрудитесь изъясняться по-русски. Итак, чем вызван ваш визит?
- Согласно распоряжению господина генерал-прокурора князя Вяземского, Журнал экспедиции из Килии должен быть в кратчайший срок отправлен в Санкт-Петербург. Почтовые готовы, - сказал дер Гольц уже по-русски.
- В своем донесении из Аккермана я сообщил, что тяжело ранен и вряд ли смогу совершить столь длительное путешествие.
- Ваше донесение получено, господин барон. Поскольку вы ранены, а другой офицер, бывший с вами, погиб, их сиятельство граф Румянцев распорядился отправить Журнал экспедиции… - дер Гольц, понизив голос, наклонился ближе к лицу фон Рихтена. - Их сиятельство надеется, что у вас, господин барон, имеется на примете человек, могущий заменить вас.
- У меня есть такой человек. После моего ранения порученные мне обязанности исполнял запорожский полковой писарь Быстрицкий… исполнял весьма усердно и толково. Ему по праву надлежит доставить Журнал в столицу.
- Позвольте дать вам совет, господин барон? - осторожно спросил дер Гольц.
- Слушаю вас.
- Вы прекрасно знаете, какое значение придают в Государственном Совете результатам вашей экспедиции. Вполне естественно, что лицо, доставившее Журнал экспедиции в Санкт-Петербург, будет иметь встречи и беседы с весьма влиятельными особами и наверняка отмечено высочайшей милостью. Так стоит ли посылать с Журналом какого-то писаря, неотесанного казака-головореза, только и умеющего махать саблей да пить водку? Разве сможет он воспользоваться теми многообещающими возможностями, кои откроются перед ним в столице? Разве он оценит ваше расположение к нему? На вашем месте я поступил бы по-другому. Не желаете знать, как именно?
- Продолжайте, господин полковник.
Дер Гольц приподнял полы камзола, присел на краешек скамьи в ногах раненого.
- Я ответствовал бы их сиятельству графу Румянцеву, что такого человека на примете у меня нет. Тогда штаб армии отправил бы с Журналом офицера по собственному усмотрению.
- Который сделал бы в столице блестящую карьеру, - с улыбкой добавил фон Рихтен. - Этот офицер, конечно, оказался бы вашим соотечественником, господин полковник, и в Санкт-Петербурге у него объявились бы могущественные покровители.
- Совершенно верно, господин барон. Одни наши люди помогли бы сделать этому офицеру блестящую карьеру в Санкт-Петербурге, другие содействовали бы успешной вашей карьере здесь, в действующей армии. Как видите, вы тоже не остались бы в проигрыше, господин барон. Как говорится, рука руку моет.