Граф за минуту порождал десяток проектов, тут же отсеивал большую часть и цеплялся за самый исполнимый. Переустройство Бессарабии кипело у него в голове. Он даже чувствовал себя слегка развеявшимся. Не то что в Одессе, где каждая комната, каждая вещь напоминали о ссоре с Лизой. Михаил погнал от себя черные мысли. Если бы местное боярство знало причину бурной деятельности генерал-губернатора, оно бы крепко призадумалось о его рассудке. Где это видано, реформировать край, потому что от тебя сбежала жена?
И тем не менее. Был введен единый подушный налог - десять рублей ассигнациями. Вышел запрет на хождение любых денег, кроме русских. Привезенные графом землемеры межевали Бессарабию на версты и ставили полосатые столбы. Готовилась ревизия жителей…
Нищий домик, возле которого остановились спутники, по окна врос в землю. Горшки на плетне, лошадиный череп у калитки. Нестерпимая вонь от воды. Граф прикрыл рот платком, потом продышался и вошел за ворота. Молодая девка жгла траву и листья, дымом отгоняя мерзкий запах. Босая, в полотняной рубахе, чумазая, как все тут. Воронцов даже удивился: а пишет по-французски не без изящества. К посланию великого князя был приложен листок с ее просьбой.
- Мадемуазель Калипсо?
Девка воззрилась на него с недоверием. Прищурилась. Потом рассмеялась.
- Вы генерал-губернатор? И сюда пожаловали?
Михаил Семенович поклонился.
- Проходите в дом. - Она сделала радушный жест. - Хотя там… еще хуже.
- Мне в любом случае надо повидать вашу матушку.
Дверь открылась. На свет божий выползло дряхлое создание. Ведьминские космы, крючковатый нос. А когда-то она была точная копия дочери, догадался граф. Что делает с людьми время! Карга уставилась на него немигающими белыми глазами. Изумление мелькнуло на ее посеченном морщинами лице. Точно она узнала этого человека, хотя никогда не видела.
- Его высочество цесаревич Константин Павлович получил прошение вашей дочери, мадам, - сказал наместник, с трудом соображая, должен ли целовать ей руку. Некогда эти люди принадлежали к верхам греческого общества, теперь… - Заслуги вашего мужа и его прежнее положение позволяет вам просить пенсион. Я подписал приказ о назначении вам ренты. Выплачиваться она будет в канцелярии Кишиневского градоначальства. Вот бумаги. - Граф достал документы и протянул их Калипсо, потому что старуха вряд ли вообще что-то понимала.
Девушка вцепилась в пакет, как коршун в падаль.
- Добрый господин! - воскликнула она. - Двести рублей ассигнациями! Мама! Мы сможем снять домик на горке!
Полихрони пожевала отвислыми губами, все еще не спуская глаз с лица наместника. К ней пришел человек, которому она причинила зло. Он принес помощь. Забавная штука.
- Ты хоть знаешь, куда явился? - глухим, надтреснутым голосом спросила старуха.
- Да, мадам. Вы промышляете ведовством, а ваша дочь легким поведением.
На щеках Калипсо вспыхнула краска.
- А раз знаешь, так и проваливай! - неожиданно резко закричала карга. - Никто тебя благодарить не будет!
Дочь ахнула и прикрыла рот ладонью. Но наместник не пошевелился.
- Я лишь исполняю волю его высочества, - ровным тоном произнес он. - Горе, которое вы перенесли, извиняет ваше нерадушие.
Старуха расхохоталась.
- Сюда приходил человек. И по его просьбе я навела на твою семью порчу. Что теперь скажешь?
Воронцов внутренне сжался.
- Я могу поправить, - с вызовом бросила карга. - Тебе стоит только захотеть, и все будет по-прежнему.
Видит Бог, ничего на свете Михаил не желал больше! Минуту он молча смотрел в лицо Полихрони. Потом покачал головой.
- Дурак! - не выдержала старуха. - Убирайся, и дорогу забудь к моему дому.
Наместник еще раз поклонился.
- Мадемуазель, ваша матушка не в себе. Надеюсь, вы возьмете труд позаботиться о получении денег и приискании приличного жилья?
Калипсо усиленно закивала, прижимая к животу пакет с документами.
Граф вышел за ворота. Все это время Вигель сидел у куста ракиты в переулке. По лицу спутника он понял, что разговор шокировал того. Поделом! Говорено было, куда идет. Они уже двинулись вверх по улице, когда сзади послышалось шлепанье босых ног. Их догоняла растрепанная Калипсо.
- Ваше сиятельство. - Она с трудом дышала. - Подождите. Мама не может снять порчу сама, даже из благодарности. Вы должны попросить.
Михаил грустно улыбнулся.
- Мой совет, сударыня, не наследуйте за матерью ее ремесла.
- Я не успею.
Только тут граф заметил, что румянец не проходит, чахоточным цветом пламенея на щеках у девушки.
- Есть дары, за которые приходится платить, - сказала она.
Вечерело. Михаил брел по кишиневскому переулку. На окраине города, в излучине Быка цыгане поставили кибитки, распрягли лошадей, разбросали по земле грязные циновки, затеплили костры. Пение и позвякиванье бубнов доносилось издалека. Сам не зная, зачем, граф пошел на звук. Он не любил ничего дикого. Но его сердце сейчас отзывалось на варварский напев и полнилось непереносимой болью. Как будто за грудиной бьется птица, ей тесно, она ломает крылья, но не может вылететь наружу.
"Что я наделал!" Было все. И ничего не осталось. Мудрено ли, что Лиза чувствовала себя покинутой? Они почти не виделись, пока муж упивался своей занятостью. Нужностью. Умением делать дело там, где другие опустили руки. Граф как с цепи сорвался. Работать, он так хотел работать! Отставка далась тяжело. "Не я нужен службе. Служба - мне". А Лиза… Лиза подарила четыре года счастья, в котором постоянно чего-то не хватало.
Чтобы заполнить брешь, Михаил поставил на карту все. Боялся прогневить императора. Не позволял себе лишнего движения, слова, чувства… Что вышло? Потерял себя. Потерял жену. Не помог шкодливому, но, в сущности, безобидному мальчишке. Черствый, холодный человек! Что мешает сейчас отправиться в Белую Церковь? Характер. Воронцов умел дуться месяца по два. Но хуже всего - Лиза не подавала ни малейшего знака к примирению. Ни письма, ни устной весточки через слуг. А ведь по срокам ей скоро рожать. Если и после родов она не захочет его видеть…
Михаил опустился возле костра. Цыгане никого не гнали. Послушать их из города прибредала молодежь. Бросали деньги танцующим, приносили с собой закуски и вино, угощали хозяев. Граф огляделся. Какая нищета! Пестрые лохмотья на смуглом теле. Вспомнился анекдот. Голый цыганенок просит мать согреться. Та протягивает ему веревку: "На, дитятко, повяжись!" Близко к правде. И при этом ни капли безысходности. Поют, заливаются. Такой народ.
Граф вынул ассигнации, швырнул на пестрый платок под ногами цыганки. До чего бабы бывают страшные! Та зазвенела монистами, подобрала, поцеловала бумажку.
- Что тебе спеть, яхонтовый?
- "Черную шаль"! "Черную шаль"! - закричали вокруг.
- Не вас спрашивают, - цыкнула на них женщина.
- Спой, что вы пели куконашу Пушке, когда он ходил с вами.
Цыганка рассмеялась:
- Мы пели по-своему, а уж он переложил на русский.
Пусть так. Граф кивнул. Женщина присела на платок, подвернув одну ногу под себя, взяла гитару. Ее пальцы побежали по струнам, точно ища нужную, ущипнули бас и рассыпались, как бисер на столе.
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда, не боюсь
Ни ножа, ни огня…Как ласкала его
Я в ночной тишине!
Как смеялись тогда
Мы твоей седине!
Михаил с шумом вдохнул воздух. Господи, зачем он попросил!
Гость принял протянутую бутылку кислого молдавского пойла и опрокинул себе в рот, задрав к небу донышко, оплетенное лыком.
- Это всего лишь песня. - Под хлопки цыганка отложила гитару. - Дай посмотрю на руку.
Граф протянул. Чего терять? Женщина несколько минут разглядывала его ладонь, развернув ближе к огню. Потом закрыла и отвела от себя.
- Все будет хорошо.
Ноябрь 1824 - апрель 1825 года. Белая Церковь.
Лиза стояла на крыльце и следила глазами за пестрым мячом, прыгавшим над сиренью. Александр играл с тучей племянников. Его приезд буквально спас графиню. Он примчался в Белую Церковь вскоре после нее и сумел разъяснить Браницкой дело так, что во всем оказался виноват один Михаил. Александра Васильевна несколько смягчилась в отношении дочери, но с величайшим подозрением взирала на самого Раевского.
- А тебе-то откуда об этом знать? - спросила она прямо.
Полковник не растерялся.
- Мадам, я служил с этим человеком несколько лет. И мне ведома вся глубина его эгоизма. Когда вы выдавали дочь замуж, вы точно ослепли.
Старая графиня оценивающе прищурилась.
- Не дури мне голову. Проморгал девку, теперь кусаешь локти. И осмеливаешься позорить достойных людей. Не лезь в чужую семью!
Чем была хороша тетушка, так это умением резать правду, как хлеб. Александр опустил глаза. Он всегда пасовал перед старухой.
- Не скрою, ma tante, мои чувства к вашей дочери…
- Попридержи язык, если не хочешь, чтобы тебя выгнали. - Графиня топнула ногой. - Был несносный мальчишка и остался. Я не показываю тебе на дверь только потому, что Лизе нужна поддержка.