- Идемте пить чай. После решим, кому что отправить.
Девицы галдели за столом. Охали и всячески жалели соседа. Ведь он совсем как дитя. Можно ли судить поэта? Что за нелепые гонения? Пушкин через прибор переглядывался с матерью. Старшая из дочерей Аннет топила ревнивые взгляды в чашке.
- Ночуете у нас, - сказала хозяйка. - Я отведу вам комнату Алексея. Незачем возвращаться, пока страсти не остыли.
Барышни захлопали в ладоши. Поэт покраснел. Ему постелили в тесных апартаментах старого приятеля. Сейчас хозяйский сын служил в Петербурге, но обещал скоро приехать в отпуск. То-то будет веселье!
Вечером госпожа Осипова всегда совершала небольшую конную прогулку. Аннет видела из окна своей спальни, как, вернувшись, мать вела к стойлу гнедого жеребца и оглядывалась на дом. А потом, минут через пять, стукнуло окно и к конюшне быстро, крадучись, прошел Пушкин. Девушка закрыла пальцами глаза и слабо всхлипнула.
Одесса.
Открытая коляска стучала ободами по новенькой мостовой. К осени несколько самых непролазных улиц в центре Одессы были осушены и покрыты камнем. Граф торопился поспеть до дождей, когда сообщение между правой и левой сторонами проспектов прекращалось. Ему удалось, и Туманский даже сочинил оду "Счастье пешехода". Лиза могла гордиться мужем, но… в их доме сейчас было ненастно.
Из Москвы приходили все новые слухи, но Михаил Семенович больше не ставил жену в известность. По его молчаливому, подавленному виду графиня могла лишь догадываться о тяжести обвинений, которые свет возлагает на нее. Однажды она попыталась заикнуться:
- Умоляю, давай поговорим.
Но Воронцов с заметным раздражением встал из-за стола, сдернул с шеи салфетку и поспешно вышел. В комнатах висело грозовое облако. Не зная, куда деваться, Лиза решила поехать погулять по городу, заглянуть в знакомые лавки и хоть немного развеяться. Ее щегольская английская коляска катила вдоль Александровского проспекта. Из французских окон магазина госпожи Штрац на покупательниц смотрели самые модные ткани Лиона, Бордо, Манчестера и Брюсселя. Шелк, кружево, шерсть, парча… Сотни оттенков лент и тысячи булавочных головок самых разных цветов. Графиня хотела остановиться, но за стеклом витрины две мамзельки, складывавшие шейные платки, так уставились на нее, что молодая женщина сжалась.
Чуть впереди по правую руку располагался салон мадам Томазини. Там были выставлены готовые парижские туалеты и всегда лежало несколько новых журналов мод. Ее сиятельство приказала встать у крыльца. Колокольчик двери звякнул. Графиня вошла внутрь. Несколько кумушек, судачивших в уголке, смолкли, как по команде. А пышная хозяйка с рыжими, крашенными ржавчиной локонами расплылась в такой подобострастной улыбке, что Лизе стало ясно: говорили о ней. Уже весь город знает, ужаснулась она. Постояв минуту, глядя прямо перед собой и не выпуская ручку двери, графиня решила выйти. Знала: как только повернется спиной, эти сплетницы снова кинутся обсуждать ее. Уронила имя в грязь да еще разъезжает по модным лавкам! Бесстыжая!
Снова сев в коляску, Лиза просто махнула рукой. Экипаж покатился вперед без цели. Видя жену наместника, люди кланялись, отворачивались и шли по своим делам. А ей казалось, что все обсуждают ее. Показывают пальцами. Стыдят.
- Ваше сиятельство!
Графиня вздрогнула. На противоположной стороне улицы остановился крепкий приземистый тарантас, выпачканный пылью так, словно сто верст проехал по степи. У распахнутой дверцы стояла молодая толстая баба в коричневом платье и очень красивой красной шали. У нее было простодушное, миловидное лицо. Она смотрела на Лизу и махала рукой.
- Я вас не знаю, - произнесла Воронцова, когда женщина приблизилась и взялась рукой за бортик ее кареты.
- Я Пульхерия Сабанеева, - отозвалась та. И прежде чем графиня успела что-то ответить, "генеральша" очутилась в ее коляске с проворством, которого трудно было ожидать от такой увесистой особы. - Я никогда не имела случая сказать вам спасибо.
- За что? - изумилась Лиза.
- Вы уже и забыли, как звали меня на маскарад, - лицо Сабанеевой осветилось добродушной улыбкой. - Для вас это мелочь. А для меня дорогого стоит. Я себя помню и никогда не решилась бы прийти. Но вы - истинно добрая душа, раз вспомнили о моей особе. Дай, думаю, поеду, посмотрю, как она. Ей сейчас несладко.
Графиня сморгнула.
- Вы знаете?
- Кто не знает? - уклончиво ответила Пульхерия Яковлевна. - Только пустое это. Крепитесь. Уповайте на свою невиновность. Рано или поздно все откроется. И тогда другим будет стыдно.
Лиза удивленно взглянула на нее.
- Как вы можете знать, что я не виновата?
Госпожа Сабанее засмеялась густым грудным смехом.
- Да у вас на лице написано. Разве виноватые ездят по городу с таким растерянным видом?
Графиня почувствовала, что вот-вот заплачет.
- Полно, полно, - испугалась Пульхерия. - Люди смотрят. А ну-ка, пойдем-ка в ту арку за ворота. Нечего на нас пялиться!
Она вывела Лизу из коляски и, поддерживая под руку, увела за угол деревянного дома. Там графиня дала волю слезам. Они стояли вдвоем, в полутемной подворотне, сквозь решетку створок сверху били лучи солнца, в них кружилась пыль. По двору бегала и лаяла собака. Хлопало на приморском ветру белье. Госпожа Сабанеева обняла Лизу, и та, уткнувшись в ее мягкую, мерно колыхавшуюся грудь, плакала и плакала, не зная, как остановиться.
- Все пройдет, - гладила ее по волосам "генеральша". - Перемелется. Будет лучше прежнего.
Лиза мотала головой.
- Но почему он не верит? - Обида не давала ей говорить. - Почему отвернулся от меня?
- Мужчины все чувствуют по-другому, - так же ласково уговаривала ее Пульхерия Яковлевна. - Он сам сейчас не знает, куда деваться. Вам надо уехать.
- Уехать? - Лиза подняла на нее заплаканные глаза.
- Дайте разговорам улечься. Пока вы в городе, языки не смолкнут. Да и мужу вашему надо успокоиться.
- Я уеду, а он, может статься, за мной больше не пошлет! - в отчаянии воскликнула графиня. - Мне надо оправдаться…
- Вы не понимаете. - Сабанеева взяла ее обеими руками за плечи и встряхнула. - Он боится.
- Чего?
- Встать на вашу строну. Поверьте мне, голубушка, это они в полях сражений хороши геройствовать, когда неприятель перед носом, товарищи за спиной. А попробуй-ка один против целого света.
- Мой муж не трус, - перебила ее Лиза. - Вы не можете так о нем говорить.
- Значит, он приедет, - заключила Пульхерия Яковлевна - Все будет хорошо.
Госпожа Сабанеева добралась до хутора только к ночи. Иван Васильевич уезжал в Бендеры и не обещался сегодня вернуться. Однако приехал и был удивлен отсутствием супруги. Та не стала скрывать, где была.
- И что скажешь?
- Что твой друг дурак, - разозлилась жена, ставя на стол перед генералом тарелки. - А она его защищает! Чего виноватая женщина делать бы не стала. Извел ее…
"Еще кто кого извел!" - фыркнул про себя Иван Васильевич, но от сердца пожалел обоих.
Тригорское - Опочка.
Пушкин целовал Аннет в малиннике. Хрустели ветки. Сладковато пахла размазанная на пальцах ягода. Чуть трещал некрашеный забор, о который опиралась спиной девушка. Дело бы пошло и дальше, но в доме стукнуло окно и голос Евпраксии крикнул:
- Аня! Ты где? Тебя мама зовет!
- Сейчас, Зизи! - отозвалась барышня, с трудом уворачиваясь от нового поцелуя.
- Я приду сегодня!
- Нет, нет. Так нельзя! За кого вы меня принимаете?
При этом она таяла на его ладонях и сама просилась в руки. Такое упрямство раздосадовало поэта, и к обеду он сочинил ей "мадригал", которым тут же поделился с остальным семейством:
Одним страданьем буду сыт,
И пусть мне сердце скорбь расколет.
Она на щепочку на…,
Но и понюхать не позволит.
Стыду девушки не было границ. Аннет вскочила и убежала к себе, провожаемая общим смехом. Ее собачья преданность соседу уже стала притчей во языцех. Слово за слово сладилось путешествие в Опочку. Не стали откладывать, назначили на конец недели.
К трактиру "Приятная надежда" подкатили две запыленные кареты, из которых слышались девичий смех и визг. Лошадей подогнали к коновязи. Кучер спрыгнул с козел и отворил дверцы. На землю, как яблоки, посыпались барышни в батистовых платьях и ярких шерстяных шалях. Батальоном нимф командовал Пушкин, которого сразу узнал сын трактирщика Жан, кормивший голубей с крыльца. Малый был чуть с придурью. Папаша выучил его по-французски, и теперь свою фамилию Лапин он произносил на галльский манер - Лапи́н.
- Эй, ты, как тебя! Места в "Надежде" есть?
Парень, отклячив челюсть, смотрел на гостя.
- Ты глухой? Я говорю: есть комната для путешествующих и страждущих? - повернувшись к спутницам, поэт насмешливо бросил на французском: - Этот голубок окаменел, увидав такой букет незабудок.
- Да он настоящее чучело! - отозвалась одна из девушек тоже по-французски.
Этого мсье Лапи́н снести не мог.
- Не чучело, а псковитянин! - заорал он на галльском диалекте с таким зверским выражением лица, что гости осадили назад.
- Ну-ну, псковитянин, - примирительно улыбнулся Пушкин. - Простим дерзкую девчонку. И поговорим, как мужчина с мужчиной. Места есть?
- Для вас найдутся, - буркнул Жан. - Вы меня не помните. А я вас очень даже не забыл. Вы останавливались у нас в "Надежде", когда ехали в Михайловское. Ждали, пока за вами лошадей пришлют. Обедали. Смотрели нашу библиотеку. Подарили мне книжку про фонтан…
- Полно, полно, - поэт поднял руки. - Сдаюсь. Здравствуй, старый знакомый!