Глава 11
Белая голова
Санкт-Петербург.
Вяземский был исключительно доволен эффектом, который произвело его предисловие к "Бахчисарайскому фонтану". Разорвавшаяся бомба. Ей-богу! Сам Пушкин такого не ожидал. В одночасье из знаменитого он стал коммерческим автором. И сделал это не кто-нибудь, а князь Петр Андреевич. Чем страшно гордился.
Кто бы мог подумать, что шалопай-мальчишка так распишется! Поначалу ныл из Кишинева, ныл и из Крыма. Ни друзей, ни забав. Потом пообвыкся, стал со скуки марать бумагу. Пока в столицу шла мелочь, ею тешились барышни и молодые офицеры. Денег на безделках не заработать. Но когда появились "Братья разбойники", "Кавказский пленник" и "Бахчисарайский фонтан", этим уже можно было торговать.
Пушкин в ссылке был похож на капитал, положенный под проценты. Чем больше он оставался вдали от столиц, тем солиднее становились дивиденты. "Фонтан" превзошел все ожидания. Вяземский взялся пристраивать его в печать. Он заворожил издателей горькой участью поэта - ничто так не возбуждает интерес публики, как гонения правительства. Договорился о невиданном тираже - 1200 экземпляров, - который книготорговцы с колес взяли "в деньги", то есть раскупили подчистую, выложив три тысячи рублей. По пятьдесят целковых за строчку! Каково? Особенно если вспомнить, что "Руслан и Людмила" принесли автору всего пятьсот рублей.
Блестящая сделка! Вяземский немедленно отправил в Одессу гонорар. Но такие операции не осуществляются без интереса. Сама по себе талантливая рукопись не гарантирует продаж. Коммерческий успех складывается из усилий многих: издателей, офень и даже хорошеньких сплетниц, разъезжающих из дома в дом со скандальными новостями об авторе. Будет только справедливо, если человек, который все это предусмотрел, получит процент. О, не с гонорара поэта - боже упаси грабить нищего - а с распространения.
Уже в марте стало ясно, что риск оправдался. "Фонтан" окатил публику с головы до ног. Прибыль позволила Вяземскому погасить кое-какие долги. Несколько лет карьерных неудач подорвали его кредит, родовое имение Спасское под Тверью пришлось продать. Но князя занимали сейчас другие вещи. Вместо предисловия к "Фонтану" он написал статью о романтизме. Досталось всем любителям классического старья.
Приход Александра Тургенева с новостями о Сверчке насторожил молодого критика.
- Государь читал "Кавказского пленника" и сказал, что надо бы помириться с Пушкиным.
- То есть его вот-вот вернут?
- До этого еще далеко. - Тургенев вздохнул. - Но лед взломан. Царь отлично чувствует настроения публики.
- Не кажется ли тебе, Александр Иванович, - осторожно начал Вяземский, протирая круглые очки, - что нашему бесу арапскому лучше пока поостеречься от столичной жизни? Опять пойдут кутежи, попойки, волокитство…
- Ты думаешь, они прекращались в ссылке? - рассмеялся гость.
- Так-то оно так, - протянул князь. - Да только пока он шлет поэму за поэмой, одна лучше другой. Вернется, все забросит!
Тургенев призадумался.
- Только сегодня отправил ему три тысячи рублей с верным человеком, - сообщил Вяземский. - А как возьмется за дело сам, то по африканской горячности поругается с цензорами, передушит издателей, но больше пяти рублей за строку не получит. Помяни мое слово!
Одесса.
- С вами, греками, не садись! - обиженно выдохнул Морали. - Живо без фески оставите.
Сегодня славному корсару не везло. Он поставил и продул уже около пяти сотен. А сгрудившиеся вокруг стола сыны свободной Эллады все не отпускали его. Хотя, Аллах свидетель, мавр с удовольствием бы ушел! Шайтан занес его к Папе-Косте в подвал, где, по слухам, шла самая азартная и самая нечистая игра в городе.
- В Тунисе за шулерство рубят пальцы, - пыхтел он. - Я чую, что вы меня надуваете!
- Здесь не Тунис, - ухмылялся кривой Ставраки. - Отыгрывайся или плати.
Карты ложились на стол с характерным хрустом. Играть старыми пачками в Одессе было не принято. Не столько по брезгливости, сколько из опасения. Крапленые карты - подрезанные и с неприметной зернью тайных знаков - конечно, водились. Мастера умели аккуратно запечатать их в новенькие бумажки и так ловко подклеить краешек облатки, что и опытный глаз не сразу отличал шулерскую проделку.
Морали никак не мог подловить своих удачливых партнеров. В трактире у Папы-Косты всегда играли на интерес. Пока в верхнем зале обедали, пили кофе и курили кальяны, внизу, под досками пола, шли грязные поединки, где никто не мог бы поручиться, что, войдя свободным человеком, не выйдет вечным должником профессионального мастера выворачивать карманы.
- Ставраки, лысый плут! Ты уже выманил у меня два баркаса табаку! - кипятился добродушный Морали. - А теперь тебе подавай золотой пояс.
Тунисец промышлял в Одессе тем же, что и все - контрабандой. Есть два берега и море. Как, имея барку, не возить по волнам все, что душе угодно? Как не доставлять глупым гяурам гашиш, спрятанный в тюках с табаком? Пахучая травка нравилась русским офицерам не меньше, чем турецким пашам или греческим разбойникам. Лорд Байрон ценил ее. Бессмертные Саади и Гафиз не написали бы ни строчки без волшебного дыма. Раз-другой, сидя на коленях у Морали, попробовал кальян и Пушкин.
Он, что ни день, смурной. Ходит, мается. А привезет мавр подарок, раскурит трубку, и тоски как не бывало. Весел, смеется, лопочет по-французски - сущая обезьянка. Вот бы его в серебряный ошейник с бубенчиками и в гарем Синопского паши - наложницам на забаву. Видали, пери, такого зверька?
- Ты потому не хочешь отдавать баркасы, что у тебя в табачке кое-что зарыто! - с кривой ухмылкой отвечал Ставраки. - Каков товар, таков и торг. Не нам, беднякам, с тобой тягаться. Мы возим мелочь из Кандии. На дырявых лодках. А ты - под тугими парусами от самого Египта.
Морали нравилось, когда им восхищаются. Потому и сумел Ставраки приволочь его в притон. Потому и обставил в вист. Не выпустил из-за стола, пока оба баркаса, золотой пояс, все перстни и даже кинжал с сурой не были проиграны подчистую.
- Не стану платить! - кипятился Морали. - У вас на картах крап!
- За слова отвечать надо! - взвился Ставраки. А остальные участники по его знаку сгрудились вокруг мавра. - Или деньги на стол, или плати товаром.
- Не дождетесь! Вы обманщики!
Корсар хотел встать, но два сына Папы-Косты сзади навалились ему на плечи и прижали ладони гостя к столу. В руках у старшего сверкнул кинжал.
- Хочешь лишиться пальца, любезнейший?
Морали вытаращил глаза, а лезвие вошло в деревяшку в волосе от его мизинца.
- Мы тебя играть не заставляли, - меланхолично бросил Ставраки. - Сам пришел.
Греки вывели надувшегося, как младенец, Морали из общего прокуренного зала и подтолкнули к двери в стене. Судя по обшарпанному виду, она вела в погреб. Мягкий известняк под домами долбился легко, и двух-, трехэтажные подвалы не были редкостью. По ступенькам мавра стащили вниз. Было темно и душно. Пористые стены потели, сочась беловатой влагой. Пленнику связали руки и толкнули в угол.
- Платить придется.
Морали обиженно засопел. Нет, он не желал отдавать баркасы. Там травки тысяч на десять. В Бессарабии поменяет на турецкие деньги, еще больше получится.
- Чтобы ты не думал, что мы шутим, - сказал младший отпрыск Папы-Косты - пошлем твоей команде подарок. - С этими словами он быстро схватил мавра за кольцо в правом ухе и молниеносным движением отсек мочку вместе с украшением.
Морали взвыл от боли.
- Что? Что? Что вы делаете? - До последнего момента ему казалось: все происходящее - игра. Род забавы бешеных греков.
- Подумай крепко, - сказал Ставраки. - Каждый день мы будем отрезать у тебя по пальцу. Глупо согласиться через неделю. Когда на руках останутся одни культи.
- Все кончено! - простонал Раевский, как только дверь в его комнату распахнулась и на пороге появился Пушкин. - Она меня выгнала.
Он лежал пластом на диване, не имея сил пошевелиться. Друг действительно застал его не в лучшую минуту. Таких вспышек слабости Александр не прощал ни себе, ни тому, перед кем их обнаруживал.
- Бог мой, какая женщина! Ни слова упрека. Я поступил с ней низко. Лучше бы она упрекала! Когда упрекают, еще можно надеяться. А ее единственное желание - больше никогда меня не видеть!
Полковник отвернулся к стене и бурно разрыдался.
- Я подлец! Подлец! И я не могу без нее жить.
Пушкин приблизился и доверчиво потрепал друга по плечу.
- Полно. Все дамы смотрят на сторону.
- Ты не знаешь, - с ожесточением выдохнул Раевский. - Лиза - рабская душа. Она безоговорочно подчиняется тому мужчине, которого считает сильным. Много лет таким был я. Но я ее обидел. И она нашла другого хозяина. Это человек властный, хищный. Он полностью подавил ее. Вы сами видели у него на обедах: десятки людей ловят каждое слово, жест, щелчок пальцев. Он не терпит в человеке собственных суждений. Почему граф невзлюбил вас? Потому, что вы не спешите записаться в толпу его поклонников…
- Я могу поклоняться даме, но не мужчине! - рассмеялся Пушкин.
Раевский сел.
- Бывают мужчины, нуждающиеся в почитателях куда сильнее любой дамы. Я понимал это еще в Мобеже. Но Лиза ослепла и не хочет видеть его низости. Знаешь, на чем зиждется хваленая слава нашего героя?
- Нынче все герои, - пожал плечами поэт.
- При Краоне, когда сыну графа Строганова снесло ядром голову и несчастный отец не в силах был отдавать приказания, Воронцов присвоил себе команду и победу, не имея на это никакого права.
- Подлец!