- Вот что, друг. Седлай двух лошадей. Сам сделай, не доверяй никому, донесут. И веди их потихоньку к балке. Там дорога делает крюк. За косогором не видно. Подождем, когда поедет назад. Нагоним. Хоть повидаем. И… что Бог даст.
Жизнь в России сделала Фабра фаталистом.
Тем временем Михаил Семенович действительно наслаждался обществом графа Иосифа де Витта. Это был маленького роста подвижный субъект. Смуглый, как грек, и вспыльчивый, как поляк. Его мать, знаменитая фанариотка Софья де Витт, во втором замужестве графиня Потоцкая, долгие годы служила русской резиденткой в Польше, выполняя самые щекотливые поручения. От нее сын унаследовал не только авантюрную жилку, но и самою должность - негласного агента императора Александра на юге. Он собирал сведения обо всем, что интересовало государя, и помимо видимой лестницы чинов двигался по невидимой, становясь все нужнее монаршей особе. Именно эта близость к царю возбудила в сердце Аракчеева род ревности. На беду, Витт был нечист на руку, много играл и проигрывал, содержал самую роскошную любовницу между Варшавой и Одессой. Вскрылись растраты. А этого Змей не любил, но тронуть Витта не мог, пока тот был нужен государю.
Воронцова хозяин южных поселений принял с напускным радушием. Его линии вклинивались в наместничество Михаила Семеновича, но не подлежали административному контролю генерал-губернатора. Им предстояло сглаживать неизбежные трения. А значит, визит нового наместника оправдан. Конечно, лучше было бы, если бы должности начальника южных поселений и генерал-губернатора Новороссии соединялись в одном лице. Витт изо всех сил намекал на это государю. Но Александр Павлович придерживался римского изречения: "Разделяй и властвуй". Он не позволил Витту слишком усилиться, но в утешение приказал следить за Воронцовым. Это поддерживало у агента надежду, что рано или поздно он сумеет подловить графа на чем-нибудь предосудительном.
Сложность заключалась в одном: отправляя Михаила Семеновича из столицы, государь сказал ему, что Витт претендовал на его место. И теперь Воронцов держался настороже. Подобная информация очень полезна, когда не хочешь, чтобы люди сговорились друг с другом против тебя. Александр Павлович мастерски владел этим оружием.
Рассыпаясь во взаимных любезностях, два начальствующих лица прошли на веранду графского дома, где был накрыт стол.
- А ваша супруга еще не изволила прибыть в Одессу? - осведомился Витт. - Вы, как я слышал, недавно женаты и, должно быть, скучаете?
- Дамское общество всегда облагораживает жизнь, - улыбнулся Воронцов.
- В таком случае позвольте представить вам мою добрую подругу графиню Каролину Собаньскую.
На веранду вошла высокая величественная женщина лет тридцати и с самым приятным видом подала гостю руку для поцелуя. Михаил Семенович знал, что Витт и его любовница живут не скрываясь. Впрочем, происхождение и богатство дамы позволяло ей с блеском нести свою скандальную репутацию. Как человек светский, Воронцов не позволил себе ни жестом, ни словом обнаружить истинного отношения. Он повел себя с изысканной любезностью, ухаживая за Каролиной, как ухаживал бы за всякой женщиной своего круга. Его безупречное поведение понравилось хозяевам, и за столом завязалась непринужденная беседа.
При этом госпожа Собаньская с любопытством разглядывала нового мужчину. Она признала гостя красивым. И весьма желанным. Михаил посчитал ее наглой. Он несколько раз поймал себя на том, что непроизвольно упирается глазами в вырез ее платья. Каролина заметила это и громко рассмеялась. Ее невинное кокетство рассердило графа, он постарался взять себя в руки и во все остальное время смотрел на супницу.
При первой встрече дела не обсуждались. Высокие стороны ограничились заверениями в любой момент разрешать все возникающие споры и оказывать друг другу полное содействие. За сим Воронцов удалился.
- Что ты о нем скажешь? - спросил Витт, когда они с Каролиной остались с глазу на глаз.
- Весьма-а, - протянула женщина и, спохватившись, добавила: - Весьма опасен. Умен. Осторожен. И многое знает.
Витт кивнул. Он доверял ее интуиции.
- Я того же мнения. С ним будет трудно.
На губах госпожи Собаньской расплылась дразнящая улыбка.
- Всякого можно на чем-нибудь поймать. Граф - человек с двойным дном. Под всеми его деловыми качествами он мягок и честен. Такие люди часто совершают промахи. Из самых лучших побуждений.
- Каролина, душа моя, - взмолился Витт. - Ты должна стать к нему поближе. Я же видел, как он на тебя смотрел! Немного сведений из его частной жизни нам не повредит.
Оба не имели ни малейшего понятия, что в этот самый момент на дороге у балки наместник совершает искомый промах.
Казначеев и Фабр нагнали его карету верхом. В первую минуту граф подумал, что Витт послал ему сопровождение. Но, выглянув в окно и узнав скачущих, вскрикнул и застучал кулаком в стену, требуя остановиться. Несколько мгновений все трое не могли сказать ни слова. Потом Казначеев заревел, как младенец. Фабр затараторил, силясь втиснуть в несколько фраз все пережитое. А граф схватил обоих за руки и втянул в экипаж.
- Я вас обыскался! - воскликнул он с такой досадой, словно сослуживцы были виноваты, что их загнали в поселения. - Черт дери! Вы, оказывается, здесь. И что прикажите делать?
Вопрос не требовал ответа. Из линий увольнения не бывает.
- Батюшка, Михаил Семенович, - возопил Казначеев, порываясь прямо в карете встать на колени. - Христом Богом молим. Сдохнем мы тут! Не выдавайте!
Как бы Фабру не было стыдно за друга, он почел долгом от себя добавить:
- Истинная правда. - И перекрестился. Почему-то справа налево, хоть и был католиком.
Несчастный вид и странные манеры товарищей произвели на Воронцова тяжелое впечатление. Прав Шурка, здесь из дворян холопов делают.
- Оставайтесь, - отрывисто бросил он. - Скоро выедем из поселений. Я вас спрячу.
Глава 4
Неприятности
Кишинев.
В субботу утром генерал Сабанеев въехал в Кишинев и не узнал города. Из тихого провинциального убожества он вдруг превратился в караван-сарай. Вместо двенадцати тысяч теснилось до пятидесяти. А вокруг, сколько хватало глаз, табором раскинулись кибитки, телеги, палатки и цветные шатры. Беженцы из Греции, Молдавии и Валахии запрудили Бессарабию шумной, многоводной рекой. Они галдели, требовали еды, места для житья, защиты от турок. Несчастный наместник Инзов не знал, что с ними делать.
Сабанеев велел править к дому генерал-губернатора.
- Ну, Иван Никитич, у тебя прямо вавилонское столпотворение! - заявил гость, всходя на крыльцо. - Мне в Тирасполе, благодарение Богу, такое пока не снилось.
- Да уж, есть за что Господа славить! - Инзов обнял товарища. - Никогда не думал, что на старости лет попаду в переплет. Черт их разбери, откуда столько понаехало на мою голову!
Хозяин кликнул экономке, чтобы подавала обед, да велел звать из-под ареста "куконаша Пушку", который сидел без сапог. Он, вишь ты, ездил на днях верхом по городу, увидел в одном окошке прелестный девичий профиль и с криком:
- Ба, ба, ба!!! - направил коня на ступени дома.
Девица, не донеся ложку до рта, упала в обморок. Родители подали жалобу. Инзов запер ссыльного дома, отобрав у него обувь.
Нынче около полудня старик навестил арестанта. Поэт сидел на кровати в чем мать родила - жара стояла прямо-таки абиссинская - и пером отстукивал ритм по одеялу. Поняв, что не вовремя, генерал хотел ретироваться, но Пушкин вскочил и за руку утянул его в комнату.
- Это все пустое! - воскликнул он. - Ничего в голову нейдет. Как вы поживаете, Иван Никитич?
- Да вот-с, - Инзов закашлялся. - Хотел-с поговорить с вами об испанской конституции. Думал немного развлечь.
Глаза поэта зажглись.
- Что тут говорить, ваше высокопревосходительство! Любопытно посмотреть, как в наших журналах опубликуют ее текст!
Наместник засмеялся и присел на край кровати. Право слово, мальчишка забавный. И что не скажет, то в самое яблочко!
- Раньше монархи воевали друг с другом, - продолжал Пушкин. - А теперь со своими народами. Нетрудно догадаться, кто победит. Что слышно про восставших греков?
- Ничего утешительного, - вздохнул Инзов. - У переправы через Прут был бой. Возле местечка Скуляны на неглубоком месте скопились телеги и народу несколько тысяч. Этэристы побросали оружие и кинулись скрываться от турок в толпу. Те стали жарить по беженцам. Народ попрыгал в воду и вплавь до здешнего берега. Тут их прикрыл огонь наших батарей.
- Стыдно должно быть грекам. - Пушкин покусал кончик пера. - Как они мне огадили своей трусостью!
- Пойдемте обедать, - поманил арестанта Инзов. - Ко мне сейчас друг приедет, генерал Сабанеев. Только вы при нем, того, не надо о политике…
- Да я и тут посижу, - пожал плечами поэт.
- Нет, нет, это неловко. Что вы, как в темнице.
Вняв увещеваниям старика, Пушкин явился за столом, был представлен Сабанееву, и, исполняя обещание, сидел как в рот воды набрав. После пары рюмок лафиту генералы совсем забыли о нем и пустились в разговоры. А их шаловливый сотрапезник обмакнул вилку в соус и ну чертить на скатерти профили обоих. У Инзова нос картошкой и волосы торчком. А Сабанеев… Сабанеев ему долго не давался. Это был невысокого роста живой волчок лет за пятьдесят. С умным подвижным лицом без красы. Из-под ершистой вздорности у него проглядывало добродушие, а минутами и затаенная боль.
- Сам посуди, Иван Никитич, - вещал гость, - каким манером идут дела. Нигде не марается столько бумаги, как у нас. Все рапорты да резолюции. Ничто не соображено с возможностями человеческими. Плац, маневры, плац, маневры. А ведь солдата и поберечь надо, война на носу.