Новую тетрадь и начну по-новому. Хватит ерунды, хватит вздохов. Только факты и мысли. Села и перечитала свой старый дневник – бред.
Всё новое и Новый год! Рождество уже прошло! Так быстро! А Новый год! Что он мне принесёт?
Я люблю этот праздник! Но вот дилемма – куда пойти? Ольга к себе зовёт, но не очень хочется (из-за А. Ш.). Надоело! А Ольгу обидеть жаль. И Кирилл зовёт. Вот его-то я уж обидеть совсем не хочу. Как-то странно всё у нас, к чему придём? Кирилл меня обволакивает заботой, вниманием. Я вроде немножко с ним отошла после того, что было. В общем, я ему благодарна. Если бы не он, я бы головы не подняла. Кстати, видела А. Ш. неделю назад. Как ни в чём не бывало. Нет, вру, всё-таки что-то во мне передёрнулось.
Всё, ложусь спать.
Вера торопит".
Этой записью она начала свой новый дневник и закончила прошедший тридцать пятый год. Летом и осенью того года она пережила глубокое чувство, которое возникло у неё к мальчику из другой гимназии – А. Ш. Он пришёл с друзьями на весенний бал в гимназию Оксаковской, где она училась. Она увидела его, он стоял с другими мальчиками у противоположной стены; она заметила, что он смотрит на неё, а после бала получилось так, что они вместе шли в сторону её дома – он учился рядом в Коммерческой гимназии и жил неподалёку. Потом он уехал на лето в скаутский лагерь, но приезжал, по нескольку дней тайно от родителей жил у друзей; они встречались, ходили в городской парк и на Сунгари, он ей нравился, но, когда к началу учебного года он возвратился в Харбин, они ни разу не встретились, он её видел и она его, но он так и не подошёл. Она очень переживала, даже не спала и хотела написать стихи, однако из этого ничего не выходило, и это было странно. Позже она узнала, что его мама почему-то была категорически против их знакомства. Его звали… Нет! Не важно, как его звали, ведь он послушался свою маму, которая не разрешила…
А дальше оказалось, что он знаком с её подругой Ольгой, и, когда чувство Сони к нему начало остывать, он вдруг стал напоминать о себе и старался появиться у Ольги, когда узнавал, что Соня должна к ней прийти.
Соня вздохнула: "Боже мой! Какая я тогда была ещё маленькая! И какая в тот год стояла осень!"
Она долго помнила каждый день той осени! А может быть, и нет! Тогда ей казалось, что бесконечно длится лето и никак не кончается. Она ждала, что вот-вот зелень сменится золотом и деревья в городском саду начнут желтеть, а жаркие дни уступят место тихому прохладному безветрию, летящим паутинкам и синему-синему бездвижному небу с лёгкими прерывистыми облаками, как мазок сухой кисти белого маляра. Она переживала, что её забыл мальчик А. Ш., из Коммерческой гимназии, поэтому ждала осени. Ей казалось, что природа должна быть на её стороне и чувствовать всё как она. Она много думала о нём, переживала и злилась, и не сразу заметила, как на неё смотрит другой мальчик – из её танцевальной студии – Кирилл, Кира…
"31 декабря 1935 г.
Надо было всё же начать тетрадь 1 января. Решилась – иду встречать Новый год с Кириллом".
"1 января 36 г.
Он очень добрый, нежный… Как же я к нему отношусь? А раньше было (с.) совсем не так. Просто сейчас чувства мои намного собраннее, спокойнее.
Пришла домой, там мамины знакомые, потом приехала обиженная Ольга. Ладно, помирились. Гости принесли "клюковку", вот мы с Ольгой и "наклюкались".
Вечером звонил Кира".
А мама тогда заметила, как они тайно перелили немного "клюковки", совсем немного, и ушли в спальню. Верочка уже спала, и, пока были гости, они полночи шептались, а наутро мама ей строго выговорила, что "порядочные девушки так не поступают".
Соня машинально гладила лежащий у неё на коленях дневник и улыбалась сквозь застывшие на глазах слёзы: "А может быть, Вера тогда и не спала!"
"3 января 36 г.
Забегала к Кириллу. Я перестала себя понимать. Такое впечатление, что говорю и делаю что-то не то.
Он отдал письмо. Там грустные стихи".
"11 января 36 г.
Отчего-то устала. Силы придают только его письма. Мама злится. Вера со злою усмешкой каждый раз встречает меня. Надо к Кире повнимательней".
"17 января 36 г.
Какая-то у нас переписка странная. Какие-то недовольства, претензии. Ну чем я виновата, что мало времени, что вообще сама не люблю никому писать. Видела его маму, она сказала, что он очень изменился, чтобы я его поддержала. Он ей всё рассказал. Мои его обожают. Он действительно хороший мальчик. Ко мне никто никогда так не относился".
"22/1 – 36 г.
Пишу в постели. Ужасно хочу спать. Поссорилась с мамой (из-за моих похождений).
Сил больше нет. Мне хочется уехать. От чего я бегу?"
Они начали встречаться с Кирой осенью. Уже шла учёба, после классов они ходили в кинематограф, в городской сад, однако с Кирой происходило что-то странное: с каждой встречей, даже когда были очень смешные американские "чарлики", как они называли фильмы с Чарли Чаплиной и другими американскими комиками, Кира становился всё грустнее и грустнее. Соню это огорчало и даже задевало. Она видела, что этот красивый тихий мальчик в неё влюблён, это радовало её, и она очень хотела с ним дружить.
"25/1 – 36 г.
Здорово простудилась. Хриплю и кашляю.
Виделась с Кириллом. Что за настроение у него? Опять письмо передал. Мы теперь письмами общаемся. Сплошные недомолвки и междометия. Чего ему не хватает?"
Соня опять вздохнула и прочитала следующую запись:
"28/1 – 36 г.
У Киры день рождения. Пишу ночью. Недавно пришла.
Я не могу больше врать, когда он смотрит на меня своими преданными и полными печали глазами. Я умираю под тяжестью этого взгляда. Согласна быть какой угодно, но только больше не трепетать от этого взгляда. И что ведь странно, могу крутить им как хочу, чувствую какую-то необъятную власть над ним, но взгляда выдержать не могу. А взгляд у него как у умирающей газели. Глаза иссиня-чёрные, тёплые, белые с каким-то розовым налётом. Какие-то арабские глаза. Но это невыносимо! Сказал, что пишет мне письмо. Мне ему нечего теперь ответить".
"31/1 – 36 г. Встретилась с Кирой.
Надо же, как по-дурацки вышло. Он взял ключи от квартиры своей тётки (взял у брата). Мы были там целый вечер, он сидел на подоконнике и читал свои стихи, хорошие, а когда уходили, вышли без ключей и захлопнули дверь. Боже, что с ним было. Я всё могу понять, что придётся что-то объяснять, оправдываться, но так психовать…
Мне сразу стало так не по себе".
"12/11 – 36 г.
Ничего ему не говорила, сам всё понял. Как же это вынести.
Я очень виновата перед ним, но не каяться же, ещё больней сделаю. Да, он меня подобрал измученную, оживил, отогрел. Он меня любит. А я вот приняла своё возрождение за любовь. Наверное, когда-то я расплачусь за это".
"Я приняла своё возрождение за любовь…" Соня отложила дневник, и сейчас ей было нечего добавить к тому, что она тогда написала.
"14/11 – 36
Больше не буду про Кирилла. Этот Dairy подарил мне не он! На рождественской встрече познакомилась с Сашей!"
А в поэтическом обществе, где она состояла действительным членом, со сцены гимназии Христианского союза молодых людей ничего похожего ещё не звучало, когда там появился Саша Адельберг. Он произвёл неожиданное впечатление, его потом долго вспоминали, и Ачаир подходил к ней и интересовался.
Соня потёрла щипавшие глаза, полистала и нашла первую запись, которую сделала после того вечера: "…черты лица очень благородные, библейские глаза, очень интеллигентная внешность. Саша. А второй мальчик просто Лёва. Я уже видела его, он бывает на наших собраниях". Потом она Сашу не видела, он сдавал зимнюю сессию, и снова объявился Кирилл, но это было очень тягостно – он молчал, писал и отдавал ей стихи, грустные, нервные и поэтому не всегда умелые, и каждый раз при встрече глядел ей в глаза. Она мучилась.
А в конце февраля Саша позвонил соседям, они позволяли пользоваться своим телефоном, и пригласил на концерт Вертинского, и об этом звонке она записала:
"22/11 – 36 г.
Суббота. Пришла с репетиции. И вдруг звонок. Это Саша. А как представился: "сакраментальный Саша".
С чего это? Почему я испугалась? Он предложил увидеться".
Она вздохнула и, заложив пальцем на только что прочитанной странице, закрыла ежедневник. Она смотрела перед собой, и её взгляд бездумно блуждал по портретам, висевшим на противоположной стене: курчавый Пушкин работы Кипренского; гордый Толстой, гордый, наверное, своей бородой, почти закрывшей его "толстовку"; закутавшийся в плащ и глядящий из-под глубоко надвинутой на глаза широкополой шляпы лорд Байрон, нарисованный её одноклассником; маленькая, плотненькая, хорошенькая прима Мариинки Матильда Кшесинская; Ида Рубинштейн кисти Серова, полупрозрачная, угловатая и обнажённая, из-за неё с мамой были большие разногласия. Мама увидела репродукцию портрета знаменитой танцовщицы, руку которой единственно прикрывал газовый шарфик, возмутилась и сказала, что в комнате "приличной девушки" невозможно, чтобы висел портрет голой женщины, тем более что рядом с Соней есть ещё и маленькая Вера. Мама снимала портрет, а Соня, при молчаливом и смешливом согласии прыскающей в ладошку Веры, всякий раз вешала его на место. Потом мама смирилась.