* * *
Крысобой со злобной улыбкой вытравлял канат. Этот урод в синих одеждах никак не желал хлебать воду по самую макушку. Он то и дело вытягивал себя из воды, крепко схватившись за канат. Но каждый раз комит на пол-локтя отпускал его, погружая сумасшедшего во все еще холодные воды моря.
– Если и вовсе упустишь веревку, то этим весьма порадуешь морского царя, и не только, – послышался шепот над его ухом.
– Ага, – ухмыльнулся Крысобой повисшему рядом на борту лекарю. – А так же русалок, тритонов и другую морскую нечисть. Я бы и не против. Этот ублюдок своими мазями и кровью пропитал всю мою каюту. Медуза бы ему в глотку и три морских ежа!
– Так зачем же дело стало?
Комит тихонько рассмеялся и спустил канат сразу на три локтя.
– Эй, ты! – услышал странный голос Крысобой и озадаченный медленно повернул голову, – Тебе велели окунуть этого человека, а не утопить.
Комит икнул и странно посмотрел на лекаря. Нет. Тот молчал. Конечно же, этот голос не мог принадлежать венецианцу. Голос раздался сзади, с куршеи. И говорить с Крысобоем мог только тот, кого комит считал немым от рождения. И не только комит, все кто долгие годы наблюдал за спиной великого герцога две молчаливые статуи в бронированных доспехах. Они и сейчас стояли вдвоем, крепко сжимая рукояти огромных мечей.
Крысобой встряхнул головой. Что же это? Герцог поспешил на женский крик, а его два верных пса не последовали в силу многолетней выучки за хозяином. В это не верилось. Неужели эти два гиганта нашли более интересное зрелище, чем спина его светлости герцога? Что за важность в том, чтобы наблюдать как комит выполняет простое задание властелина. Им этого не велели. Это Крысобой помнил точно. Значит, они остались по своему умыслу. Что за дело этим, не знающим ничего человеческого, жестоким воинам до лодочника в странных синих одеждах?
Но все эти мысли, в одно мгновение пронзившие мозг комита, тут же были выбиты другой, желавшей спасти голову того, кто ее порождает. Эта мысль стальной хваткой задержала, а потом и вовсе удушила громадное желание разразиться в неудержимом… Смехе.
Именно смехе! Ибо голос одного из тех, кто внушал животный страх во многих видевших, а еще больше слышавших, как эти две машины смерти разделяют людей одним ударом на две половины, вызывал неудержимый смех. Таким голосом говорят заплаканные дети, уроды-карлики, и гнусные комедианты на подмостках ярмарочных балаганов. По меньшей мере, странный голос для грозных воинов, если не сказать правдивее – недопустимо нелепый голос, которым лучше не пользоваться, а продолжать оставаться молчаливым как крепостная башня.
Крысобой посмотрел на лекаря. Юлиан Корнелиус зажал нос рукой и отвернулся к борту. Он также не желал познакомиться с мечом железного гиганта, но не имел той силы воли, которой гордился комит, и не мог себя сдержать.
– Хватит. Вытаскивай его! – велел второй железный человек.
И это было произнесено таким же немыслимо уродливым голосом и с той же, вызывающей смех интонацией.
"Пожалуй, если им надоест махать мечом, то они не пропадут. На ярмарках и при дворах властителей им цены не будет", – едва не сорвался в хохоте Крысобой.
В немом припадке он закивал головой и, чтобы как-то себя успокоить, стал вытаскивать из морских волн жертву в синих одеждах.
– Все, хватить набивать свои утробы моим сытным обедом и чесать задницы. Весла на воду. Где этот проклятый комит? Вынимай это синее чудовище. Подавай команду. В путь! В путь!
На громовой голос герцога тут же отозвались бронзовые свистки подкомитов, сигнальная труба и громкие выкрики старших по командам. Галера задрожала от топота босых пяток, заскрежетала уключинами весел, задышала сотнями человеческих грудей.
Тех, кто наблюдал за ныряниями сошедшего с ума лодочника, как ветром сдуло. Крысобой, при помощи двух гребцов последней банки, с трудом перевалил через борт огромного мужчину, отяжелевшего еще и от того, что его синие одежды впитали множество ведер морской воды.
Эта тяжелая работа не на шутку разозлила комита, и он в сердцах пнул ногой обмякшее тело, что грудой лохмотья легло на доски палубы.
– Мне гораздо легче было тебя убить. Скажи спасибо этим…
Крысобой не договорил, но красноречиво кивнул головой в сторону двух огромных воинов. Гудо приподнял голову и так же посмотрел на них. Но он не увидел лиц. В открытых забралах все так же бледнели бесстрастные маски, ко всему безучастных людей.
* * *
Прошлую ночь Гудо почти не спал. Тысячи мыслей придавили его мозг и требовали их осмысления. Слишком долго он был в беспамятстве и в безызвестности.
Такое с ним случалось. В юности, после ранения в голову, часто. С годами все реже, но во времени дольше. Это состояние, когда Гудо все слышал, двигался, приседал, вставал, но при этом ничего не видя пред собою, и никак не отзываясь на голоса других, сразу же было замечено мэтром Гальчини. Он с интересом наблюдал за поведением своего ученика и делал заметки на серых листах бумаги. Наверное, мэтр, если бы пожелал, мог многое и весьма забавное рассказать своему ученику о его болезненной странности. Но он ограничился лишь тем, что нехотя, вполоборота бросил несколько слов и то, скорее для себя:
– Периодичность провалов памяти есть. Есть и другое – провал и при всплеске чувств. Особенно когда тревога хватает за сердце. Наверное, мозг и сердце имеют какую-то связь. Скорее печальную. Любопытно будет понять. Любопытно…
Гудо не было любопытно. Ему было печально. И в тоже время приходилось признать, что учитель скорее ошибался, считая провалы в памяти ученика физической сущностью связи сердца и мозга. Его ученик в последнее время пришел к другому выводу.
Господь! Его дух святой! Вот кто милостью своей спасают пылающий мозг раба своего в те мгновения, когда серые извилины разогреваются до красна. Спасители Гудо не дают силам зла совершить ужасный грех. И в тоже время святостью своей они указывают путь, по которому он должен следовать, чтобы получить прощение. Значит, Господь подправляет жизненный путь человека, которого он создал как физического и духовного урода.
Почему? Разве кто сможет за Господа ответить, или даже предположить сделать это? И не стоит вопрошать его, ибо ответ невозможно услышать. А тем более понять. Просто нужно жить. А понимать можно только то, что уже произошло.
Бог милостив и справедлив. Чтобы он не сделал – это во блага человека и человечности. Его дела важны и нужны. Он погружает Гудо в беспамятство, чтобы исправить его путь.
Ведь привел Господь бессознательного Гудо к порогу Аделы. Остановил Гудо у проклятой виселицы и вернул за тайным наследием тамплиеров. Дал ему Аделу, отнял, чтобы потом опять отдать.
А что же сегодня? Адела рядом и не с ним. А что будет завтра? Мысли, мысли, мысли…
Тысячи мыслей давят мозг, превращая его в лепешку. Вот только бы еще не думать о чудовище герцоге, и о том, на что он способен. Тогда точно можно сойти с ума.