Огонь внутри дома скакнул, как хищник, пламя взвилось и осветило пустое окно. Все понимают, и вряд ли надо объяснять, что если дерево облить чистосортным бензином, то уж оно, конечно, горит как следует.
Костя прыгнул в мои объятия. Я не рассчитал свои возможности и упал. Он упал на меня. Мы быстро вскочили, разгоряченные, взбудораженные.
- А теперь - ходу!
Мы направились уже изведанным маршрутом. Надо было бежать, бежать что есть духу. Неосторожность требовала спокойствия, и мы шли, правда быстрее, чем прежде. Все хорошо. Бричка… Кустарник… Сарай под черепицей… Кирпичный забор… Знакомый дом… Сейчас будет тротуар.
- Вер да? Кто идет? Хальт! - раздался хриплый окрик.
Он на секунду пригвоздил нас к месту. Только на секунду. Мы отпрянули назад, бросились в узкую щель между двумя домами и замерли не дыша. На улице, в том месте, где выкрикнул патруль, топали сапоги, звякали автоматы, раздавались ругательства. Нас искали.
Можно было, конечно, выйти и предъявить свои документы. В чем дело? Кто мы такие? Дежурный полиции по караулам и старший переводчик управы. Пожалуйста!
Но это - бредовая мысль. Трудно объяснить, каким образом наше присутствие здесь совпало с пожаром.
Уйти. Незаметно уйти - единственное спасение. Мы воспользовались запасным вариантом, стали пробираться дворами, пока не достигли развалин. Здесь постояли около минуты, вслушиваясь в ночь. Раздался разбойничий свист, но не близко, а так шагах в трехстах, на Административной.
- Это мои ребята, - шепнул Костя.
Я не отнес это к успокаивающим сообщениям. Надо было выбраться на улицу, пересекающую и Восточную и Административную. И побыстрее. Немцы, если что-то учуяли, не уйдут. Они вызовут подмогу и перевернут все вверх дном. А учуять не трудно: пожар скажет сам за себя.
Где-то (где - определить сразу было трудно) затарахтел мотоцикл, и автоматная очередь прошила тишину. Стреляли на Восточной. Возможно, часовой у горящего дома поднял тревогу.
- Держите, - тихо произнес Костя, и ребристая граната тяжестью легла на мою ладонь.
Правильно. Молодчина Костя! Граната - верное дело. Выручит в трудную минуту.
- Выскочим все же на Административную, - предложил я. - Добежим до переулка - и в гору… до соснового бора, а там попробуем вниз, к реке.
Костя не возражал.
Тихо ступая, мы покинули развалины, вышли на улицу, быстро зашагали к переулку и вдруг за спиной опять услышали:
- Хальт!
Теперь беги! Теперь скачи!
Сзади раздался дружный топот, затрещал автомат и хлопнула винтовка. Нас заметили. Немцы стреляли по видимым целям. Вся надежда на ноги и удачу. Попадаться живыми нельзя.
Мы выскочили в переулок. Еще квартал - и перекресток. А там - сосновый бор.
Вот уже середина квартала. И вдруг впереди, на перекрестке, в небо взвилась красная ракета.
Совсем худо. Мы бросились на ступеньки какого-то дома, на крыльцо, под навес и прижались к стене.
- Нас здесь сцапают как цыплят, - задыхаясь, проговорил Костя.
- Понимаю. Но бежать при таком свете…
Ракета озарила все вокруг. Секунда, другая. Как медленно гаснут проклятые искры.
- Видишь? - показал я двор напротив. - Туда. Скорее!
Костя хотел что-то сказать, но вдруг дверь открылась, он покачнулся и едва не упал.
Из темноты прозвучал, как приказ, голос:
- Сюда! Быстро!
Это было предложение, над которым не пришлось раздумывать. Пренебрегая элементарным благоразумием, мы послушались приказа, хотя отдан он был на немецком языке. Но не мужчиной. Возможно, этим и объясняется наша решимость. Впрочем, выбора не было. Вернее, был, но плохой. Перебегать улицу под пулями - не ахти какое удовольствие.
Мы вскочили, и дверь захлопнулась. В темноте слышалось только наше шумное дыхание. Я нащупал рукой Костину руку и зажал в своей. Надо держаться вместе. Еще неизвестно, что ожидает нас. Быть может, западня. По тротуару кто-то пробежал. Потом еще и еще. До нас доносились крики, выстрелы, тревожные свистки.
Но вот скрипнула дверь, и коридор, где мы стояли, залил неяркий свет. Но его было вполне достаточно, чтобы разглядеть того, кто стоял у дверей. Это была Гизела.
- Ну проходите же, - услышал я ее глубокий голос. - Кажется, все в порядке.
Мы прошли в светлую комнату. Надо было считать за огромное счастье, что мы двигались, дышали, были еще живы.
- Это вы? - воскликнула вдруг Гизела, узнав меня. - Боже мой, какой вид!
Да, вид у нас был аховый, что и говорить.
Гизела смотрела на меня широко раскрытыми зелеными глазами. Вспомнив, что в правой руке у меня граната-лимонка, я быстро сунул ее в карман пальто.
Тогда она перевела взгляд на Костю, который выглядел похлестче меня, и весело спросила:
- Что вы тут делали?
- Что делали? - переспросил я, выигрывая время.
- Ну да… Вопрос, я полагаю, ясен.
- Мы прибежали на пожар. Там горит что-то.
- Где? - встревоженно спросила Гизела.
- Недалеко, на Восточной.
Гизела быстро закрыла дверь во вторую комнату, щелкнула выключателем и подняла оконную штору.
Через окно отлично был виден пылающий дом. Огонь держал его мертвой хваткой. Все полыхало, и смотреть было жутковато. Дьявольское зрелище! Какую стихию выпустили на свободу наши руки!
- Очень мило, - спокойно сказала Гизела, опустила штору и зажгла опять верхний свет. - Раздевайтесь. Я здесь живу, - она сделала рукой округлый жест.
Мы продолжали стоять и нерешительно осматривались.
Комната выходила двумя окнами на улицу. Обстановку составляли стол, диван с низкой спинкой, несколько стульев, тумбочка с радиоприемником "Филипс", что-то вроде буфета или посудного шкафа и широкая бамбуковая этажерка с книгами.
- Да садитесь же! Мне просто неудобно.
- Благодарю, - сказал я, и мы сели.
- Значит, вы бежали на пожар? - уточняла она.
- Да. А патруль без предупреждения начал палить.
- Это очень неприятно. Я лично терпеть не могу, когда в меня стреляют. Вообще я предпочитаю не служить мишенью.
Я не знал, как На это реагировать. В ее голосе чувствовалась тонкая ирония.
- Нет, так нельзя, - решительно сказала она. - Сейчас же раздевайтесь! Смотрите, на кого вы похожи.
Я встал. Костя - тоже.
- Спасибо. Мы не будем вас беспокоить. Нам надо идти.
Гизела сидела на диване, упираясь обеими руками в его край.
- Нихт гуд. Вы думаете только о себе?
- Не понял.
- Вы уверены, что вас никто не увидит?
Нет, такой уверенности у меня не было. Но мне трудно было отвечать. Я понимал, что сейчас выйти - значит накликать беду на свою голову. Но не могу же я сказать об этом.
- Вот что, - вновь заговорила Гизела. - Скажите вашему другу, что я тоже ваш друг. И раздевайтесь.
Я посмотрел на Костю. Он нисколько не волновался, только был чуточку бледнее обычного.
- Раздевайся! - после секундного колебания сказал я. - Получилось очень удачно. Здесь нечего опасаться. Я знаю ее.
Костя хотел, видимо, задать какой-то вопрос, но раздумал.
Мы разделись, вышли в коридор, почистили обувь, повесили верхнюю одежду. Но голову сверлила мысль: "Вдруг ловушка?"
Гизела принесла пачку сигарет, угостила нас, закурила сама.
- Я вас напою кофе. Будете пить?
Мы переглянулись.
- Я тоже выпью, - поспешила добавить она.
- Удобно ли? - нерешительно проговорил я.
- Очень удобно. Я весь день сегодня варю кофе. Незадолго до вас у меня был господин Земельбауэр. Он мой сосед. Его дом напротив. Вот там, - она показала в угол. - А через дом от него живет господин Гильдмайстер. Тут целая колония.
Я слушал, кивал и чувствовал, как горят мои уши. Мы угодили в осиное гнездо. Чем все это кончится?
- Смотрите журналы. Я быстренько.
Мы остались одни, Костя оглянулся на дверь, за которой скрылась хозяйка, и спросил шепотом:
- Что это за цаца? Немка?
Я кивнул и коротко рассказал о знакомстве.
Костя почесал затылок.
- А что она делает?
- Понятия не имею.
- Тонкая штучка.
Я встал, прошел к этажерке. На верхней полке лежала стопка иллюстрированных журналов. Руки машинально стали перелистывать их.
- Нам нельзя сейчас высовывать нос, - объяснил я создавшееся положение Косте.
- Угу… А я думаю: почему у нее свет? Теперь ясно: начальник гестапо, комендант. Весь этот квартал надо сжечь.
- Чш-ш, - предупредил я.
- Да, - Костя понизил голос, - прелестная ночка выдалась. А не пошла ли она предупредить кого-либо?
- Ну, а если? Что предлагаешь?
- Да я так. Если уж драться, то лучше здесь.
Я отобрал два журнала - себе и Косте, хотел отойти, но взгляд сам по себе непроизвольно остановился на телеграфном бланке, лежавшем на второй полке. Он был заполнен готическим шрифтом. Деталь сама по себе привлекала внимание. Я всмотрелся, и кровь ударила мне в голову. Телеграмма адресовалась Гизеле Андреас. Из Берлина ее отправили тринадцатого. Текст был краток: "Задерживаюсь. Вылечу семнадцатого. Обнимаю. Себастьян Андреас".
Так вот кто она! Вот с кем мы имеем дело! Жена оберштурмбаннфюрера, о котором ведется переписка. Сегодня шестнадцатое. Он вылетит завтра.
Я подошел к Косте и, взволнованный, поведал ему об открытии.
- Сгорим мы, как шведы под Полтавой, - проговорил он спокойно. - Есть предложение - стукнуть ее и потихоньку сматывать удочки.
Стукнуть. Потихоньку.