Мы сняли с наблюдательных постов своих ребят и разошлись в разных направлениях Дома я застал что-то вроде скандала. Хозяйка плакала. Она называла своего супруга непутевым идолом, призывала на его голову всяческие ужасы. Мне не хотелось быть свидетелем семейной ссоры, я прошел в свою комнату и лег. И тут услышал такое, отчего к горлу подступила тошнота. Дело в том, что позавчера в обед на столе появился нашпигованный и отлично зажаренный кролик. Где его зацапал Трофим Герасимович, одному богу известно. И жаркое, сготовленное Трофимом Герасимовичем, удалось на славу. Втроем мы сели за стол, и после наших совместных усилий от кролика остались одни косточки. Мы хвалили инициативу хозяина, хвалили кролика, а что я слышу сейчас? Оказывается, мы съели не кролика, а того самого черного кота, который вероломно расправился с украденной печенкой.
Да, это правда. Хозяйка нашла голову, концы лап с когтями, пушистый хвост. Все это Трофим Герасимович припрятал в сарае. И он молчит.
Я постарался поскорее заснуть. Я серьезно опасался, что мой желудок, хотя и с опозданием, выразит протест.
13. Ошибка доктора
За два дня до Нового года, в среду, мне и Андрею вновь предстояло встретиться на квартире Аристократа.
Когда я вошел в приемную, часы показывали без четверти три. Андрея еще не было. Наперсток объявила:
- У доктора клиент. - И шепотком добавила: - Карл Фридрихович очень вас ждал. Он так взволнован.
Что могло взволновать доктора? Уж не нагрянула ли какая-нибудь беда? В последнее время неудачи так и подстерегают нас.
За несколько минут до ухода последнего клиента пожаловал Андрей. Мы некоторое время пробыли вдвоем в приемной, и он успел сунуть мне в руку аккуратно сложенную бумажку.
- Молодчага Пейпер. Это его, об авиации. Здорово, я тебе скажу. Решетов пальчики оближет.
Я взял бумажку.
- Ты что, не хочешь сам идти к Геннадию?
Андрей признался, что не имеет особого желания.
- Ну что ж, выручу друга.
Я спрятал бумажку в карман и стал просматривать газеты.
Не успел последний клиент переступить порог парадной двери, как в приемную вбежал Карл Фридрихович Франкенберг.
- Здравствуйте, здравствуйте, - приветствовал он нас, пожимая руки. - Заходите. Тут одно неотложное дело. Прощу за мной.
Наперсток была права. Карл Фридрихович выглядел взволнованным, взбудораженным.
Он подвел нас к книжному шкафу, протянул вперед руку и спросил:
- Видите?
Я и Андрей кивнули.
- Что это такое?
- По всем данным, - портативная пишущая машинка в твердом футляре, - ответил я шутливо.
- А почему внутри у нее что-то тикает? - подала голос из-за спины Карла Фридриховича Наперсток.
- Как это тикает? - удивился Андрей.
- А так, послушайте сами! - посоветовала Наперсток.
- Это ваша? - спросил я доктора.
Тот отрицательно покачал головой и сказал, что машинку эту принес и оставил здесь человек, которого мы зовем Дункелем.
Я сделал шаг, подошел к шкафу, взял футляр за ручку и приподнял. Он весил по крайней мере килограммов восемь-девять. Ухо, приложенное к самой стенке футляра, уловило едва слышное тиканье.
- Поставь на место! - сказал Андрей.
Я опустил машинку на пол, хотел открыть застежку, но она была заперта и не поддалась. Голубенькая кнопочка, ясно видимая ниже замочной щелки, привлекла мое внимание. Должно быть, с ее помощью освобождался затвор, но инстинкт самосохранения предостерег меня от эксперимента. А вдруг…
- Вы говорите, что это оставил Дункель? Как это произошло? - спросил я.
- Сейчас об этом говорить не время, - прервал меня Андрей. - Там внутри работает часовой механизм. У вас есть погреб? - спросил он доктора.
- Да, во дворе, под сараем.
- Проводи меня туда, - обратился Андрей к Наперстку, взял машинку и вышел за девушкой.
Я последовал за ними.
У входа в погреб Андрей скомандовал:
- Ступайте обратно в дом. Я сам.
Побледневшая Женя тихо произнесла:
- Как же так… один.
Я ничего не ответил. Мы прошли на застекленную веранду, где уже стоял в накинутом на плечи пальто Кард Фридрихович. Он не задал нам ни единого вопроса я лишь взглянул почему-то на часы.
В глубоком молчании, устремив напряженные взгляды в черный провал погреба, мы застыли на месте. Слова были не нужны. Да и какие слова способны занять в такую минуту человека!
Трудно представить себе состояние, охватившее каждого из нас. Мы не были объяты страхом. О себе, по крайней мере, я не думал, как не думали и Карл Фридрихович, и Наперсток. Мы думали об Андрее и торопили время. Торопили мыслью, торопили учащенным биением сердца.
Миновала, кажется, вечность, прежде чем Андрей выбрался из погреба. В руке у него была все та же машинка. Не видя нас, он поставил ее на дорожку, вынул платок и старательно вытер лицо.
- Теперь не страшно, пусть стоит, пригодится еще, - сказал он нам уже в доме. - Эта кнопочка выключает механизм.
Все облегченно вздохнули. Теперь можно было спокойно сесть за стол и дать волю словам.
- Рассказывайте, - потребовал у доктора Андрей.
- Видит бог, - начал Карл Фридрихович, - я был уверен, что тот, кого вы зовете Дункелем, не узнал меня при встрече. Я ошибся. Он узнал. Более того, моя скромная персона заинтересовала его. Он возымел намерение повидаться и побеседовать со мной. И лучшим свидетельством этого может служить данный презент.
- Но как это произошло? Где были вы?
- Я? - переспросил Карл Фридрихович.
- Минутку! - вмешался Андрей. - А что, если нам начать все с того, с чего началось, чтобы не возвращаться.
Никто не возразил. Слово получила Наперсток. Она рассказала, что впустила Дункеля в приемную, и он занял очередь третьим, после одного русского и Пейпера. Согласно правилам, новых пациентов полагается регистрировать. Женя спросила у новичка его имя, отчество и фамилию, чтобы сделать запись в книге. Дункель отнесся к этой формальности без восторга и осведомился: "Это обязательно?" Наперсток ответила, что учет больных ведется не ради любопытства, а по приказу коменданта города. Тогда Дункель назвал себя Помазиным Кириллом Спиридоновичем. Пока она записывала в книгу сведения и ходила докладывать Карлу Фридриховичу, Дункель завел разговор с Пейпером и говорил с ним по-немецки.
- Вот и все, - подвела итог Наперсток. Она оперлась локтями о стол, положила подбородок на ладошки и уставилась любопытным взглядом на заговорившего доктора.
- Я, честно говоря, поначалу растерялся, - признался Карл Фридрихович. - Во-первых, я был уверен, что он не узнал меня, а во-вторых, никак не ожидал его визита Явиться в дом, да еще вот с этой штучкой в футляре - довольно смелое предприятие. И главное, с места в карьер заявил, "Мне очень знакомо ваше лицо. Не кажется ли вам, что мы где-то виделись?" Мобилизовав весь запас храбрости, я внимательно и довольно пристально всмотрелся в его лицо и ответил неопределенно: "Вполне возможно Я старый врач, с большой практикой и приличным стажем работы в разных городах и больницах. Через мои руки прошли, слава богу, десятки тысяч больных. Разве всех запомнишь?" Помазин поинтересовался, в каких городах мне приходилось работать. Я перечислил. Назвал и хутор Михайловский. Он на это никак не реагировал, но подчеркнул еще раз, что мое лицо кажется ему очень и очень знакомым. "Вполне возможно, мы виделись где-либо", - заметил я и спросил, в свою очередь, какие недуги привели его ко мне. Оказалось, что его тревожат частые тупые боли в области сердца и левого легкого и острая ломота в левом предплечье. Без моей просьбы он разделся до пояса, и я увидел знакомые следы огнестрельного ранения и перелома. Безусловно, он делал это умышленно, с расчетом, надеялся услышать мое признание: "А… теперь я все вспомнил! Вы - тот самый!" Но я твердо держался прежней линии и ничем не проявлял интереса к следам ранения. А после осмотра сказал ему, что необходимо сделать рентгеновский снимок. Надо проверить и легкое, и сердце. Рентгеноустановка имеется только в немецком госпитале. Я туда вхож и могу получить разрешение на снимок. Но я должен быть твердо уверен, что господин Помазин не подведет меня и придет в назначенный день. Вместе мы отправимся в госпиталь. Я действовал так, чтобы выгадать запас времени и согласовать свои поступки с вашими интересами. Помазин согласился и обещал прийти в девять утра в понедельник. На этом мы распрощались. Он зашагал к выходу, затем остановился и сказал: "Знаете что, доктор… С вашего разрешения, я оставлю машинку у вас до понедельника. Не возражаете? Неохота тащиться с нею домой. Да и вы будете уверены, что в понедельник я непременно явлюсь". Я пожал плечами и не возразил. "Это же не сундук, а машинка! Пусть себе стоит". А потом Женюрка услышала это тиканье. Протирала пол и услышала.
- Да. На этот раз элементарное чувство осторожности изменило Дункелю, - заметил Андрей. - Он сделал необдуманный шаг и проиграл его. Значит, он назвал себя Помазиным?
Наперсток подтвердила: да, Помазиным Кириллом Спиридоновичем.
- Как вы находите, - поинтересовался Карл Фридрихович, - я вел себя правильно?
- Ничего другого в вашем положении и придумать нельзя, - ответил Андрей.
- И в отношении понедельника тоже? - вновь спросил доктор.
- Конечно, - сказал Андрей. - Но теперь о понедельнике не следует и думать. Если бы Наперсток не услышала тиканья, то сегодня ровно в десять ночи дом взлетел бы в воздух. Взрывчатка заложена сильная. Часовой механизм поставлен совершенный.