- Так вот… - вновь заговорил Хоботов. - Что эта милая особа к моменту смерти была в состоянии сильного опьянения - установленный факт. Не так ли, товарищ Брагин?
- Да-да… - подтвердил Дим-Димыч немного возбужденным, как мне показалось, голосом.
- Что ее умертвили, - продолжал Хоботов, - тоже факт. А сейчас мы попытаемся получить ответ на главный вопрос: как ее умертвили? Что это, по-вашему? - Доктор ткнул пальцем в горловину банки, освещенной яркой двухсотсвечовой электрической лампой.
Я приблизился к тумбочке, наклонился и увидел плавающий синевато-красный ком.
- Сердце!
- Отлично! - подтвердил Хоботов. - Хорошее, молодое, совершенно здоровое и уже никому не нужное сердце. Оно-то, надеюсь я, и сослужит нам последнюю службу. Теперь внимание! Сейчас я вскрою сердце в воде, а вы наблюдайте. Это очень важно и, главное, неповторимо. Если вверх побегут пузырьки, шарики воздуха, - я окажусь прав в своем предположении. Смотрите!..
Я отвел назад руку с дымящейся папиросой и стал ждать. Напряжение я подметил и во взглядах Безродного и Брагина.
Доктор просунул, не без усилий, свою левую руку в банку, захватил крепко сердце, а правой сильным надрезом полоснул его чуть не надвое. И тут же кверху цепочкой устремились один за другим прозрачные воздушные шарики…
- Вот-вот! - воскликнул Дим-Димыч.
- Прекрасно видно, - добавил Безродный.
- Фу! - облегченно и шумно вздохнул доктор. - Что и требовалось доказать. Задача решена. Ответ найден.
Он бросил на тумбочку нож, отряхнул с рук воду и начал стаскивать перчатки.
- Теперь я могу сказать точно, что покойной, когда она после выпитого была в полуобморочном состоянии, при помощи обычного шприца и очень тонкой иглы пустили в просвет вены несколько кубиков обычного воздуха. И все. Этого более чем достаточно для мгновенной смерти. Сердце не терпит воздуха. Произошла эм-бо-ли-я. Слышали?
Мы переглянулись, Для нас это медицинское слово было внове.
- Это отнюдь не изобретение, - пояснил Хоботов. - Старо как мир.
- А как вы догадались? - заинтересовался Дим-Димыч. - Что вас натолкнуло на первоначальную мысль?
Доктор пригласил нас к высокому столу, извлек из кармана свою лупу, подал ее Дим-Димычу и сказал:
- Смотрите сюда. Внимательно, - он указал на локтевой изгиб покойницы. - Что видите?
- Малюсенькую, едва приметную точку, - ответил мой друг.
- Вот-вот. Скоро она совсем исчезнет. Тут и вошла игла. Если бы я появился на свет божий не пятьдесят семь лет назад, если бы мне не довелось повидать на своем веку такие и им подобные штучки, я бы тоже не заметил точки.
Он задернул простыню, подошел к крану с водой и стал тщательно намыливать руки…
Полчаса спустя, проводив Хоботова на станцию, я и Дим-Димыч направились в райотделение. В коридоре мы увидели взволнованных свидетелей.
На ходу я сказал другу:
- Безродный уверен. Это меня радует. Мозги у него все-таки есть.
- Боюсь, что у него их больше в костях, нежели в голове, - отпарировал Дим-Димыч.
Мы прошли в кабинет, где Безродный сосредоточенно изучал материалы дела.
- Свидетели давно уже здесь, - напомнил я.
Геннадий оторвался от бумаг и сказал:
- Точнее, обвиняемые, а не свидетели.
Я и Дим-Димыч переглянулись. Такое заключение нас несколько озадачило. Оно было неожиданным и, пожалуй, смелым.
Спустя несколько минут я впустил в кабинет костлявое и нескладное существо с решительным, если не наглым, выражением лица.
- Я Кулькова, - представилось оно. - Олимпиада Гавриловна.
- Садитесь! - сказал Безродный.
Кулькова села не сразу, она попросила разрешения снять пальто и прошла к стенной вешалке в углу.
Это была плоская спереди и сзади женщина, высокого роста, с несоразмерно тонкими ногами, оканчивавшимися удивительно большими ступнями. Ноги ее жалко болтались в полах короткого платья, из-под которого торчал конец нижней юбки. Чулки с вывернутыми швами напомнили мне крученые ножки гостиного столика. Удлиненную, расширяющуюся книзу голову украшала редкая растительность, сквозь которую просвечивала белая кожа. На одной щеке, у ноздри, и под ухом красовались две крупные и совершенно черные бородавки.
Наконец она села и положила руки на стол.
- Вам предоставляется возможность сказать всю правду, - начал Геннадий с холодным и глубоким презрением в глазах. - Если вы этой возможностью не воспользуетесь сейчас, больше уже никогда ее не получите.
- Вы это о чем? - осведомилась Кулькова.
Геннадий нахмурил брови.
- Не валяйте дурака! Мы люди русские и обязаны понимать друг друга.
Кулькова часто-часто заморгала глазами.
- Поняли? - спросил ее Геннадий.
Она решительно тряхнула своей лошадиной головой.
- Вы должны говорить только правду, - напомнил Геннадий.
- Я и говорю правду… только правду.
- Пока вы ничего не говорите. На первом допросе вы заявили следующее, я привожу дословно ваши показания: "Убедившись, что дверь комнаты заперта изнутри и на мой стук никто не отзывается, я перепугалась и побежала звать участкового уполномоченного милиции". Так?
- Сущая правда. Так и было.
- В котором часу это произошло?
- Совсем рано.
- Точнее.
- Ну, совсем рано… Часов, однако, в семь.
- А что заставило вас чуть свет стучать в дверь ваших квартирантов?
- Кошка, - последовал ответ.
- Что? - блеснул глазами Геннадий.
- Кошка. Моя кошка.
Я, честно говоря, начал сомневаться в умственных способностях свидетельницы.
- При чем здесь кошка? - сдерживая раздражение, громко произнес Геннадий.
- При всем, - ответила Кулькова. - Она с вечера осталась в комнате, а потом размяукалась так, что у меня мурашки по спине забегали. Я потрогала дверь и крикнула: "Кошку выпустите! Нагадит она". А никто не отозвался. Я начала стучать, а квартиранты не подают голоса. Я перепужалась: обокрали, думаю, мене ночные гости, сами утекли, а кошку заперли! И подалась за участковым. Ну, потом дверь долой и увидели ее, сердешную. Лежит себе одна, а его и след простыл…
- А кто же мог изнутри запереть дверь? - попытался уточнить Геннадий.
- Никто изнутри не запирал. Я так думала поначалу, Это ее хлюст запер дверь снаружи на ключ…
- И вы не слышали, когда он ушел?
Кулькова опять тряхнула головой.
- Вот что, гражданка Кулькова, - растягивая слова, проговорил Геннадий. - Не стройте из себя казанскую сироту. Бесполезно… Мы вас хорошо знаем. Вы сектантка-вербовщица. В тридцать первом году по заданию "хлыстов" сожгли семь гектаров пшеницы на. Кубани. В том же году утопили в реке Челбас двух новорожденных близнецов и были приговорены к пяти годам заключения. Вы преступница! И если думаете, что мы верим в ваше перерождение, то глубоко ошибаетесь. Выбирайте: или опять тюрьма, или душу наизнанку! Эта особа закрыла глаза не без вашей помощи. Это так же точно, как и то, что сейчас день. Выкладывайте все начистоту!..
Кулькова вытаращенными глазами уставилась на Безродного. Язык отказался повиноваться ей. Она молчала, застыв в каком-то оцепенении, видимо, переваривая длинную фразу.
Дим-Димыч, исполнявший обязанности секретаря, записал вопрос и ждал ответа.
Кулькова продолжала молчать и смотрела почти не мигая глазами.
Прошла минута, две. Дим-Димыч нацарапал на листке бумаги несколько слов и подсунул мне.
Я прочел: "Через женщину продолжается человеческая жизнь. И через эту тоже. Представляешь?"
- Ну?! - нетерпеливо крикнул Геннадий. - Я вызвал вас не для того, чтобы любоваться вашей красотой. Отвечайте! Как звали убитую? Где сейчас скрывается ее попутчик? Фамилия его? Нам все это известно, но мы ждем подтверждения от вас.
Я содрогнулся.
Это был ненужный, дешевый прием, ставящий следствие в нелепое положение. Умный свидетель мог бы ответить: если вам все известно, так зачем же спрашивать? Но Кулькова умом не блистала. Она в отчаянии замахала руками и заголосила:
- Да что же такое творится?.. Что вы от меня хотите? Никакая я не злодейка… Что было, то было и прошло, а тут чиста я, как росинка. Не знаю я никого и рук не прикладывала… Что хотите, то и делайте.
Геннадий пристукнул кулаком по столу:
- Не морочьте мне голову! Я хочу знать фамилии ваших ночных гостей…
Одного хотения, увы, было недостаточно. Кулькова не знала своих гостей. Она божилась, крестилась, клялась и под конец разревелась. И хотя весь облик Кульковой вызывал во мне глухую и все возраставшую антипатию, я был глубоко убежден, что она и в самом деле непричастна к преступлению.
Дим-Димыч вторично подсунул мне клочок бумаги, и я прочел: "Стрельба из пушки по воробьям. Она ни при чем".
Мы потратили на разговор с ней два с лишним часа и к допросу, снятому сотрудником угрозыска, не прибавили ни одной подробности, если не считать эпизода с кошкой.