Лаптев оглядывал ряды ученых, присматривался к лицам, - невольно отвлекался от докладчика. Зал оживился при каких–то словах Бродова, и кто–то с передних рядов крикнул: "А фоминское звено будет принято?" Лаптев сосредоточился и стал вникать в смысл речи своего приятеля, директора института, стоявшего у отделанной под дуб трибуны. Реплика, видимо, остудила оратора, - он теперь говорил не так бойко и ровно; он как бы сник, стал ещё меньше ростом. Вот Бродов запнулся и склонился над листом; Лаптев теперь видел один его лоб и густые тщательно причесанные волосы. "Неужели здесь, среди ученых, есть противники фоминской идеи металлургического конвейера?" - подумал Лаптев. И вспомнил, как всего лишь два часа назад, с трибуны Кремлевского дворца, рассказывал о прокатных станах академика Фомина, о его идее единого конвейера - плавки, разливки и проката металла, - которому уже положили начало современные автоматизированные станы–гиганты. Лаптев рассказывал об этом с гордостью, речь его не содержала какой–нибудь тревоги, - он лишь предлагал ускорить создание конвейера на "Молоте", выделить на эти работы больше средств. А здесь он слышит: "Фоминское звено будет принято?" Значит, кто–то сомневается в этом? Значит, фоминское звено не реальность, а замыслы ученого, которые ещё надлежит отстаивать?
Лаптев, стараясь понять речь оратора, цеплялся за слова, пытался размотать нить мысли, но нить рвалась, ускользала - оставался туман и сумятица отрывочных понятий. Часто произносились слова: "фоминское звено", "эксперименты на "Молоте", "приборная оснастка"… Но о чем все–таки хотел сказать Бродов, понять было трудно. И Павел начал проклинать себя за бестолковость, но тут сосед Лаптева - тот, что подавал реплику, - вновь закричал: "Говорите яснее! Каково ваше отношение к фоминскому звену?" И тогда в зале задвигались, зашумели. Бродов поднял руку. Задние ряды зашумели ещё сильнее, а ученые с передних рядов повернулись, и, блестя очками, показывали, что они не одобряют шум. "В чем же линия института? - раздавались выкрики. - Где наша позиция? Поддержать фоминское звено - дело нашей чести!.."
Бродов помахал рукой: просил внимания. Лаптев ждал, что Вадим сейчас скажет какие–то слова, и все успокоятся, но Вадим оглядел присутствующих, улыбнулся, словно бы давая понять, что он простил их за шум, и, против ожидания Лаптева, сошел с трибуны. Подойдя к столу и заняв место председателя, он назвал имя очередного оратора.
Ораторы говорили хвалебные слова о стане "2000" конструкции Фомина, одобряли техническую политику Головного института, а значит, Фомина, но тут же замешивали в похвалы сомненья, тревожные намеки, предостерегали "горячие головы" от увлеченья фоминской идеей конвейера на "Молоте". Лаптев примерно так понял суть дискуссии: конвейер это хорошо, сейчас все процессы в материальном производстве заключаются в поток, везде побеждают идеи больших скоростей, нагрузок, автоматизированных линий… Академик Фомин предлагает построить на "Молоте" первое звено металлургического конвейера, он хочет соединить прокатный стан с конвертором, создать первую ступеньку в будущем автоматизированном производстве металла. Идея заманчивая. Она кружит "иные горячие головы". Но институт должен предостеречь министерство от поспешного решения. Институт автоматики пока не в силах обеспечить фоминское звено надежной приборной оснасткой.
Другие ученые изредка прорывались к трибуне и горячо защищали идею академика Фомина, но на смену им поднимались противники фоминской идеи - эти говорили много, длинно, - и директор их не прерывал, а, казалось, наоборот, соглашался с ними и недовольно морщился, когда из зала раздавались реплики. И Павел Лаптев, втайне давно принявший сторону "непокорных", начинал злиться на Вадима, старался понять, на чьей он стороне… Но Бродов не выступал. Он лишь называл имена новых и новых ораторов.
- Внимание, товарищи!.. - поднялся вдруг Бродов и объявил с подчеркнутой торжественностью: - Предоставляю слово доктору технических наук…
За спиной Лаптева кто–то сказал: "Секретарь партбюро института".
Секретарь партбюро, молодой, с черной густой шевелюрой, взгляд открытый, лицо приветливое, - начал речь спокойно. И даже с улыбкой.
- Понимаю: говорить о фоминском звене, значит, задевать личные интересы многих товарищей, находящихся здесь.
"Вот где собака зарыта!" - облегченно вздохнул Лаптев. И наклонился вперед - жадно ловил каждое слово. Секретарь так же спокойно и с той же улыбкой продолжал: - Наш институт много лет разрабатывает проект первого звена конвейера… Мы затратили уйму денег… Институт написал горы бумаг, доказывая совершенство своих проектов, но, товарищи!..
- Знаем вашу точку зрения, - раздалось из зала, - признать поражение института!..
Другой закричал погромче:
- Вы у нас без году неделю - вам не дорога честь института!..
- Товарищи! - поднял руку доктор наук. - Проект Фомина оригинальнее, экономичнее - он лучше нашего!..
- Знаем, знаем!.. - закричали со всех сторон. - Другим рассказывайте сказки!..
Кто–то над самым ухом Лаптева загремел: - Предательство!..
И шум усилился. Председатель встал, поднял вверх руки. Когда зал успокоился, секретарь, продолжая улыбаться, закончил:
- Трудно идти против себя - я вас понимаю, но здесь затрагиваются интересы государства - другого пути у нас нет. Придется нам признать проект Фомина и все силы института подключить к его быстрейшему осуществлению.
Секретарь покинул трибуну. В зале вновь поднялся шум. Бродов жестом руки потребовал всех успокоиться. Лаптев облегченно вздохнул. Он верил, что Вадим примет сторону секретаря партбюро. Он как бы выпустил из–под своего крыла ведомого и показал ему цель: "Атакуй!" И конечно же, Бродов ринется в атаку. Он боец - по натуре и призванию. Не однажды Бродов прикрывал Лаптева - и не трусил, не сворачивал в атаке. Был, правда, случай… Павел вспомнил бой под Сталинградом… Но раз… только один раз Вадим сплоховал в бою…
Павел мысленно подбадривал своего друга, когда тот шел к трибуне. Первые слова Бродова опалили душу Павла Лаптева щемящей тоской.
- К чему такие страсти, - вяло произнес Бродов, оглядывая зал отеческим взглядом. - Не нужно взаимных обид, резких выражений. Фомин большой ученый, его идеи интересны, но и многолетнюю работу института не следует умалять. Мы все изучим, взвесим…
- Вы год изучаете! - выкрикнул кто–то из зала.
- Надо будет, и два потратим.
Речь Бродова была туманной, невразумительной, - нельзя было понять, чью же сторону занимает директор института.
Сосед Лаптева наклонился к впереди сидящему и зашептал ему на ухо: "Что ты ждешь от директора? Он у них с ладони корм клюет!" И откинулся на спинку сиденья. Метнул возбужденный взгляд налево, направо - оглядывал поле боя, оценивал расстановку сил. Ему не было и тридцати лет; в крутых складках, прорезавших нижнюю часть побледневших щек, затаилась непреклонность и сильная воля. Он вдруг встал и, прерывая директора, заявил: "Комсомольцы поддержат проект Фомина!.."
Бродов демонстративно посмотрел на часы, давая понять, что Совет затянулся, что время дорого и его надо беречь.
Когда зал мало–помалу успокоился, Бродов продолжил речь, но говорил ещё более туманно. Казалось, все свое ораторское искусство употреблял на то, чтобы не высказать истинные мысли, не выявить позицию. В адрес академика Фомина он говорил комплименты: подчеркивал, что фоминские идеи всегда отличались смелостью технических решений…
"Вот так их!" - говорил в такие минуты Лаптев и торжествующе поглядывал на соседа, ища у него сочувствия, но молодой человек был непроницаем, смотрел на директора исподлобья. Лаптев ожидал критики в адрес противников Фомина, но Бродов, как только о них заходила речь, расточал им приятные слова. Логика в его речи пропадала, мысли дробились, и было непонятно, в чем оратор хочет убедить слушателей. Одно уловил Лаптев: в конце года состоится заседание коллегии министерства и на нем директор института доложит мнение ученых о фоминском звене. "Но где же его собственное мнение? - волновался Лаптев. - Что он доложит там, в министерстве?.." И, видно, не он один задавал себе этот вопрос. В рядах послышалось движение. И вот–вот раздались бы реплики, но Бродов, видимо, хорошо зная аудиторию, умея улавливать её пульс, неожиданно повысил голос. Он заговорил о том, что стан "2000" идет плохо, не достигнет к концу года проектной мощности, а это заставит всех заниматься фоминским станом, а не фоминскими прожектами. Он так и сказал: "Прожектами". И громко добавил: "Заседание окончено!"
Последние фразы Бродова обескуражили Лаптева. На совещании металлургов он, Лаптев, от имени всего заводского коллектива дал слово вывести стан "2000" к Новому году на проектную мощность, а Бродов… публично заверяет в обратном… "Как он смеет расписываться за нас! Мы уже вплотную подошли к проектной отметке, а он… "не достигнет". К концу года–то… не достигнет!.. И обидные слова: "фоминские прожекты". Есть фоминские проекты, фоминское звено. А почему прожекты?.."
Лаптев вместе с другими спускался по мраморным лестницам - ученые шумели, размахивали руками, но он никого не видел, вспоминал туманную, уклончивую речь Бродова и понял, что Вадим не посмел пойти против течения. Он струсил. Да, да, струсил. "Он у них с ладони корм клюет!" - вспомнил Лаптев фразу соседа. И от изумления, от неожиданного открытия остановился. "С ладони?.. А что? Он может!.. Он тогда в воздушном бою вышел из–под огня не случайно. Трусость у него в характере. Со временем это качество развилось в нем и вот… Вот он каков, твой фронтовой друг, Вадим Бродов…"