* * *
В десять часов утра он был уже в Фор-Форксе. И через несколько минут стоял на пороге того здания, которое на страницах фор-форкского "Стража" именовалось "величественной резиденцией Джона Эша", а у местных сатириков получило название "Эш-ты-поди-ж-ты".
- У меня как раз выдался свободный часок, Джон, - сказал он, пожимая руку своему будущему зятю, - ну я и решил, что было бы неплохо и, как говорится, вполне натурально, если бы мы с тобой поболтали немного по душам, не касаясь деловых вопросов, а провели бы часок в сугубо частной, так сказать, беседе. - Это вступление, являвшееся результатом тщательной подготовки и затверженное наизусть, показалось, по-видимому, мистеру Макклоски настолько подходящим к случаю, что он повторил его снова от слова до слова после того, как Джон Эш провел его к себе в кабинет, где мистер Макклоски поставил свой саквояжик посредине комнаты, сам уселся подле и стал упорно смотреть в сторону, тщательно избегая встречаться глазами с хозяином. Джон Эш, красивый брюнет, родом из Кентукки, склонный приписывать глубокое значение даже самым незначительным фактам, с рыцарской учтивостью ожидал продолжения речи своего гостя. Будучи начисто лишен чувства юмора, он воспринимал мистера Макклоски как явление, требующее к себе самого серьезного отношения, а некоторые его особенности объяснял собственным недостатком опыта в общении с людьми такого сорта.
- Порода что-то пустая пошла нынче, - заметил мистер Макклоски довольно беспечным тоном.
Джон Эш отвечал, что он уже отметил этот факт в докладах, полученных с дробилки.
Мистер Макклоски почесал бороду и уставился на свой саквояж, словно ища у него сочувствия и поддержки.
- Ты не считаешь, что у тебя могут быть неприятности с кем-нибудь из тех ребят, которых ты отшил от Джинни?
Джон Эш несколько высокомерно заметил, что он как-то над этим не задумывался.
- Я видел, как Рэнс торчал возле вашего дома в тот вечер, когда я провожал Джинни домой, но он держался на почтительном от меня расстоянии, - свысока добавил он.
- Понятно, - сказал мистер Макклоски, странно блеснув глазами. Помолчав, он взял новый разбег, оттолкнувшись от своего саквояжа.
- Как мужчина мужчине, Джон, и как будущий тесть будущему зятю, я хочу сказать тебе несколько слов насчет одного дела. Это будет, я считаю, честно и правильно. Вот затем я сюда и пришел. Это насчет моей дочки, насчет Джинни.
Лицо Джона Эша просияло, к явному замешательству мистера Макклоски.
- Пожалуй, следовало бы сказать насчет ее мамаши, но поскольку эта особа совсем тебе неизвестна, я, понятно, и сказал - насчет Джинни.
Джон Эш благосклонно кивнул. Мистер Макклоски покосился на саквояж и продолжал:
- Шестнадцать лет назад в штате Миссури я женился на миссис Макклоски. Она в то время именовала себя вдовой - вдовой с маленьким ребенком. Я говорю "именовала себя", потому что впоследствии я узнал, что никакой вдовой она не была, и замужем не была, и кто отец ребенка - это, можно сказать, никому не известно. Так вот, ребенок этот - Джинни, моя дочка.
Не отрывая глаз от саквояжа и словно не замечая побагровевшего лица и сурово сдвинутых бровей своего собеседника, мистер Макклоски продолжал:
- Пошли разные мелкие дрязги, и жизнь в нашем домике в Миссури стала не очень-то приятной. Склонность бить посуду и размахивать ножом - раз; орать песни, когда под хмельком, а это случалось с ней частенько, - два; привычка к грубым и непечатным выражениям и употреблению бранных слов, стоило кому-нибудь заглянуть в дом, - три… Все это, понимаешь, вроде как указывало… - тут мистер Макклоски остановился в некоторой нерешительности и с запинкой добавил, - указывало на то, что миссис Макклоски вроде бы не рождена для супружеских уз в их священном, так сказать, значении.
- Проклятие! Почему же вы не… - вскричал Джон Эш, в бешенстве вскакивая со стула.
- Через два года, - продолжал мистер Макклоски, упорно не сводя глаз с саквояжа, - я заявил, что буду требовать развода. Но в это самое время в наш город занесло каким-то ветром бродячий цирк и вместе с ним одного малого, который скакал на трех лошадях зараз. Ну, а у миссис Макклоски всегда была тяга к разного рода физическим упражнениям, и она удрала из города с этим самым парнем, бросив на меня Джинни. Тогда я написал ей: пусть она оставит мне Джинни, и я буду считать, что мы квиты. Так она и сделала.
- Объясните мне, - задыхаясь, промолвил Эш, - вы сами научили вашу дочь утаить все это от меня, или она сделала это по собственному почину?
- Она ничего об этом не знает, - сказал мистер Макклоски. - Она думает, что я ее родной отец, а мать умерла.
- Значит, это ваши происки, сэр…
- Что-то не припомню, чтобы я навязывал кому-нибудь мою дочь в жены. Что-то не припомню, чтобы я позволил себе это в виде делового предложения или приятной шутки.
Джон Эш в ярости шагал из угла в угол. Глаза мистера Макклоски, оторвавшись от саквояжа, с интересом следили за ним.
- Где теперь эта женщина? - внезапно спросил Эш.
Взгляд мистера Макклоски снова уперся в саквояж.
- Она переехала в Канзас, из Канзаса - в Техас и из Техаса вроде перебралась в Калифорнию. Я посылал ей денег через одного приятеля, когда у нее были заминки с работой.
Джон Эш застонал.
- Она стала малость старовата и недостаточно тверда в ногах для лошадей, так теперь ходит по канату и качается на трапеции. Я-то сам ни разу не был на ее представлении, - добросовестно разъяснил мистер Макклоски, - и не могу сказать, как это у нее получается. А на афишах она выглядит недурно. Тут у меня есть афишка, - сказал мистер Макклоски, поглядел на Эша и раскрыл свой саквояж. - Вот эта афишка; тут напечатано, что она будет выступать в Мэрисвилле в следующем месяце. - И мистер Макклоски не спеша развернул большую печатную афишу, щедро расцвеченную желтой и голубой краской. - Она, как видишь, называет себя так: "мадемуазель Дж. Миглавски, знаменитая воздушная акробатка из России".
Джон Эш вырвал у него из рук афишу.
- Надо полагать, - сказал он, глядя в лицо мистеру Макклоски, - вы не рассчитываете, что для меня после этого все останется по-старому?
Мистер Макклоски взял у него афишу, аккуратно сложил ее и спрятал обратно в саквояж.
- Я надеюсь, что ты ни словом не обмолвишься насчет этого Джинни, когда захочешь все с ней покончить, - спокойно проговорил он. - Она ведь ничего не знает. И я полагаю, что ты, как человек благородный, не можешь обидеть женщину.
- Но что же я ей скажу? Под каким предлогом могу я теперь пойти на попятную?
- Напиши ей. Скажи, что до тебя дошли какие-то слухи, не говори - какие, и это, дескать, заставляет тебя отказаться от нее. Можешь быть спокоен, Джинни никогда ни о чем тебя не спросит.
Джон Эш колебался. Он чувствовал себя глубоко оскорбленным. Ни один джентльмен и тем более ни один из Эшей не мог бы такого потерпеть. Это было немыслимо. Но в эту минуту он почему-то не чувствовал себя ни джентльменом, ни одним из Эшей. И знал, что ему не выдержать взгляда честных глаз Джинни. Но в конце концов… он же может написать ей.
- Так у вас здесь тоже, значит, пустая порода пошла, как у нас на кряже? Ну что ж, будем надеяться, что дела поправятся до дождей. Мое почтение. - И мистер Макклоски с серьезным выражением лица пожал рассеянно протянутую ему руку и удалился.