Сильвестр пристально вгляделся в ее лицо.
- За что ты его ненавидишь?
Джеральдина дрожала так сильно, что не устояла на ногах. Она опустилась на обитый тканью стул, ухватилась за его край.
- Его должен ненавидеть любой христианин, - прошептала она. - Он убил своего брата. Ради своего проклятого корабля.
- Да нет же! - воскликнул Сильвестр. - Он испугался, только и всего. У него одна нога искалечена. Ты хоть представляешь себе, насколько уязвимым чувствует себя человек, когда не может полагаться на свои ноги? Ральф напал на него сзади, и Энтони просто оттолкнул его, чтобы защититься, но убивать не хотел. Мы с Фенеллой были там, мы все видели.
- Вы с Фенеллой! - усмехнулась Джеральдина. - Вы были слишком малы, вы не можете ничего помнить. Весь Портсмут свидетель, весь Портсмут видел жгучую ярость, полыхавшую в его глазах.
- И за это он должен умереть? За то, что всему Портсмуту делать больше нечего, кроме как нести чушь? - Он вдруг рухнул перед ней на колени. - Прошу, помоги мне! Энтони не дьявол, он не обидит ни тебя, ни кого другого. Он робкий человек, который разбирается лишь в кораблях и радуется, когда мир не трогает его. Весь мир, кроме нас с Фенеллой.
"Так было всегда. Тогда, на вашей вонючей верфи, Фенелла, Энтони и ты радовались, что весь мир вас не трогает".
Остальных мольб Сильвестра она не слышала, потому что дверь в комнату распахнулась.
- Прошу прошения, господа. - В дверном проеме стояла Анна, словно портрет в раме.
Сильвестр пополз к ней на коленях. Выглядел он ужасно. Заплаканный, смущенный и подавленный.
- Это мы должны просить прощения, мисс Болейн. Вы были столь добры, что помогли мне, и я не собирался пользоваться вашей отзывчивостью.
- Господи Иисусе! В какую бурю вы попали? - Анна подошла к нему, подняла подбородок, пригладила волосы.
А Джеральдине вспомнилась другая сцена. "Доска" и неназываемый. Ее руки, гладящие его щеки. Близость, неведомая Джеральдине. Она хотела забыть об этом, но та сцена оставила на ее сердце след, словно от удара хлыста.
- Оставайтесь ночевать здесь, будьте сегодня ночью моим гостем, - сказала Анна Сильвестру. - Я переночую у своей невестки. А моей отзывчивостью можете пользоваться, когда вам будет угодно. Я рада быть вам полезной.
Вернувшись в свои покои, Джеральдина застала дожидавшегося там Роберта, который намеревался обвешать ее руки и шею драгоценностями.
- Мой новогодний подарок, - произнес он. - В этом году немного больше, но ты это заслужила. Я хочу поблагодарить тебя, ангел мой.
- За что?
Он запечатлел на ее руке влажный поцелуй. Что ж, по крайней мере он почти перестал икать во время разговоров с ней - пока они не ложились в постель.
- Я знаю, что до сих пор нам не было даровано великое счастье, - объявил он. - В этом году наше желание родить ребенка снова не исполнилось, но это не делает тебя менее ценной для меня. Джеральдина, я знаю, что далеко не Томас Уайетт, о котором мечтают женщины. Знаю я и то, что при дворе нет ни одной красивой женщины, оставшейся верной своему мужу. Ты прекраснейшая из всех, и ты верна мне. Тем самым ты даруешь мне неведомое величие, и за это ты получишь от меня все, что пожелаешь.
14
Сильвестр
Из Портсмута в Лондон, март 1530 года
В доме стоял звенящий холод, огонь в камине прогорел давным- давно. Прежде чем уйти, он еще раз укрыл ее, поцеловал в лоб. Она открыла глаза.
- Спи, спи, любимая. Еще не время вставать.
- Куда ты?
- Ч-ш-ш. Не волнуйся. Я еще раз съезжу в Лондон.
Она села на постели.
- Еще раз? Ты всегда так говоришь. Ты снова и снова ездишь туда, прекрасно зная, что вернешься с пустыми руками.
Сильвестр проглотил стоявший в горле ком.
- На этот раз будет иначе.
- На самом деле ты просто не можешь сдаться, правда?
Когда он не ответил, она снова заговорила:
- Все эти годы я смотрю, как ты мучаешься, и иногда радуюсь, что они убили моего Рейфа. То, что они делают с вами, за пределами человеческих возможностей. Я люблю тебя, Сильвестр. Я не хочу, чтобы ты сломался.
Она хотела удержать его, но он убрал ее руки.
- Если я брошу Энтони, вот тогда и сломаюсь, - заявил он. - Ты не понимаешь, и я не виню тебя. Я рожден, чтобы защищать Энтони. Я его щит, а он - моя сила. Так было всегда, и для нас с Фенеллой все так и осталось, что бы ни думал по этому поводу мир.
- Я не мир, - ответила Ханна.
- А теперь мне пора идти, - ответил Сильвестр. - Ты имеешь полное право чувствовать себя брошенной, но я всегда говорил тебе, что жизнь, которую мы ведем, - это все, что я могу тебе предложить. Если тебе этого недостаточно, я позабочусь о том, чтобы ты могла жить где-нибудь в другом месте. Но если хочешь остаться со мной, то должна принять то, что для меня на первом месте Энтони и Фенелла. Мы - дети верфи. Мы - якоря друг для друга.
- Фенелла, - задумчиво пробормотала женщина. - Ты говорил ей, что едешь в Лондон?
Сильвестр покачал головой.
- Я не хочу, чтобы она снова надеялась, а потом разочаровывалась.
- Это не Фенелла питает пустые надежды, а ты! Фенелла так же, как и я, не хочет, чтобы ты рисковал своей жизнью! Я уже однажды видела, как сожгли мужчину, которого я любила, как почернело его тело, как его плоть рассыпалась, остались лишь вонючие хлопья пепла. Я не хочу видеть это во второй раз.
- А я хочу? - закричал он, забыв об опасности перебудить весь дом. Вызванный ею образ часто мучил его ночами. Сильвестр не мог больше сидеть у огня; он не мог есть и наслаждаться вкусом еды, чувствовать на лице солнце и дождь, не говоря уже о том, чтобы работать над кораблем. Можно было считать, что им повезло, что его отец еще полой сил и снова занял свое место на верфи.
- Ведь это невозможно предотвратить, - пробормотала Ханна. - Таких, как мы, сжигают по всей стране. Как будто тем самым можно остановить эпоху обновления, как будто на место каждого, кого они у нас отнимают, не приходит десять других.
- На место этого не придет никто, - произнес Сильвестр. - И он не такой, как мы, он закоренелый католик, который считает, что реформаторы сверлят дыры в бортах корабля. А они с жестокой медлительностью пытаются замучить его до смерти за то, что он даже мысленно не совершал.
Он говорил ей об этом тысячи раз, и она тысячи раз отвечала одно и то же:
- Мне жаль, Сильвестр.
- Передавай привет детям. Скажи Фенелле, что я в Саутгемптоне.
- И она мне поверит?
- Нет.
С этими словами он ушел.
Он не знал, сколько раз проделывал этот путь. В какой-то момент просто перестал считать. На людей, к ногам которых он бросался, умоляя, он давно уже не рассчитывал. "Не питай пустых надежд, - заклинал он себя, прекрасно зная, что это не поможет. - Эта женщина другая, - шептал тихий голос в душе. - Она действительно хочет помочь, и половина Англии болтает, будто у нее есть для этого достаточно власти".
После празднования Нового года он дважды тайком посещал ее, посвятил ее в подробности этого дела. Она пообещала заняться этим, как только будет подходящий момент.
- Пока что у меня нет возможности поговорить с королем в безопасном месте. Но не тревожьтесь. Как только ветер переменится, я расскажу ему о вашем деле.
- У нас нет времени, - в отчаянии молил Сильвестр. - Мой друг живет в этой дыре, куда Темза смывает грязь и мертвых крыс, вот уже пять лет. Его посадили на цепь, как животное, но животное скорее забили бы, чем мучили бы вот так. Я даже не знаю, не пытают ли его снова, дают ли ему хоть крохи из той еды, которую мы посылаем, не сгнил ли он от сырости и не умрет ли от следующей вспышки тифа.
- Поразительно, что он прожил так долго. - Удивление женщины казалось искренним. - Я бы предположила, что в такой темнице человек ломается самое большее через год.
- У него очень прочный стержень, - ответил Сильвестр. - Я поражался этому еще в те времена, когда мы были детьми.
- Сколько раз вы видели его за этот период?
- Четыре или пять раз в год. Я ходил по всем инстанциям, чтобы получить право хотя бы на посещение. К счастью, сейчас там такой начальник тюрьмы, который бабушку родную продаст, если цена будет подходящей.
- И что вы делали, когда были там?
- Немного. - Сильвестр беспомощно развел руками. Так он чувствовал себя последние пять лет. - Приносил то, что он больше всего просил: бумагу и уголек, чернила и сальные свечи. Садился рядом с ним. Клал руку на плечо. Рассказывал ему о том, как постепенно, шаг за шагом, воплощается то, о чем он мечтал для флота. Иногда пел и на прощание всякий раз говорил, что никогда не познакомиться мне с человеком, которого я уважал бы больше, чем его, любил бы больше и по кому я скучал бы больше…
Женщина с глазами цвета ночи сгребла в кучу данные им бумаги и положила на пюпитр. Затем вернулась к нему, убрала локон со щеки.
- Если хотите знать мое мнение, вы спасли ему жизнь, - произнесла она. - Вы оба поразительные люди, и то, что вы делаете, для меня невообразимее любого ученого открытия, любой победы луком или мечом.
- Разве это не само собой разумеющиеся вещи? - удивился Сильвестр. - Ведь мы же друзья.
Женщина хихикнула.
- Может быть, я просто не знаю, что такое друг. Я так привыкла к испорченному, что то, что не испорчено, кажется мне чудом. Если бы мне самой пришлось сидеть в темнице, словно скотине, мне хотелось бы, чтобы вы приходили ко мне и уверяли меня, что я по-прежнему человек.
- Я приду, - пообещал Сильвестр.
Она улыбнулась, с горечью, но тепло.