- Это же… это же… Да ты знаешь, сколько дают за одну шкурку соболя у нас?
- Нет. Десяток золотых, два?
- Три, четыре тысячи, - почти прошептал Мухаммед. - Слышишь, Юсуф? Четыре тысячи! Ведь это, выходит, если привезти сотню шкурок… Аллах с тобой! Не может быть, чтоб у вас так дешево соболь шел!
- Ну, чего… У нас любой добрый купец шубу на соболях носит.
Мухаммед забыл о трапезе, схватился за чалму:
- Простой купец! Да у нас только султан может позволить себе такую безумную роскошь!.. А горностай? Дорог?
- Раза в три дешевле.
Мухаммед почти стонал:
- И ты не привез мехов!
- Вез, да пограбили меня.
- Ах, нечестивцы, разбойники, ублюдки!
Никитин усмехнулся:
- Меня ведь мусульмане пограбили.
- А, все равно! - с отчаянием махнул рукой хазиначи.
- Зато у нас камней нет, - сообщил Никитин.
- Ну, а дороги? На соболей считай!
- Да ведь трудно счесть… А так, за один хороший камень - за алмаз шкурок двести дадут.
Хазиначи Мухаммед больше не мог усидеть. Он вскочил, заходил по каморе.
- Асат-хан хороший воин, но он глуп! - сердито кидал он на ходу. - Это рубака, а не правитель! Да, не правитель. Суётся, куда не следует…
- Сегодня мой срок! - напомнил Афанасий.
Мухаммед, не видя, посмотрел на Никитина, потом сообразил, о чем идет речь.
- Сиди здесь, - сказал он. - Я сейчас же еду к Асат-хану. Не посмеет он теснить тебя. Эй вы, Хасан, Гафур, коня!.. Не посмеет!.. Я малик-ат-туджаром ему грозить буду! Султаном! Я…
Хазиначи Мухаммед, разгоряченный, разволновавшийся, уехал.
Афанасий вышел во двор посмотреть вслед. Воин у ворот неуверенно переступил с ноги на ногу, приложил руку к груди, поклонился. Хозяин подворья зацвел улыбкой.
Хасан в каморе убирал остатки трапезы.
- Не надо! - остановил его Никитин. - Давай есть будем. Музаффара кликни.
Хасан согнул спину:
- Музаффар ушел, ходжа.
- Куда?
- Пошел в крепость, в войско наниматься.
- Так… Ну, вдвоем поедим.
Но Хасан все стоял у двери.
- Ты что? - спросил Никитин.
- Посмею ли я, ходжа, сесть рядом с тобой? Хазиначи…
Никитин встал, взял раба за руку, подвел к ковру, заставил сесть.
- Хазиначи из головы выкинь! - сердито сказал он. - Вместе горе с тобой делили, вместе и радость надо делить.
Хазиначи Мухаммед вернулся после полудня. За ним вел в поводу коня тот самый стражник, что приходил брать Никитина.
Передавая коня, стражник приложил руку к груди:
- Да не прогневается на меня ходжа. Я лишь выполнял волю хана.
Хазиначи Мухаммед довольно поглаживал бороду, щурил припухлые веки.
- Оказывается, ты немало нагрешил! - сказал хазиначи. - Хусейна побил, за индуса заступился, опиум вез, да и самого Асат-хана обидел! Хо-хо-хо!
- Хусейна не бил, опиум не вез, - это все враки. А индуса убить не дал, правда.
- Индусы не люди! - наставительно произнес хазиначи. - Захочет мусульманин плюнуть кафиру в рот, тот сам обязан рот раскрыть. Запомни эту истину, если не хочешь попасть впросак. Мы здесь господа, а они - твари, ничтожество, грязные свиньи, идолопоклонники. Ну хорошо. Ты новичок, первую ошибку можно простить. Но как ты осмелился самого Асат-хана опозорить?!
- Асат-хана?
- Хо-хо-хо! Не притворяйся! Мне все рассказали. Конечно, не сам Асат-хан. Хо-хо-хо!
- Ничего не ведаю…
- Да с мальчиком-то!
- С сыном Асатовым? А что я сказал?
- С каким там сыном! - залился Мухаммед. - С каким там сыном!
- Неужели?.. - догадался Афанасий. - Тьфу, срамота! Но ведь я ненароком…
Хазиначи веселился.
- Подумать: Асат-хан, приближенный самого Махмуда Гавана, военачальник над семьюдесятью тысячами, владыка Джунара, а ты ему такое… Хо-хо-хо!.. При всех!… Отчаянный человек Юсуф! Да… Не хотел сначала Асат-хан и слышать о тебе. Но я сказал, что ты человек нужный, что я сам тебя в Индию звал, буду о тебе малик-ат-туджару говорить. Про меха рассказал. Ну, сам видишь - конь здесь, а тебя никто не тронет.
- До смерти буду благодарен тебе, хазиначи. До смерти.
- Ну, ну, ну… Я хочу пить, Юсуф. У меня где-то два кувшина припрятаны. Пойдем. Я хочу расспросить тебя о дороге на Русь.
Оставив полупьяного, задремавшего хазиначи в каморе, Никитин пошел проведать жеребца. Не верилось, что конь дома. Видно, сильно распалили хазиначи рассказы о дешевизне русских мехов, коль выручил. Поначалу-то неуверенно говорил: может, отдадут коня… Да. И пьяный, пьяный, а про дороги, про города русские все выспросил и хотел записать. Что говорить! Дошлый мужик! И, видать, не маленький, коли его сам Асат-хан послушал. А так вроде ничего особенного. Купец и купец. Конями промышляет.
Под навесом Никитин нашел Хасана. Раб чистил коня, разговаривал с ним.
- Хасан, - позвал Никитин, - а что, очень богат твой хозяин? И знатен?
Хасан вздрогнул, но узнал Афанасия, заулыбался.
- Да, ходжа, он богат. У него в Бидаре свой дом с бассейнами, свои кони, свои быки.
- Хм… Из чего ж он разжился?
- Не знаю, ходжа. Он большие дела ведет.
- Чувствую, чувствую… Как лошадь?
- Хорошо, ходжа, все хорошо. Ходжа!..
- Да?.. Что?.. Говори.
- Купи меня, ходжа.
- Как?
- Купи меня. Я недорого стою. Шесть, семь шехтелей. Хазиначи продаст, если ты попросишь. Очень прошу. Купи.
Никитин крякнул:
- По чести оказать, и я к тебе привязался. Только, видишь ты, не приходилось мне людей-то раньше покупать. Запрещает это вера наша.
- Я честно служить тебе буду. Я многое умею: и поварить, и дом убирать, и за конем ходить. И дороги я знаю здешние и людей. Пригожусь тебе.
Хасан опустил голову, теребил в руках пучок рисовой соломы, которым вытирал копыта коня.
- Я недорого стою… - уже тихо еще раз произнес он.
- Ах ты, господи! - тронутый до глубины души этими страшными словами раба, сказал Афанасий. - Грех людей покупать, а больший грех будет тебе не помочь. Спрошу хазиначи.
Хасан просиял.
Перед вечером появился Музаффар. Его было не узнать. На плечах зеленая фата, на голове - красный тюрбан. На кожаной перевязи - короткий меч в узорных - зеленое с красным же - ножнах.
- Пришел вернуть тебе долг, ходжа, - с достоинством сказал он. - Десять золотых за перевоз, пять за прокорм. Я верно считаю?
- Много насчитал.
- Нет. Милостыни мне не надо. Вот пятнадцать золотых.
- Ты в войско Асат-хана пошел?
- Да, Видишь, одели, дали оружие, коня и за месяц вперед заплатили.
Музаффар подкинул на ладони кожаный мешочек, где зазвенели монеты.
- Теперь я богат. Сегодня разреши угостить тебя.
Никитин почувствовал - отказываться нехорошо, кивнул головой:
- Согласен!
Музаффар подозвал хозяина подворья, сказал несколько слов, хозяин почтительно поклонился. На лице Музаффара появилась наивная гордая улыбка. Никитин принял серьезный вид. Ах, Музаффар, Музаффар, детская душа! Радуешься, что стал человеком! А какой ценой платить за это придется, еще не знаешь!
Они сидели вдвоем на потертых шелковых подушках в отдельном покое. Перед ними стояли сласти, мясо, индийское вино тари, стопочкой дымились свежие лепешки.
У порога расположился с виной молодой индус, наигрывал, прикрыв усталые, безучастные глаза. Вина тихо гудела, Музаффар быстро хмелел.
- Я рад, что отдал тебе долг деньгами Асат-хана! - блестя глазами, говорил он. - Ты хороший человек! Я хотел поскорее вернуть тебе долг. Да, мне не солгали. Воины живут хорошо. А в войске самого султана еще больше платят.
- Ешь, ешь! - придвигал к нему блюда Никитин.
Музаффар взял кусок мяса, но не съел, продолжал говорить, держа его в руке перед лицом Афанасия:
- Кончатся дожди - мы пойдем в Колапору, к Махмуду Гавану, а оттуда на неверных. Я не из трусливых. Увидишь, с чем я вернусь! Провоюю два года поплыву в Бендер. Там дед, там Зулейка. Хорошо жить будем. Куплю землю, сад, воду буду в Ормуз возить. У соседей дочка растет, красавица. Женюсь на ней! Приедешь в гости?
- Приеду, приеду… Ты ешь!
Выпив еще, Музаффар захлопал в ладоши:
- Где танцовщицы?
Появились танцовщицы, две молоденькие женки в легких шелковых одеяниях, с деревянными расписными чашечками на груди. В волосах - не то камень, не то стекляшки, руки унизаны затейливыми обручами, на ногах - тоже обручи да еще дощечки, ударяющие друг о друга при каждом шаге.
Улыбаясь яркими ртами, вскидывая и опуская подведенные глаза, заструились, заколыхались перед гостями под рокот струн. Не женщины - змеи, так гибки смуглые тела, так извиваются, томясь и призывая, обнаженные руки.
О чем рассказывает, куда зовет странная пляска? Скорбит ли о неразделенной любви, обещает ли человеку земные радости? Может быть - то, а может быть - иное. Только видна в ней жгучая страсть, мятущаяся живая человеческая душа, вечная тоска женщины по любимому.
И нельзя отвести глаз, сидишь как заколдованный, невольно подчиняясь томительному ритму танца, а в груди растет, поднимается смелая надежда, и мир кажется огромным и своим.
Музаффар упал на ковер, столкнул лбом кувшин с вином. Вялая рука пошарила по скатерти, влезла в поднос с рахат-лукумом, увязла в липком месиве раздавленных сладостей. Он что-то бормотал, стыдливо приподнимая брови, виновато улыбаясь.