5
С детства привыкла Мара к кочевой жизни, кострам, звукам наковальни, лаю собак и мычанию буйволиц. Племя кочевало по Ындии. Неподалёку от деревень наты разбивали свои лагеря, ставя пёстрые незатейливые шатры. В разноцветных лохмотьях входили наты в деревню под весёлые звуки наггары , под скрип телег, под приветливый галдёж деревенской голопузой детворы, под растерянный лай собак. Одни из натов пели, другие плясали, были среди них и акробаты, умеющие танцевать на канате, который натягивали между бамбуковыми шестами. Вождь Сарасака научил Мару заклинать змей, и в этом ремесле она достигла совершенства. И ещё долго развлекала бы она деревенских ротозеев, приторговывала бы опиумом, но одна случайность изменила всю её жизнь.
В городе на морском побережье, где наты давали представление, на зрелищной площадке, Мара увидела пророка Ишара. Должно быть, благочестивым поведением в своих прошлых жизнях пророк заслужил красноречие и уважение людей. Говорили, что он женат на изгнанной принцессе, хотя сам принадлежал к низшей касте. Он высмеивал касты, но, главное, веще говорил о том времени, когда все религии объединятся в одну вселенскую веру в единого Бога. Мара без удивления слушала пророка, а после проповеди подошла к нему. Кончик чалмы Ишара точно рог торчал над ушной раковиной с замысловатым узором. Мара сказала пророку, что сама много раз думала так, как он говорил, но не решалась поверить себе. Высоченный Ишар улыбнулся так, как всегда улыбался тем, кто внял его проповеди, и сказал:
- Доверяй себе! Смелее! У тебя, дева, большое будущее! Ты - не простой человек, - пророк посулил Маре трудную, но счастливую жизнь. И продолжил: - Тебя полюбит сын брахмана, и ты станешь его женой, когда он будет жрецом новой объединённой религии!
Однажды фиалковым вечером Мара доила буйволицу и отчётливо услышала голос какого-то невидимого существа. И испугалась, хотя голос был довольно приятным. На всякий случай сделала знак от злых асуров . Мара вглядывалась в сумерки сквозь туман курений, которые загодя разожгла, чтобы уберечь скотину от гнуса, но никого разглядеть не могла. Голос шёл ниоткуда.
- Не бойся меня, Мара! Я тот, с кем ты была в своей прошлой жизни.
- Но кто ты? И кем я была в своей прошлой жизни? - спросила Мара и расправила брови.
- Вы, люди, подвержены времени, и для вас прошлые жизни как бы не существуют. А я вижу…
Мара пришла в тихий восторг от льстивых речей и замерла в ожидании чего-то необычного, потому что наверняка знала, что говорит с богом. Она не видела его, но чувствовала благоухание ароматной воды, притираний и благовоний для рта.
- Божественный, почему ты почтил меня своим присутствием? - волнуясь, спросила Мара.
- Ты - моя небесная невеста, изгнанная за мнимое прелюбодеяние. Я не могу соединиться с тобою, потому что мы пребываем в разных мирах, но наступит время, и мы снова будем вместе. Но для дела, которое боги задумали на Земле, ты должна ответить взаимностью сыну деревенского брахмана. Он уже видел тебя во время представления и воспылал страстью.
- Я сделаю всё, что ты скажешь, - заверила Мара. Так между ними зародилось заговорщицкое согласие.
Офонасей не знал и не мог знать, что в тот день, когда его атаковала змея, Арун и Мара, перед тем как зайти в хижину на краю рисового поля, удалились в недавно проснувшийся лес. Арун нёс корзину со змеёй и ритуальный коврик. Когда Мара, сидя на нём, с закрытыми глазами распевала заклинания, Арун, прислонившись спиной к дереву, не моргая, глядел на сжатый кулачок Мары, точно опасаясь, что она не удержит горчичные зёрна, и змея вернётся с полпути и укусит ту, кто её направила.
- Нам пора, Арун! - ободрила Мара. И они вернулись на край рисового поля. Кулачок левой руки Мары был по-прежнему крепко сжат.
Деревенский брахман, обследуя чуткими пальцами ранки на лбу укушенного ятри, обнаружил пыльцу горчичных зёрен. И подумал: "Кто-то шкодит чарами и посылает змею, чтобы…" Кто и зачем это делает, старый брахман не знал. Вслух он необыкновенно мягко отозвался о змее с девичьим сердцем, сказал, чтобы подбодрить ятри, такого бледного, будто от него всё живое отхлынуло. И балованные голопузые дети, и морщинистые старики с удивлением воскликнули: "О!" Брахман выпрямился и взглянул на то место в соломенной крыше, куда ускользнула змея. Он оказался наблюдательным. Здесь, на рисовой соломе, пыльца от горчичных зёрен тоже оставила едва различимый след. Когда Мара спросила ятри о происхождении безобразного шрама на его лице, а ятри рассказал о нём, Мара повернулась к Аруну и шепнула:
- Нам пора!
И они, поспешая, пошли к тому месту в лесу, где оставили ритуальный коврик и пустую плетёнку с открытой крышкой. Они ждали змею. Мара сидела на коврике, а Арун очарованно глядел на свою возлюбленную. Её смуглая бронзовая кожа блестела. Убогая одежда подчёркивала ладную фигуру Мары. В траве долгожданным извивом скользнула змея и заползла внутрь плетёнки. Арун захлопнул крышку и помог Маре разжать онемевшие пальцы. Зёрна просыпались на коврик.
- Ты боялся за меня, Арун, почему? - спросила Мара, лукаво поглядывая на сына брахмана.
Арун с волнением наблюдал, как нежно раскрываются и закрываются губы любимой. Они были цвета красноспелого перца.
- Ты же знал, что у этой змеи ядовитые зубы слишком далеко в пасти, чтобы причинить вред человеку.
- Укус укусу рознь… И если бы ты просыпала зёрна…
- А я волновалась за ятри, - поддразнивая Аруна, сказала Мара и улыбнулась губами цвета красноспелого перца.
Маре не пришлось изображать страсть к ятри, на чём настаивал божественный голос. Когда она видела или вспоминала ятри, волоски поднимались на всём её теле. И Арун почувствовал неподдельную страсть своей возлюбленной к белому человеку.
6
Вечером того дня, когда были уничтожены все змеи в пространстве, на котором слышится мычание буйволицы, Мара подошла к кибитке вождя. Кибитка выглядела усталой, будто колёса её, не зная отдыха, накрутили не одну сотню ковов. Старый нат лежал на ковре между колёсами - неподвижно, как тяжелобольной. Мара опустилась на колени.
- Змея с девичьим сердцем не умерла, - сказала Мара, чтобы сделать вождю больно.
Старый нат достал из-под подушки ожерелье и протянул Маре. Его усталая рука чуть подрагивала. И тут при свете костра Мара заметила, что амулет на груди старого ната отсутствует, - вместо него на жёстком волосяном покрове как бы невесомо покоится маленький деревянный крест.
- Что это значит? - спросила удивлённая Мара.
- Белый ятри сказал, что у дьявола нет костей, - проскрипел вождь, - и я поверил ему.
- Но где ты нашёл жреца Распятого? - спросила ошеломлённая Мара.
- Я слишком давно живу, чтобы для меня это было трудностью, - заключил Сарасака.
7
Тем же вечером Мара пошла в деревню через лес.
- Он будет моим, - говорила в Маре овладевшая ею страсть.
Волоски на её теле поднимались, когда она вспоминала ятри.
- Ты будешь моим, - сказала уже вслух пламенная страсть устами Мары, когда та подходила к хижине ятри. И тут Мара услышала шорох крадущихся шагов Аруна.
- Ятри будет моим! Он будет моим! - твердила она. Когда Арун, тяжело дыша, встал рядом с ней, гримаска исказила красивое юное личико Мары.
- Так ты на самом деле возжелала ятри? - со сжатым сердцем спросил сын брахмана.
Мара щёлкнула замочком ручного браслета, повернулась и пошла к табору. Арун, волоча ноги, шёл рядом. Он умолял Мару поговорить с ним, хотя не знал, о чём. Его колени подгибались, а Мара шла быстрее, и её походка величавости не теряла. Арун чуть отстал, обиженный и униженный невниманием возлюбленной. И всё же под отдалённый хохот голодных шакалов в непроглядной темени проводил её до поляны.
8
На другое утро молочница Анасуйя, как обычно, понесла судье творог и дахи и, проходя мимо дома брахмана, услышала голос Аруна.
- Отец, он поклоняется невидимому Богу! Этот человек - враг нашей веры, - со смиренной ядовитостью выкрикивал Арун. - А ты, брахман, делаешь вид, будто не замечаешь, что он отвергает наших богов. Их гнев обрушится на нас, если мы не заставим белого ятри уйти из нашей деревни!
Брахман что-то отвечал сыну, но говорил тихо, а деревья поскрипывали на ветру, и молочница не могла расслышать слов жреца. Она подошла к дому поближе.
- Чем ты недоволен, отец? Разве тебя не радует ревность сына об отеческой вере? - с враждебным отчаянием выкрикивал Арун.
- Ревность по вере меня всегда радует, - отвечал брахман, и голос его был суров и одновременно ласков. - А недоволен я тем, что ты свою страсть к Маре скрываешь за словами о вере отцов. Страсть движет тобой, а не вера! И, похоже, сам ты этого не понимаешь. И не хочешь понять. Это очень опасно, Арун, когда дела земные…
- Скажи мне, отец, одобрит меня бут, если я прогоню из деревни врага нашей веры? Ибо мы сильно прогневали бута, приютив белого ятри! - в безумном ожесточении выкрикнул Арун.
- Нет нашей вины, - сказал брахман, - ибо в шастрах сказано: не следует давать приют убийцам, ворам и грабителям… Белый ятри не похож ни на убийцу, ни на вора, ни на грабителя! Самолюбивая робость заставляет тебя…
Арун выскочил из дома. Глаза юноши тревожно горели. За сыном выбежал отец, и молочница стала кланяться ему, точно подкупленная.