25
Офонасей читал и плакал, будто получил весточку с родины, будто из домашней поварни пахнуло теплом и дымком и ещё чем-то родным, уже забытым… солодом, что ли. Офонасей читал и плакал, слёзы, большие, точно ферганские виноградины, запятнали бересту. Читал и плакал, даже раненный татарином глаз плакал. Вкрапливались воспоминания, даже запахи вспоминались. Овчиной пахла рубаха отца… Но кто так гожо написал? Офонасей читал и перечитывал бересту и не мог начитаться. А между строчками вспоминалось.
- Тять? А тять? - он, мальчонка, зовёт отца. Все уже улеглись. В избе темно. - Тять?
- Ась? - чуть ворчливо.
- А Ындия далеко?
- Она тебе на что, Ындия? - скрипит под тятей лавка - шумно переворачивается он на другой бок.
- Ну, далеко?
- Далеко, путь истомен, - и после паузы - помягче, точно вспоминая о чём-то своём: - Если бы Тверь была в сто крат богаче, то и тогда не хватило бы денег на бумагу, чтобы сокровища ындийского царя переписать. Вот она какая - Ындия!
- Тять?
- Ась?
- А какой веры ындийский царь?
- Какой-какой… Известно какой - православной! Какой же ему веры быть, если переправы у них на реках открыты всем желающим, пошлину берут по-божески. Дороги от разбойников свободны, потому как нет в Ындии ни татя, ни человека завистливого.
- Эх, тять! Вот бы и у нас в Твери так же устроить! Мы же тоже православные. Почему же у нас не так?
Микита мнёт в кулаке бороду.
- Кх, они, видать, давно православные, а мы всё воюем и воюем, всё булгак да булгак, народец и ожесточился чуток. А в Ындии… Там до рая недалеко.
- Наивные люди, - прерывая воспоминания, вслух сказал Офонасей.
И гулко прозвучали его слова в заброшенном колодце. Дрожащими пальцами Микитин развернул другую бересту.
"- Ты что, Офонька, задумчивый такой?
Офоня повернулся к матери.
- Ах, мама! Какую книгу я прочитал! Если бы ты умела читать, ты бы позавидовала мне, порадовалась вместе со мной.
- Видать, хорошая книга, коли ты так задумался, - улыбаясь, сказала мать, протирая убрусом парадную посуду на полках. - Отец Пафнутий книгу почитать дал?
- Да, мама! Ему купцы из Киева книгу привезли. Больших денег стоит.
- Откуда же у попа такие деньги?
- Он переписал её и продал. У него, мама, способность переписывать книги. Он, когда переписывает, молится. Поэтому у него буквы красивые получаются. Я, мама, всю ночь не спал, всю ночь читал. Одних лучин извёл…
- Смотри, не запали нас! Упадёт лучина мимо чана… Ночью люди спать должны!
- Ах, мама, да разве можно заснуть за такой книжкой?! Читаешь, и будто перед тобой другая жизнь открывается. Жизнь другая, царства другие, и люди, и реки другие.
- Выдумки люди пишут. Что за книга? Сказки…
- Какие выдумки, мама? - возмутился Офонька. - Какие выдумки!.. Разве могут быть в таких книгах выдумки? Неправда твоя! Ты сама никогда не читала, и не суди, коли сама не читала. Эти книги, отец Пафнутий говорит, жить по-православному учат. Это же житие святого апостола Фомы! Нет, мама, в таких книгах выдумки быть не может!
- Какого Фомы, который неверующий?
- Да какой "неверующий", мама?! - от обиды Офонька готов был разреветься. - Он апостол! Он Ындию крестил!.."
- Да кто? Кто пишет про мою жизнь? - вопрошал себя Офонасей. - И почему?
И вспоминались слова Махмета-хазиначи при последнем прощании: "Ты, Офонасей, особенный, непростой человек, только сам этого ещё не знаешь".
И чего я не знаю? Не о том ли говорил махатма? "Как ветхозаветные пророки были предтечами христианства, так и ты, Офонасей, вернёшься на Русь апостолом новой религии", - вспоминал Офонасей и не мог понять лестного доверия к себе. Ведь то, что с ним происходит, носит печать посвящения в какой-то избранный круг. Надвигалось что-то неотвратимое.
Ближе подносит Микитин фитилёк к бересте, так близко, что ещё чуть-чуть, и пламя копотно лизнёт текст.
"… - Читал я книжку, что ему Пафнутий дал, - Микита мнёт в кулаке бороду. - В Ерусалиме Фому наняли как архитектора. Как в Ындию прибыли, царь ихний дал Фоме сундук золота, чтобы он дворец строил, а тот весь сундук на базаре нищим раздал.
Жена слушает с тревогой, не перебивает, хотя Офонька ей житие Фомы не раз уже пересказывал. То же и муж говорит, только без сыновьего восторга в голосе, с тревогой. Она и жене передаётся. Только исток тревоги мужниной непонятен женщине.
- Царь ихний спрашивает слуг своих, как, мол, Фома дворец строит. Не строит, говорят, весь сундук нищим раздал. Царь Фому в темницу посадил… Отнять надо у Офоньки книжку эту!
- Что же отнимать?
- Не такой он немного у нас, Офонька наш! Больно уж книжкам верит. Жизни не знает, а книжкам верит. А что, если захочет этому Фоме подражать?
- Так ведь житие же, Микита! Как ему не верить? Ты что?!
- Так-то так… А как надумает наш Офонька всё нажитое нищим на площади раздать? Скажет: "Я, как Фома, дворец на небесах построю". Пусть у него только мысль такая будет… Какой из него купец получится? Смех, да и только!
- Что же тогда выходит, Микита? Выходит, по-Божьи и жить невозможно?
Микита не отвечает, только мнёт в кулаке бороду.
- А Пафнутия от дома отдалить надо. Выучил мальчонку - Спаси Бог! Мы люди не каменные - благодарность помним. Вон мастера за горшок каши грамоте обучают.
- Зря ты, Микита! Сколько, он у нас в доме всенощных отслужил. И панихиды, и молебны… Молится за нас, - говорит и гладит убрус по вышитым птичкам. - Может, вредная она какая, книжка эта? Все они там, в Киеве, шибко грамотные. А? Может, к отцу Ферапонту сходить спросить?
- Много твой отец Ферапонт знает! Он отродясь ни одной книжки не прочитал. Его, твоего Ферапонта, с голосу службе учили. Он и Евангелие по слогам читает, когда дьякона нет. Откуда твоему отцу Ферапонту знать? Отнять книжку эту и спрятать! - не очень уверенно заключил Микита.
- Так ведь Офонька…
- Что?..
- Он её всю, почитай, на свою бересту переписал, не хуже Пафнутия. И бересту отнять?
Микита мнёт в кулаке бороду.
- Из головы не выбьешь… Может, отвлечь его чем-нибудь? - и, не давая ответить, продолжил: - Тут с московскими купцами стражник приехал. На площади всех побивает. И не скажешь, что больно велик ростом, - так, как все, чуть повыше. Против нашего Гири - клоп, а Гирю нашего на кулаках одолел.
- Секрет, значит, какой знает?
- Кулаками машет вроде как беспорядочно, а только никто до него рукой достать не может. С завязанными глазами супротив двоих бился - и обоих положил. В ночном бою такому цены нет! Вот бы Офоньку нашего к нему на обучение отдать.
- Как бы не изувечил мальчонку.
- Не изувечит! Мужик с головой и тверёзый всё время.
- И дорого возьмёт?
- Дорого-недорого, а в отъезжих торгах пригодится. Нельзя без этого! Согласился бы!
- Офонька без прилежания ходить к нему будет. Он ведь у нас отродясь ни с кем не дрался.
Отец усмехнулся.
- Прилежание будет! Скажу: без этого дела, Офонька, до Ындии не дойдёшь! Сам побежит, - Микита довольно усмехается в бороду, хитровато прищуривает левый глаз. - Купец должен быть свычен к ратному делу".
Офонасей читал, перечитывал бересту, пока не отворилась каменная кладка с колодезным скрипом.
26
Каменная кладка с колодезным скрипом отворилась. И в образовавшемся проёме, в серых сумерках, мелькнул белый сполох одежд махатмы, проявились очертания его магической красоты. Подспудно я ждал его, был рад ему и на онемевших ногах бросился в образовавшийся проём.
Я шёл за махатмой, как идут за пророком, почтительно стараясь ступать в ногу с ним.
- Я знаю, что тебя не было в хижине, когда покалечили сына брахмана, - не оглядываясь, проговорил махатма.
- Вы знаете, кто покалечил сына брахмана? - спросил я, оглядываясь, точно за нами могла быть погоня. То ли над головой, то ли сзади блазнились мне догоняющие шаги. - Кто же он? Или она? Или они?
- Я хочу помочь тебе, Офонасей, проникнуть в потаённые уголки твоей души, в самую суть твоих желаний, помогу понять тебе твоё предназначение в царстве земли и космоса. - Махатма шёл медленно, очень медленно. А я семенил за ним в серых потёмках по его хрупким следам. - Ты, Офонасей, вития. Ты должен глубже знать не только себя, но и других людей. И единоверцев, и соплеменников, и людей других вероисповеданий. Образ мысли, образ чувств или безчувствие ындуса, буддиста или бесермена. Иначе тексты твои будут поверхностны не только в духовном плане, но и житейском. Коль ты считаешь себя христианином, ты должен писать так, чтобы буддист не улыбнулся снисходительно, прочитав твои мысли о Будде, а папа римский пожалел, что Западная Церковь отпала от православия. А для этого ты должен стать местом, на котором стоишь. Увидишь дерево, и должен стать деревом. Увидишь птицу, и должен стать птицей. Я научу тебя быть тем, что ты видишь. И ты выйдешь из этого мира. И твоё заточение покажется тебе смешным. Ты превратишься в птицу и будешь ловить рыбу в реке. Ты сможешь описать ощущения рыбы, когда её чешую сжимает клюв птицы. А чтобы ты мог описать то, что происходит в ином мире, я научу тебя духом покидать тело… И так ли уж важно, кто покалечил сына брахмана? Господь выключил тебя из внешней среды. Вот это главное! И спроси себя: "Для чего?"
- Мне передали свитки, - сказал я после длительной паузы. - И я прочитал их.
- Тебя что-то смущает?
- Да… Поначалу я был в недоумении, потом в неком тихом восторге, но потом некоторые детали стали смущать меня, - чистосердечно признался я.
- Что же смутило тебя? - обернувшись, на ходу спросил махатма.
- Слова.
- Слова?