От страха ослабели руки, разжались пальцы, державшие сучок, и, ломая ветви, Дуня полетела вниз с обрыва.
- Княжна!
Бориско продрался сквозь березняк, подбежал к обрыву.
- Княжна!
На дне у корявых темных корней увидел ее неподвижное тело. "Убилась!" Торопливо полез вниз.
Дуня лежала оглушенная. Сарафан в клочьях, повыше виска светлые волосы потемнели от крови.
Бориско встал на колени, начал тормошить ее, повторяя одно и то же:
- Княжна! Княжна! Опомнись!
Отклика не было.
Парень посмотрел вверх. Круто! Не втащишь!
Поднял Дуню на руки, стал осторожно спускаться по дну оврага. Мелькнула мысль: "Спасу княжну, князь отблагодарит, долг простит, из холопов отпустит".
Выбрался на берег, осторожно положил княжну, зачерпнул пригоршню воды, плеснул ей в лицо. Она только вздрогнула, застонала, но глаз не открыла.
"Что делать? На усадьбу бежать? Негоже ее здесь оставить, а нести сил не хватит - на княжеских харчах отощал".
По счастью, на реке показались рыбаки, их–то и повернул Бориско к усадьбе.
Дуня лежала на дне лодки в забытьи, не слышала, как нос ладьи ткнулся в берег, как Бориско, соскочив прямо в воду, побежал в гору к усадьбе. Когда подняли ее на руки, открыла глаза, увидела испуганное лицо тиуна Прокопа. Трясущимися губами он еле выговаривал:
- Княжна, Евдокия Дмитриевна, помилуй!..
Жгло висок, в голове мутилось, и Дуня ничего не ответила Прокопу, закрыла глаза. Но тиун не отставал, бормотал, бормотал неотвязно.
- Что я батюшке твоему скажу? Помилуй, княжна, ответь, как ты сорвалась?
Дуня наконец очнулась, сказала с раздражением:
- Отстань, Прокоп, и без тебя худо, и дело вовсе пустое. Сорвалась, и все тут, вон Бориски испугалась, подумала - чужой кто.
Княжну подняли, неосторожно тряхнули, от острой боли в виске она опять впала в полузабытье, не разобрала, с чего вдруг свирепо закричал Прокоп, не видела, как он сорвал с себя кушак, повалил Бориску на землю и, притиснув коленом, начал вязать ему руки за спиной…
Узнав о беде, князь Дмитрий разгневался, приказал:
- Холопа в узы!
Через день новый приказ:
- Княжну в город! Посажу дочь в терем, - решил князь, - нечего ей по лесам одной бродить, долго ли до греха.
Но тронуть ее сразу нельзя было: по лесным дорогам больную не повезешь.
Ходила за ней Патрикеевна. Старуха была хитрющая, тянула время, на все приказы князя один ответ: "Нельзя трогать княжну: хворая".
Когда княжьи люди очень нажимали, старуха стучала на них своей клюкой и шамкала беззубым ртом:
- Берите ее, голубушку, берите, псы! До Суждали не довезете, отвечать вам. Ироды!
Спорить с ней поостереглись: ей лучше знать - ворожея.
Так и жила Дуня в деревне, но в июле все повернулось по–иному.
В горницу к Дуне пришел тиун Прокоп, крестясь на образа, он тем временем покосился на няньку, проворчал беззлобно:
- У–у–у… лиса! Недаром батюшку твово Патрикеем звали, в самый раз пришлось. - Поклонился Дуне. - Ты меня, княжна, прости, но больше покрывать вас с нянькой не могу, боюсь своей спиной ответить. Придется в Суздаль ехать немедля.
- Прокоп, голубчик… - начала было Дуня.
Прокоп перебил:
- Не проси, княжна, боле нельзя. Худые вести. Дядюшка твой, старшой братец нашего князя, Андрей Костянтинович, волею божьей, помер. Вестимо, беда одна не ходит: другой твой дядюшка, князь Борису не посмотрев на то, что батюшке твоему он брат молодший, в Нижнем сел. Сама понимаешь, нашему князю Нижегородский стол потерять - нож вострый, бо Новгород Нижний не в пример богаче Суздаля. Дмитрий Костянтинович походом на Бориса Костянтиновича идти сбирается.
- Опять усобица! Пропасти на них нет! - причитала Патрикеевна.
Дуня молчала. Доводы Прокопа падали в пустоту. Не знала раньше, что так вот, всем сердцем, любила она князя Андрея. Встал он в памяти как живой, чуть сутулый, борода клочковатая и сам такой же, вроде ощетинившийся. За суровый нрав и смелый язык многие его не любили, а батюшка пусть самую малость, но побаивался. Горяч был князь Андрей, как отцу–то от него за Москву доставалось… Москва… Митя… Тоже горяч и тоже из памяти не уходит.
Княжна задумалась и забыла о Прокопе. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу, наконец стал покашливать, не решаясь иначе напомнить о себе. Княжна наконец подняла на него глаза, улыбнулась:
- Ладно, поеду, но не тотчас, а завтра поутру. Видно, терема мне не миновать.
8. В ПОСЛЕДНЮЮ НОЧЬ
Своих бед и забот у княжны было вдосталь: и болезнь, и терем, в который отец обещал запереть ее, а потому о Бориске она и не вспомнила.
Но не забыла о парне Патрикеевна. Услышав ответ княжны Прокопу, старуха подумала: "Или нынче в ночь выручу парня, или никогда".
Незаметно, будто за делом, спустилась в подклеть, прошла мимо чулана, где Бориско был заперт, осталась разведкой довольна: дверь заперта простым деревянным засовом, замка нет, а стражу Прокоп снял. Из подклети старуха вышла на двор, обошла хоромы кругом и, выждав, когда никого не было, кряхтя потащила небольшую лесенку, стоявшую у сарая, бросила ее в траву в заулок и тут только вздохнула свободно.
"Дивного нет, что меня никто не видал, - рассуждала она, пробираясь сторонкой в светелку княжны, - Прокоп эвон холопов в поход собирает".
Тиун и в самом деле был занят. Стоял он в открытых дверях сарая, вокруг теснились холопы, которым он выдавал оружие и доспехи. Кое–кто из молодых, отходя с мечом, рогатиной иль топором в руках, весело скалился: "Довольно гнуть спину на князя, ныне погуляем!" Однако таких было мало, остальные отходили хмурясь. Драться, а может, и помирать за Дмитрия Суздальского охоты не было.
Прокоп видел это и только головой качал, и, конечно, ему было не до старухи няньки, проковылявшей мимо.
Пропели первые сонные петухи, когда Патрикеевна поднялась с постели. Прислушалась. Княжна дышит ровно - спит. Как была босиком, старуха прошла через горницу, постояла перед дверью, боясь открыть, скрипнуть. Толкнула ее сразу и, не закрывая дверь за собой, ощупью пошла по темному переходу, спустилась по лестнице и опять остановилась перед второй дверью, ведущей в подклеть. Прислонясь к косяку, перевела наконец дыхание; вошла внутрь, нащупала засов на Борискиной двери, с трудом отодвинула его.
Взвизгнув ржавыми петлями, дверь тяжело открылась. Патрикеевна вошла внутрь.
Чуть светится узкое окошко. Из угла хриплый голос:
- Кто тут?
Шагнула вперед, опрокинула кувшин с водой, замочила ноги.
- Бориско!
Сразу же из угла послышался шелест соломы: значит, вскочил на ноги.
- Неужто ты, Патрикеевна?
- Тише, касатик, тише!
Парень сразу смолк. Старуха, вытянув вперед руки, осторожно пошла к нему в угол, тронув концами пальцев рубаху у него на груди, остановилась.
- Бориско, беги! Ловить не будут, не до тебя нынче. Беги сей час, завтра поздно, завтра меня здесь не будет.
Не слыша ответа, Патрикеевна спросила:
- Аль оробел? Аль тут в подклети сидеть слаще?
- Нет! Нет! - торопливо зашептал он. - Ты иди, чтоб тебя кто вместе со мной не увидел; а то за такое дело князь твоей старой головы не пощадит.
- Ах, касатик, ах, жалостливый, - вздохнула старуха, послушно поворачивая к двери.
Ушла. Парень дождался, когда за Патрикеевной, тихо скрипнув, закрылась наверху дверь, и вышел наружу. Выбраться из хором было легко, но на дворе парень сразу понял, что уйти из подклети - это еще полдела. У ворот горел яркий костер, толпились и шумели явно хмельные холопы.
Прижавшись к стене, Бориско стал обходить хоромы вокруг, чтобы уйти подальше от света; за углом, в темноте, остановился.
До заулка парень не дошел и лестницы, притащенной Патрикеевной, не видал. А в этот час наверху в светлице, ворочаясь с боку на бок, старуха тяжко вздыхала:
- Дура я, старая дура. Забыла парню про лестницу сказать.
Бориско стоял затаясь, а сам все глядел и глядел на тын. Вбитые в землю бревна с заостренными наверху концами были высоки. Разбежаться, допрыгнуть, ухватиться за верх тына, как сперва предполагал, нечего было и пытаться.
"Чего ждать от старухи, - с горечью думал Бориско, - отвалила засов и думает - выручила. И я–то, дурень, послушался ее!"
Парень и стеречься перестал, а потому не заметил подошедшего, и лишь когда сильная рука легла ему на плечо, Бориско вздрогнул, рванулся, но не вырвался из цепких пальцев холопа. Взглянув на него, парень понял: незнакомый.
А тот его сразу признал:
- Никак, Бориско? И ты, брат, в поход идешь?
Парень стоял, опустив голову: кинуться, ударить, сбить с ног! Но человек, остановивший его, был в кольчуге и шлеме, а в руке держал топор, на такого с голыми руками не полезешь.
Холоп, чуть прищурясь, смотрел на парня.
- Так! Так! Понятно. Доспех нам сегодня днем выдали, а ты безоружен… Значит… - холоп помолчал. - Значит, в поход тебя Прокоп и не думал брать.
Вдруг, приблизив свое лицо к лицу парня, холоп зашептал чуть слышно:
- Ты, видно, под шумок удрать задумал?
- Нет! Что ты! - также шепотом ответил Бориско.
- Ты мне, парень, не ври. Я тя насквозь вижу! - проследив за взглядом Бориски, брошенным на тын, он сказал: - Понял я твои замыслы, парень, пойдем...
Бориско чувствовал - железные пальцы холопа еще крепче сдавили плечо, сопротивляться не стал, Холоп толкнул его в сторону от ворот, провел десяток шагов и круто повернул к тыну. Здесь, отпустив парня, он повернулся лицом к бревнам, согнул спину:
- Полезай!