Глядя ему вслед, Андрей думал: "Ладно, Митя, добывай себе ярлык, ужо подрастет Дмитрий Иваныч, в силу войдет, тебя все едино с великого княжения сгонит…"
Далеко позади остались княжьи люди; Дмитрий и не заметил, что конь его давно пошел шагом, да и ничего не замечал. В голове клином засела одна злая, кичливая мысль: "Чтоб я да Митяйке московскому поддался, великое княжение уступил? Тому не бывать!"
Конь встал как вкопанный, Дмитрий поднял голову. Старик татарин, одетый в рваный пурпурный халат, держал коня под уздцы.
- Куда едешь?
Князь замахнулся плетью, но ударить не посмел, крикнул только:
- Ты кто такой, чтоб с князей ответ спрашивать?!
Старик не моргнул даже.
- Знать хочу, куда едешь.
- Вот привязался! В Орду еду к царю Наврузу, отпусти уздцы, пока цел!
- Ярлык добывать? - сощурился. - Смотри, князь, побереги казну: скоро дары иному хану подносить будешь.
Бросил уздечку, не оглядываясь, пошел прочь.
- Что за притча такая? Единым словом оплел, как паутиной, старый леший. Что он мне сказал? Иному хану. Какому же иному, коли Навруз только что царем стал?
Князь Дмитрий смотрел, как в чаще кустов мелькает халат старика, спускающегося по скату оврага, потом оглянулся: "Надо подождать Андрея, посоветоваться. Тут дело нечисто!"
4. СТЕПНОЙ КОРШУН
До столицы оставался день пути, когда татары увидели в степи богатое кочевье: табуны лошадей, юрты, в прозрачном воздухе синеватые струйки, поднимающиеся от костров.
Тагай жадно нюхал воздух: запахи лошадиного пота, овечьей шерсти, дыма и степных трав перемешались, неодолимо влекли его к себе.
В середине кочевья стояла богатая юрта с красным верхом. К ней и направил свой отряд сотник. Встреченный конной стражей, Тагай подъехал к юрте, на правах гостя вошел первым.
- Селям! - слова приветствия завязли в горле, - Челибей? Ты жив? Я думал, что ты давно в раю вкушаешь ласки гурий; еще зимой в Москве нас известили, что ты бежал из Орды, что тебя повсюду ищет Кульна–хан, да забудется его имя.
Казалось, Челибей не заметил гостя. Сжавшись в комок, охватив руками колени, сидел он, глубоко задумавшись. Чуть видные морщинки, обозначившиеся под редкими усами, были незнакомы Тагаю. Наконец, оторвавшись от своих дум, Челибей взглянул на сотника, сказал с горечью:
- То правда, как за зверем, охотился за мной Кульна.
И вдруг вскочил, рассмеялся:
- Кто видел, чтоб ишак за коршуном угнался? Кульна мертв, а я большим тарханом стал. Науруз–хан мне под начало тысячную орду отдал, с табунами, с юртами, с воинами, с женщинами, с детьми.
Повезло Тагаю - встретил старого друга, все узнал, что в Сарай–Берке творится, кто в силе теперь, кто без головы остался, и, лишь когда спросил он про самого Науруза, Челибей опять помрачнел, сказал громко:
- Велик и грозен доблестный господин наш Науруз–хан. - Приглушенно добавил: - Помолчи об этом, Тагай, лишние уши вокруг. - Тревожно взглянул на вход юрты, покосился на Тагая, опять оглянулся и не утерпел:
- Поедем в степь…
Суслик, столбиком стоявший на вершине кургана, метнулся прочь, заслышав топот копыт.
Здесь остановили лошадей. Степь лежала внизу весенняя, буровато–зеленая, кое–где блестели полые воды, в дальней балке белел последний снег.
Тагай после Москвы все не мог надышаться степью, раздувая ноздри, жадно внюхивался в сладковатые ароматы прошлогодних трав. Ветер шевелил лисий мех на его шапке.
Челибей без слов понимал сотника и не мешал ему: пусть его глядит в степь - знать, добрый татарин, коли так жадно, как крепкий кумыс, пьет он ветер степных просторов.
Наконец, тронув Тагая, заговорил:
- Спросил ты меня о Наурузе. Золотая кровь великого Чингис–хана течет в его жилах, но много ли крови этой - не знаю! Убить Кульну он сумел, сумеет ли свою голову на плечах уберечь - не знаю! Милостив он или жесток - не знаю! - И, злобно ощерясь, бросил: - Да он и сам того не знает!
Тагай удивленно взглянул на друга:
- Ты что невесел ныне? Придумал тоже - о Наурузе тревожиться, - и, вспомнив ночного гостя, добавил: - Мало ли ханов было, мало ли будет еще, а по мне - лишь бы кус больше достался.
Челибей круто повернулся к сотнику, и, увидев его лицо, Тагай поперхнулся, смолк, лишь забытая улыбка осталась на губах.
- Тебе бы только брюхо набить да жиру нагулять! У–у–у!.. Баран курдючный. И все вы бараны, вас бьют, режут, а вы… - Челибей судорожно теребил повод.
Тагай подъехал к нему вплотную, заглянул в лицо:
- Что с тобой: какое горе гложет твою душу? Я не узнаю тебя, степной коршун.
- Затупился клюв у коршуна. Не знаю, кого клевать, не себя ли? Вот посадил я Кульну на белый войлок ханский , он мне за это крылья обломал. Теперь Науруз–хан. Лучше, что ли? Разве ханы это? Шакалы, трусы, хорьки!
Тагай оглянулся:
- Слава Аллаху, вокруг пусто.
- Хоть ты пойми, Тагай, от этой резни ханской слабеет сила татарская! Орда слабеет! Пойми! - И сразу смолк: ничего он не поймет, рожа у дружка глупая.
Взмахнул плеткой. Лошадь присела на задние ноги, всхрапнула и пошла с кургана крупной рысью. Тагай скакал сзади, поглядывая на затылок Челибея, посмеивался беззвучно: "Бердибек–хана резал, об Орде не думал, у Кульны в когтях побывал, иное запел. Эх, Челибей, лихим был баатуром, стал ишаком вислоухим". Посмотрел вокруг, улыбнулся: "Пока шумят ковыльи степи, мощь Золотой Орды не иссякнет, и страшиться нечего". Весело взглянул вперед. Вздрогнул. Осадил лошадь.
- Челибей, смотри! Кто это?
Около красноверхой юрты сидел старик в рваном пурпурном халате.
- Ты не знаешь? - казалось, искренне удивился Челибей. - Это же сам святой Хизр - человек, которому Аллах подарил бессмертие… - И добавил со зловещей усмешкой: - Радуйся, Тагай, встреча с ним сулит правоверному удачу.
Зорко вглядывался старик в подъезжавших. Все pa зглядел, весь разговор их понял. Когда всадники остановили лошадей, Хизр встал, сказал властно:
- Не слезай с лошади, сотник, место твое не здесь. Зови людей своих, скачи в Сарай–Берке. Служи Науруз–хану служи верно, чтоб он полюбил и поверил в тебя. Да не забудь, если счастье дорого тебе, молчи о наших встречах. Молчи и помни и жди меня.
Презрительно, с холодной усмешкой глядел Челибей на пожелтевшее от страха лицо Тагая.
5. БОЯРИН БРЕНКО
Киличей московский Василий Михайлович вернулся от Науруза с пустыми руками.
Целый день спорят бояре: ехать князю в Орду или нет. Из приоткрытой двери доносятся их голоса. У окна в сенях стоит Митя, прислушивается, что говорят в думной палате. Опять Вельяминов с Василием Михайловичем вздорят:
- Роздал ты и казны и соболей немало, а ярлыка на великое княжение не добыл: не сумел, видать, прислужиться к царю Наурузу, - корит тысяцкий киличея. Тот обиженно отговаривается:
- Толковал я тебе, Василь Васильич, многажды толко вал, а ты все свое. Коли не захотел царь Навруз ярлыка мне в руки дать, моя ль в том вина? Так и сказал: "Пусть сам князь в Орду придет, будет ему ярлык".
- А ты поганому поверил? Нешто не знаешь - верить царям ордынским нельзя!
- Порой, Василь Васильич, и знаешь, да не взлаешь. Царь–то, он…
Вельяминов перебил:
- Немедля князю в Орду ехать надо, не то перекупят, как бог свят, перекупят у нас ярлык! Цари ордынские до казны жадны, это всем ведомо.
Бояре заговорили все враз:
- Правду речет Василь Васильич! Ехать князю!
- Почто Ваську–то Михайлова киличеем посылали? Только время провел!
- Ты бы небось поболе добился?
- Вестимо, поболе! Ваське что: сгибает - не парит, сломает - не тужит.
- Легко другого корить. Сам небось тоже наломал бы…
- Это я–то?
- Ты! Помнишь, как…
- Полно, бояре, лаяться. Думать надобно, чего ныне делать.
- Думать нечего, ехать надо!
- Что за беда, коли князь у нас отрок? А бояре на что? Да если на то пошло, все в Орду поедем!
- Нешто уступать кому стол великокняжеский? Не бывать тому!
- Ехать надо!
В гул боярских голосов ворвался звенящий крик княгини:
- Не пущу сына в Орду! Слышите, бояре, не пущу!..
- Ты что, Митя, не в думе?
Дмитрий оглянулся, увидел подошедшего Мишу Бренка, улыбнулся другу.
- Отпустил меня владыка - душно в палате.
- Так идем на двор, поиграем.
- Нет, не до потехи сейчас, я здесь постою, послушаю.
- Полно, пойдем… - Миша вдруг смолк. - А ведь это батюшка речь держит.
Старый Бренко говорил душевно:
- О княгине подумайте, бояре, совсем извелась, не осушая глаз, плачет. Но и ехать князю вроде бы надо, - замолчал в раздумье, - а может, и нет? Митю тоже поберечь не грех. От слова худого не сделается, чур нас, а случись с князем в Орде недоброе, что с Москвой будет? Подумать страшно! Обескняжим - погибнет дело, отцами и дедами начатое.
В палате опять зашумели бояре. Миша взглянул на князя.
- А тебе, Митя, охота в Орду поехать?
Дмитрий долго молчал, думал, потом улыбнулся, блеснул зубами: