– А потому, что я ему нужен. Он боится Русы, которому тоже нужен мой труд. Вот почему он добр к нам, Таннау! Его доброта – это доброта волка.
– Не будем трудиться на Иштаги! – предложил Таннау. – Зачем нам делать красивые вещи для злодея?
– Мы должны их делать для царя Русы, – ответил Аблиукну. – Но даже если бы пришлось работать и на Иштаги, все равно никуда от них не уйдешь. Я тоже предлагал отцу Аплаю не делать золотых щитов для деда нашего царя – он был злой человек, в нем тоже жили злые духи.
– И что же сказал тебе Аплай?
– Он сказал, что на то воля богов, – ответил Аблиукну. – А мы, бедные люди, должны жить, как велят боги.
– А разве боги велят уводить в рабство? – загорелся вдруг Таннау. – Разве Аплай был скверный человек? Почему его увели в рабство?
– Его увели как раз за то, что он был хороший человек, искусный мастер, – ответил Аблиукну, погладив голову Таннау своей шершавой рукой.
Они подошли к ручью, который весело струился по камешкам. Увидев, как ослик побежал с пригорка, чтобы попить прохладной воды, дед предложил внуку отдохнуть под старым орехом.
– Хороша вода! – восторгался Таннау, окунувшись с головой в ручей. – Я давно не пил такой вкусной, прохладной воды.
– Это вода необыкновенная, – согласился Аблиукну. – Она памятна мне с юности. Я никогда не забуду этого ручья.
– А чем она памятна тебе? Расскажи, дедушка, – попросил мальчик.
– Видишь ли, – ответил задумчиво дед, и его добрые серые глаза подернулись печалью, – вон там, у оврага, ручей был когда-то широк и полноводен, как маленькая река. Я часто ходил сюда купаться. И вот здесь я встретил Таририю. Это было вскоре после того, как ассирийцы увезли Аплая из Мусасира. В наши края не дошло войско Саргона. Я долго ждал отца…
Первое время, когда я остался один, мне казалось, что солнце померкло и вечная ночь опустилась на землю. Я много дней бродил по винограднику голодный и несчастный. Слезы душили меня, мысли путались от горя. Я потерял веру в богов. Я думал: лучше бы и меня взяли вместе с отцом. Так прошло много дней. Ассирийцы давно уже покинули Мусасир, и люди, оставшиеся в живых, вернулись и занялись прежней работой. Не вернулся только Аплай. Мне сказали, что он увезен Саргоном. Так я и не дождался отца и остался один. Не знал, что делать, как жить… Но вот как-то пришел ко мне сосед и предложил сделать ему котел. Бронза у него была. Я взялся за работу. Развел огонь в печи – то была печь Аплая – и стал работать. А вечером пошел к ручью помыться и рубаху выстирать. Только расположился я на камне, смотрю – идет девушка. Стройная, тоненькая, как молоденький кипарис; косы длинные, черные. Несет на плече кувшин и что-то напевает. Я сделал вид, что не вижу ее. Подошла она поближе, увидела меня – умолкла. Набрала воды в кувшин. А потом окликнула:
"Аблиукну!"
Я поднял голову и увидел Таририю, дочь пастуха. Она ранней весной ушла с отцом в горы и теперь только вернулась.
"Таририя, – воскликнул я, – как хорошо, что ты уцелела!"
"А почему ты печален, Аблиукну, почему не слышно твоей веселой свирели?" – спросила она ласково.
"У меня горе большое, Таририя: ассирийцы увели Аплая. Теперь я один". – И я горько заплакал.
"Не печалься, Аблиукну, мы не оставим тебя", – сказала Таририя и так ласково на меня посмотрела.
Мы постояли молча: я с мокрой рубашкой в руках, а Таририя с кувшином воды на плече. А потом она протянула руку ко мне и сказала:
"Дай мне рубашку, Аблиукну, я зашью на ней дыры".
"А как я получу ее, Таририя?"
"Я принесу ее тебе".
"Я буду рад", – сказал я так тихо, что она и не услышала, а только догадалась.
Ее добрые карие глаза засветились теплыми лучами, словно на меня глянули два маленьких солнца.
Утром Таририя принесла мне рубашку и свежих лепешек. Она почистила котлы, помыла кувшины, а когда все привела в порядок, сказала, что будет приходить и приносить лепешки.
"Ты ведь не умеешь их печь?" – спросила она меня.
Я умел печь лепешки, но ответил, что мне не приходилось этого делать.
"А зерно я заработаю и сам на зернотерке размельчу", – сказал я девушке.
Мне хотелось получить побольше пшеничного зерна, очень захотелось помочь Таририи. Я хорошо поработал и быстро сделал котел. А потом разыскал десять незаконченных бронзовых чаш. Я решил их доделать, чтобы получить за них много зерна.
Мои чаши уже были готовы и сверкали как золотые, когда я снова услышал шаги Таририи. Она легко ступала в своих маленьких соломенных сандалиях.
"Как хороши чаши! – воскликнула девушка, входя в дом. – Как они блестят! Ты искусник, Аблиукну! Кому ты их отдашь?"
"Да вот не знаю, кому отдать", – ответил я и покраснел. Меня обрадовала похвала этой хорошей девушки.
"А я придумала, – сказала Таририя, внимательно рассматривая чаши. Она ударяла по ним деревянной палочкой, и чаши отвечали ей разными голосами. – Как они звенят!.. Ты отнеси их богатому купцу, который вчера вернулся из Согдианы. Он привел целый караван верблюдов, и на каждом – тюки всякого добра. Попроси у него зерна пшеничного и еще что-либо – кусок шерсти на рубаху или сандалии из кожи".
"А ведь ты права, Таририя!" – согласился я.
Я пошел к богатому купцу и показал ему свои чаши. Его маленькие словно смазанные маслом глазки так и засверкали.
"Я возьму их, – сказал он. – Говори, что тебе надобно".
Я попросил горшок зерна и шаль заморскую: захотелось мне Таририи принести подарок. Но купец закричал, замахал руками и сказал, что зерно даст, а шали не даст.
"Тогда и чаши не получишь!" – сказал я решительно и собрался унести свое добро.
Когда увидел купец, что я в обиду себя не дам, велел отсыпать мне горшок зерна, а затем принес мне и шаль. Да какую шаль! Точно сотканную из лунных лучей. Никогда я не видел такой красоты!
Словно на крыльях полетел я к дому своему. Таририя уже ждала меня. Когда она увидела эту шаль, так и замерла от восторга. Все отказывалась, не хотела надеть, но я упросил ее. Надела она шаль и еще прекрасней стала.
Мы подружились с Таририей. Целый год она помогала мне, заботилась о моем хозяйстве. То добрым советом поможет, то делом каким. Привык я к ее ласковому голосу, к заботам…
Но вот раз пришла Таририя опечаленная. Долго молчала, только смотрела, как я работал – ручку для кинжала отделывал. А потом сказала, что собрался отец ее на новые пастбища, далеко от наших мест; покидают они свой дом и больше не вернутся сюда. Сердце мое так и замерло…
"Как же быть? – спросил я свою подругу. – Как буду я жить без тебя?"
Таририя молчала. Грустными были ее глаза, никогда я не видел в них такой печали. Что она могла ответить мне?
Я всю ночь не спал, а наутро решил пойти к отцу Таририи и узнать свою судьбу. Надел я чистую рубаху, волосы причесал и пошел. Сердце билось – казалось, не удержишь его в груди. Разные слова я придумывал для разговора с пастухом, а когда перешагнул порог его дома, все из головы выскочило. Как увидел я отца Таририи, так и забыл все умные речи, что ночью придумал. Я сказал только то, что сердце мне подсказало.
"Добрый сосед, – говорю, – ты знаешь отца моего, Аплая. Хороший был он мастер, знаменитый. Я кое-чему у него научился… Оставь мне Таририю! Вместе будем с ней жить, вместе хозяйство вести будем. Через год я накоплю всякого добра и отдам тебе достойный выкуп. Тогда и свадьбу сыграем".
Сказал я это и протянул руку пастуху. Вдруг, думаю, не даст руки, тогда хоть сквозь землю провались. А он подал руку и смотрит на меня с доброй улыбкой. Был он черен и космат, как чудовище, а глаза у него были добрые, как у Таририи.
"Оставлю, если будешь о ней заботиться, – сказал пастух. – Да что вы есть будете? Одну только корову могу дать моей Таририи".
"Вот и хорошо! – сказал я радостно. – Нам ничего не надо. Мы всё добудем своими руками".
Так и было. Сыграли мы свадьбу, и завелось у нас доброе хозяйство.
Зажили мы счастливо и двух дочерей растили – красавицы были, как Таририя. Промчались годы, и дождались мы свадьбы старшей дочери, Шамзи. Потом внук Таннау родился. А Таририя все не старилась… Помню, мне поручили сделать статую богини красоты. Я сделал ее, глядя на мою дорогую подругу. Я не посчитался с тем, что обычай старины требует лепить статуи по готовым слепкам, – не полагается иметь образцом живого человека. Я отступил от обычая, зато статуя получилась такая, какой никто в мое время не смог сделать… А дальше ты знаешь, – сказал Аблиукну и тяжко вздохнул. – Я уже рассказывал не раз. Тебе было меньше трех лет, когда горе свалилось с неба. Все погибли от черной болезни. Каким-то чудом остался ты в живых. А меня она не коснулась, будто я был заколдован… – Аблиукну умолк и долго смотрел в ту сторону, где когда-то встретил Таририю.
Мальчик отвернулся, чтобы не видно было, как его опечалил рассказ деда.
– Но нас двое, – сказал Аблиукну, как бы стряхивая горе и усталость.
Он встал, потянулся и по-юношески быстро взобрался на дерево.
– Ну-ка, наберем орехов! Посмотри, как много их здесь. Вот когда я тебя угощу!
– А я угощу тебя царскими яблоками, – сказал Таннау, вытаскивая из рукава рубахи румяные, сочные яблоки. – Когда я увидел злого мальчишку, я решил, что это сад дьявола и боги не рассердятся, если я нарву яблок для своего деда.
Они посмеялись друг над другом, дед и внук, и пошли домой.
