В середине просторной комнаты располагалась каменная печь с котлом, в который изливалось несколько трубок. Дым поднимался свободно вверх и выходил из отверстия в высоком потолке. Вокруг печи было просторно. Пол, устланный шкурами, мягкий, точно шерстяной ковёр. Места на шкурах старик отдал гостям, а сам предпочёл циновку.
Котёл закипал медленно, но его хватало, чтобы долить кипятком большую ёмкость для общей бани. И взрослые, и подростки без различия пола - раздевшись, мылись в ушатах, а после степенно забирались в сэнто, горячий парящий бассейн и устраивались на приступке, окунаясь по плечи. Самураи ничуть не опасались "потерять лицо" - мечи явно мешали, и они снимали оружие. Суа, по идее, совсем не имела права показываться перед низкорождёнными без одежд, но тут ситуация позволяла: принцессы Ямато могли принадлежать божествам как жрицы, но не заниматься боевыми искусствами!.. Поэтому раздеться и голышом влезть в общую баню уже не казалось Суа таким уж невозможным делом. В конце концов, она ведь ни с кем не целуется - чего тут неприличного! К тому же вместе со всеми - мужчинами, мальчиками и девочками - в бассейне расслаблялся и её Шуинсай…
После водных процедур запахло смесью влажной соломы с глиной и паром. Новизна необычной обстановки захватила гостей, они не могли уснуть. Внутри отдельной нока, в темноте, пронизанной янтарным светом из отверстий в ткани, прикрывающей выход и два окна, перешёптывались юноши, похихикивали девушки, царило оживление, точно накануне праздника. Шуинсай, закутавшись в шкуры, сидел и разговаривал со стариком, интересуясь его детьми да рассказывая про жизнь свою и брата. Суа глядела во тьму потолка и не без интереса слушала беседу. Ей нравился бархатный голос мастера, чудилось: она знала его давно, в какой-то из прошлых жизней он уже принадлежал ей. Или она ему… Старик, ничуть не стесняясь девушек, похвалялся своей не угасшей мужской силой, что явила себя в бане, а Шуинсай рассмеялся от души и поделился знаниями в области стимулирующих трав и продуктов.
- Всегда ли саке расслабляет его? - подумала Суа. - Он достаточно выпил, но вёл себя безупречно. Во дворце, среди притворщиков, ленивцев и чревоугодников, становилось тоскливо, только несколько приближённых брата заслуживали уважения.
Старик неожиданно замолк и громко засопел.
- Так… - вдруг серьёзно сказал мастер, повернувшись. - Спать!
Ученики перестали возиться, затихли. Суа вспоминала, лёжа на толстом мате без сна, как однажды после обильного ужина приближённые сёгуна разошлись по домам, а сам Хадзиме, отослав евнуха и наложниц, взял лампу и пришёл в комнату сестры. Суа готовилась ко сну, сидя перед круглым серебряным зеркалом. Удаляя косметику с лица влажным платком, сделала вид, что не заметила брата. Отложив платок на низкую тумбочку, разглядывала в зеркало лицо.
- Здравствуй, Суа. - Хадзиме наклонился над ней. Она отвернулась, скривив губы - от брата пахло саке и луком. Он положил руку на её открытое белое плечо, поцеловал в шею, встал на колени и обнял за талию. - Я удручён.
- Ты всегда не в духе, когда заходишь ко мне! - не стерпев, ответила она свистящим шёпотом, следила за его раскрасневшейся щекой. - Долго мне терпеть такого брата?.. Долго мне притворяться сестрой не твоей, а полоумного Тоды?
- Не груби Белому Тигру! - Хадзиме схватил её за левое запястье, потянул на себя, заключая в объятия. Сопротивляясь, Суа оттолкнула его, прошипев змеёй:
- Братец, ты дождёшься!.. Больше не вынесу домогательств, я - не одна из твоих шлюшек, ты не вправе владеть мной, опротивел! Однажды я тебя убью, клянусь!
- Конечно, - усмехнулся он, поднявшись. - Твои многолетние тренировки… Будь ты сильнее хоть самого Кендзо и любого из его бандюг, но ты - женщина! Мои наложницы бесплодны, или хуже - рожают девок. Близится круглая дата со дня разгрома Белым Тигром эмиси Хоккайдо, а также - Праздник Весеннего равноденствия Сюмбун-но хи, и по традиции каждый высокорождённый даймё являет солнцу и народу наследника. У меня - никого, я в глубоком отчаянии!
- Не они приносят испорченные плоды, а ты!.. Или забыл о выкидыше… от тебя, братец? - Суа проговорила с невыносимой горечью.
Плотно сжав губы, он удержался от грубого ответа. Суа встала, глядя на него остановившимся взглядом.
- Ты снова захотел меня, слизень несчастный? - нутро заныло в ожидании неминуемой ссоры, которая случалась регулярно на протяжении многих недель. - Мне безобразно чувство, когда касаешься и мнёшь моё тело. Ты не Сусаноо, я - не Аматерасу! Ты, шутя, перекусишь моё ожерелье, но мне - ни за что не перекусить твоего меча! Детей у нас не будет!!!
Оранжево-жёлтый свет догоравших свечей играл на её крепких круглых плечах, придавая матовой коже розовый оттенок.
- Пожалуйста, Суа, любимая, только ты в силах спасти род Белого Тигра, - Хадзиме пал ниц перед ней, и, подняв голову, умоляюще попросил: - Мне нужен здоровый наследник. Ты - моя надежда!
- Смотреть на тебя невыносимо, - покачала она головой, нахмурившись. - Поделись одной из своих наложниц с вассалами, чиновниками или генералами. Да, твой любимчик, Мицухидэ, что постоянно тебя спасает, играючи решит и такую твою проблему… Поражаюсь, как ты не привёл его сегодня… ко мне!
- Ты - дерзкая нахалка! - выпалил Хадзиме, и, задрожав от злости, бросился на сестру с кулаками. Она ловко поймала руку и крутанула в запястье - ошеломлённый сёгун свалил перегородку, прорвав шёлковую обивку. Некоторое время он лежал, непонимающе глядя в потолок. Затем встал, мазнул сердитым взглядом прибежавших ёдзимбо, и покинул комнату, дрожа от гнева…
Впервые за долгое время Суа приснился цветной сон, в котором она лежала на поляне, залитой солнцем, среди лилий, белых и красных роз. От аромата приятно кружилась голова, сквозь красочную пелену нереальности она чувствовала тепло, подобное тому, которое испытываешь, находясь с дорогими людьми. Рядом сидела мама, одетая как крестьянки, а папа и Шуинсай вместе носили охапки душистого сена, заготовленные на зиму для коровы. Суа знала, что её собираются отдать в храм, чтобы она стала мико и не пачкала руки крестьянским трудом… Но вдруг рядом появился брат Хадзиме и сказал, что договорился с богатым господином, который согласен взять её, Суа, себе на содержание - в качестве майко, в обмен на её девственность.
Суа проснулась от громких криков испуга: девушки визжали, сбившись в кучу, прикрывшись шкурами. Парни сонно переглядывались. Утренние бледно-синие лучи солнца, струившиеся в окна, выхватили белую толстую крысу с длинным розовым хвостом. От пронзительного девичьего визга крыса заметалась из угла в угол, и, наконец, спряталась под печь. В хижину вбежал мастер Шуинсай, следом - старик Бенйиро. Первый недоумевал, второй тонко расхохотался.
В это утро они так и не смогли отправиться на Исикари. В Дунгбен принесли известие - на деревушку Хайкан, что располагалась далеко внизу ущелья, западнее храма, напали горные бандиты: загнали в глубокую яму мужчин, забрали запасы риса, увели несколько голов скота, надругались над женщинами и детьми. Обещали вернуться, когда крестьяне соберут выкуп, и жители Хайкан понимали, что им несдобровать. Видя, как тренируются ученики братьев Зотайдо, посланники деревенского старосты решили обратиться за помощью к ним.
- Уходи, пока цела! - раздражённо вскричал Лао, подбежав к Суа, заглянул в лицо, едва не поцарапав седой щёткой усов. Перед глазами принцессы багровела неприятно вытянувшаяся помятая волчья физиономия мастера. Суа сохраняла спокойствие, стиснув зубы. От Лао разило саке и здешним деликатесом - маринованными ламинариями. Старший Зотайдо ярился - размахивал руками, толкался, гримасничал, но ученики привыкли к такой манере и не реагировали, они знали, что мастер столь необычным способом испытывал их на прочность. Шуинсай, наконец, остановил расходившегося брата.
- Никто не покинет отряд, слышишь, перестань! У каждого воина своё предопределение… - последние слова прозвучали глухо, и некоторые поняли, что подразумевал младший Зотайдо.
Мастер своего дела, помешанный на совершенствовании живых боевых машин, Лао проводил в тренировках дни напролёт. Учеников он считал статистическими единицами, "средством для достижения цели в руках умельца", и не более. В отличие от Шуинсая, Лао не дорожил никем из учеников, самоотречение считал "основой-наконечником воинского совершенства", не чувствовал вины за смерть, разговаривал только по мере необходимости, не вдаваясь в подробности, не приветствовал индивидуальный подход. Не испытывал Лао к ученикам ни дружбы, ни симпатии. Ничто не могло разжалобить старшего Зотайдо, казалось, по его венам бежала ледяная вода, а сердце - осколок гранита. Он мог дюжинами посылать на смерть, затем тренировать новобранцев и отправлять снова. Подчинялись ему беспрекословно, знали, что ослушание наказывалось.
- Вы погибнете, недоучки, - проговорил Лао жёстко, бросив в стоящих кучно учеников горсть камней. - Я уже вижу вас, мертвецов, в земле!.. Пшли вон!
Ученики молчали, глядя на мастеров, кто внимательными, кто преданными глазами. Лао, сев подле костра, поднял дожарившийся кусок говядины, удовлетворённо улыбнулся:
- Значит, готовы умереть? - торжество разгладило черты его лица. - Духом зрелый настоящий самурай всегда готов проститься с жизнью. - Лао поднял и оглядел лоснившийся от жира аппетитный кусок. - Жизнь - ничтожна! - откусил и поморщился: кусок не успел остыть. - Честь - вечна! - горячая сальная капля потекла по бороде.
- Но ВЫ - не самураи! - заорал Лао. - Только посмейте умереть! Думаете, смерть спасёт вас от меня? Х-ха! Если узнаю, что кто-то из вас мёртв - догоню и убью!