В голосе Митьки слышались боль и отчаяние. Его лицо было еще мокро от слез и судорожно подергивалось от пережитых только что рыданий. Люди инстинктом поняли, что мальчик действительно испытал большое горе, и что на его душе лежит какая то большая тяжесть.
- А пусть себе едет, мягко произнес чей то женский голос. Раз он обещает не красть…
- Да и как же он оттеда что вынесет? Мы же тут все видим…
- Пущай едет…
- Эва? отозвался другой, злобный голос. Они - воры хитрые. Вытащат - не заметишь… И притворяться могут… Лучше в ГПУ сдать.
Глаза Митьки загорелись.
- В ГПУ, сучья твоя душа?.. Так дай же Бог, чтобы твои дети так же бегали по улице, как я!.. Чтоб и они с голодухи дохли! И ты тоже, гадина ты подлая. Тебе абы только твой мешок целый был, стерва, а что тут вся душа в крови - тебе дела нет. Тебе это все едино!.. Сволочь ты советская!..
- Молчи, щенок!.. Да я тебя…
Волосатая грубая рука потянулась к Митькиной шее. Он отбил ее резким ударом и крикнул зады-хающим голосом:
- Эй ты… Лапы убери, а то палец откушу или ножом пырну. Не трожь лучше. А то - видишь?
В руке Митьки появилась бутылка.
- Видишь? Керосин тута. Если вытаскивать будешь или в ГПУ стукнешь - мне все едино терять нечего: я бутылку разобью и спичку суну… Чуешь?
В голосе мальчика было столько отчаянной решимости, что в вагоне поняли: беспризорник свою угрозу выполнит. Никто не знал, что в бутылке простая водка, не загорающаяся от спички. Да, пожалуй, в приступе отчаяния Митька и сам верил, что все вспыхнет от его спички. Но, во всяком случае, угроза подействовала. Рука, протянутая к мальчику, опять опустилась.
- Ну вот: так то лучше… Миром. А я гадом буду - ничего не украду!
Голова беспризорника исчезла под скамейкой. Пассажиры переглянулись и словно по молчаливому соглашению поставили, чемоданы и мешки на старое место. Каждый из тех, кто наблюдал эту сценку, почувствовал, что во вспышке мальчика есть какая то доля личной только что пережитой трагедии, и что этому беспризорнику с исковерканным от злобы и отчаяния лицом можно верить.
А Митька внизу под скамьей, опять свернулся клубком, пощупал привязанный под коленом предмет, обнял Шарика и устало уронил голову на руку. Скорый поезд мчался к Москве…
Глава IV
Несгибающаяся молодёжь
26. Неизвестность
- Так что вот, ребятишечки, каков мой рапорт. Можете ругать меня почем зря, но, право же - я то чем виноват? Слежка - вы сами знаете, здо-о-о-рово была поставлена. Вы ведь сами тоже во время не заметили… А насчет нашей "тайны" - уж, значит, такая судьба… "Кисмет"… Не повезло - вот вроде как и тебе, Колька, с твоей лапой, И как только тебя угораздило сверху так загреметь? Как лапа - "фукцирует" уже?
- Ничего… Заживет!
Наши друзья сидели на набережной Москва-реки, откуда во все стороны можно было видеть на сотню метров, и рассказывали свои приключения. Героем рассказа был Сережа, которому удалось напасть на след их "тайны". Но заметно было, что неудача немного ошеломила бесшабашного студента.
- А остаться на дольше мне никак нельзя было, несколько виноватым тоном закончил он свой рассказ. Денег не было ни копья, команда уезжала, торчать в Севастополе было незачем, да и опасно. Целый день я шатался по всяким дырам, думая встретить этих ребят, да разве их найдешь? Это все равно, что найти знакомую блоху в стоге сена. Так ни с чем и уехал. Хорошо, что хоть свою шкуру целой вытащил из этой странной истории… Не везет нам, ребята, с этой тайной адмирала. Вот навязался старый хрыч на нашу голову!
- Так ведь ты же сам голосовал за то, чтобы взяться?
- А я думал, что тут только забавно будет: вроде крестословицы в журнале. А тут - на тебе: плюнуть некуда - везде около нас ГПУ…
Друзья задумались. Слежка ГПУ для них не была новостью. В какой то степени они все к ней привыкли, как привык каждый гражданин СССР. Но то напряжение слежки, которое было установлено именно за ними, показывало на какой то чрезвычайный интерес "всевидящего, ока" к этому делу. Было очевидно, что ГПУ знает или подозревает в этой тайне что то весьма важное, и что, не будь случайности с беспризорником, тайна, которую они пытались открыть, уже была бы в руках ГПУ… А теперь?
Николай первым нарушил молчание.
- Ну, хорошо… А по твоему, Сережа, этот твой паренек - Митька, кажется? - он не сдаст найденной штуки в ГПУ?
Сережа задумчиво покачал головой, глядя на уходящие вдаль темно-красные стены и башни Кремля.
В ГПУ? переспросил он. Да как сказать? В паше сволочное время ни за кого нельзя поручиться. "Люди-овечки - рвань человечки"!.. Даже за себя самого не поручишься… Знаете, как рассказывают - взял один жид зеркало, глядит в него и говорит самому себе:
"Знаешь, Хаим? Я уж не могу сказать, кто именно, но один из нас - сексот"…
Такое время!.. Но должен сказать по совести - тот паренек - на Малаховом - мне очень понравился. Такая у него круглая, курносая рожа. Весь рыжий, а глаза славные. И крепкий паренек - право, даже удивительно! И - спортсмен, а это, как ни говори, черточка характера хорошая. Значит - не трус и не предатель… Но ведь Бог знает, что может случиться. Жизнь беспризорника - не гладкая радость…
- Но где же мы его выудим? задумчиво спросила Ирма.
- А это, Ирмушка, как Бог даст. Знаешь ведь сама советскую поговорку:
"Все под Богом и ГПУ ходим"…
Будем спрашивать, интересоваться. Потом - Митька ведь знает, что я из Москвы. А билеты у него даровые - под вагоном или на крыше. Ребята не погибающие: в крематории не горят и в водке не тонут… Может быть, и приедет. Да и потом я севастопольцев очень просил поискать этих ребятишек. Они обещали… Особенно я надеюсь на дивчину там одну - чу-у-удесная дивчина! Тамарой звать. Я ей на матче мячом здорово в бок въехал, с этого и знакомство началось… Так она крепко мне обещала…
При слове "Тамара" девушка зорко поглядела на Сережу. Под влиянием ее внимательного взгляда легкая краска поползла по щекам юноши. Николай многозначительно крякнул.
- Чего это ты? вызывающе окрысился Сережа.
- А в чем дело? самым невинным тоном спросил моряк.
- Да вот крякаешь, как грот-мачта во время бури?
- А это я так, дорогой Офсайд Иванович!.. Голос пробую перед докладом…
- Ну, то-то же!
- Чего "то-то же"? А ты чего покраснел, футбольное мясо?
- Кто? Я?
- Ну да, ты… Та-ма-роч-ка тут нечаянно не при чем?
- Иди ты, браток, к Аллаху под рубаху, вспыхнул Сережа. Сам по макушку влюблен, так и других видишь в этом обалделом состоянии.
- Почему же в "обалделом"? Что плохого во влюбленности? улыбаясь, вмешалась Ирма. Ее тон был мягок и спокоен. Почему ты, Сережа, так взъерепенился? Ей Богу, на свете много приятней и легче жить, когда сердце поет, руки тянутся к милому, и губы сами собой улыбаются. Если ты и влюбился немножко - что ж тут плохого?
- Нет, уж, Ирмочка. Не пой! Я, знаешь, не поэт, а человек инженерный и футболист. В старину так певали солдаты:
"Наши жены
- ружья заряжены.
Вот где наши жены"…
Ну, а теперь - в период индустриализации поется иначе:
"Трактор сеет,
Трактор жнет,
Трактор песенки, поет,
Одевает,
Обувает,
А весеннею порой
Слаще девушки ласкает"…
- А ты брось свою механизацию, вмешался Николай в разговор. Будь человеком, а не машиной для забиванья голов! Ирма права - куда лучше на свете жить, когда любишь!.. Читал когда нибудь, как премудрый Соломон говаривал: "Вино и музыка веселят сердце, но лучше того и другого - любовь и мудрость"…
- Насчет любви - не знаю, может быть, Соломон и был прав. Ему и книги в руки! Не зря же у него было 300 жен и сколько то там… как это? Подруг, что ли?.. Но вот насчет мудрости - у меня ее, слава Богу, нет ни на копейку. Ну его к чорту - мозгами жить! Если задуматься - так и жизнь разлюбишь!.. А насчет бабьего вопроса, ты, значит, думаешь, что:
"Если парень холостой,
Он как будто бы - пустой"…
- Ну, конечно, же, мягко усмехнулась Ирма, осторожно прислоняясь своей золотистой головкой к массивному плечу своего моряка. Она заботливо поправила косынку на забинтованной руке и смеющимися глазами посмотрела на смущенного студента. И почему тебе, Сережа, стыдится своего чувства? Тебе давно уже пора по настоящему влюбиться. Я хотела тебе свою одесскую подругу Мисю сосватать, да только она такой сорванец, что вы вдвоем Москву перевернете. А если твоя севастопольская дивчина славная и тебе понравилась - так почему тебе скрывать это?
Но футболист не сдавался.
- "Понравилась"? Да мне, собственно, многие нравятся… Только тут что то иное: она, Тамара, то-есть, знаешь, на тебя малость похожа: тоже "принцесса-недотрога". Я перед ней как то робею. Я ведь ей здорово мячем въехал, и хромала она сильно. Что ж - я не виноват, я ведь в гол стрелял. Сорвалось. А почему то все таки совестно было. С другой девочкой - по этому случайно случившемуся случаю такой флирт бы закрутили, что небесам жарко стало бы. А с Тамарой этой - ну, ни в какую… Даже на Малаховом кургане, - когда она опять сильно захромала - я, понимаешь, даже под руку ее взять не решился, хотя лапы к ней так сами и тянулись… Она тоже с косами, только темными. Глаза - ну, как бы тебе сказать - ну… как у обиженного ангела… Лицо - такое хорошее женское лицо, славное и мягкое. Сперва я так и думал - этакая милая мягенькая шляпка… Симпатяга! А потом…
- Ну, теперь и спой, Офсайд Иваныч:
"Весенний ветер за дверьми,
В кого б влюбиться, чорт возьми?"…