Эймунд давно заметил, что, несмотря на свой пока что слишком юный возраст, средняя дочь великого князя Ярослава Владимировича Елизавета отличается недетской рассудительностью и сдержанностью. В отличие от своей старшей сестры Анастасии, казавшейся норманну натурой замкнутой и мечтательной, которая мало интересовалась книжными премудростями и была занята исключительно подбором женихов.
– Жрецов уже нет. Зато есть такие начитанные и мудрые монахи и священники, как наш учитель Иларион, который также служит священником церкви Святых апостолов в Берестове, где находится летняя резиденция князя-отца. Правда, об этом вам лучше поговорить с Дамианом, которого считают самым начитанным среди монахов Киево-Печерского монастыря, или со знатоком Старого Завета монахом Никитой.
– Ленивы они, конунг Елисифь, ваши монахи, – сурово произнес викинг. – И воины, и монахи – в битвах и писаниях своих – одинаково ленивы.
Эймунд потому и не нравился Елизавете, что с ним невозможно было поговорить по душам, как, например, с Дамианом, который мог долго и ненавязчиво рассуждать вместе с ней о том, зачем человеку дана жизнь; что такое грех и что такое праведность. С Дамианом она познавала такие удивительные вещи, как связь между живыми людьми и духами предков или почему все живое на земле подчинено временам года – зиме, весне, лету?.. И в чем высший, Божественный смысл такого чередования?
"Не знаю, королевой какой страны ты станешь, великая княжна киевская, – говорил инок, – но в любой из них должны поражаться твоей книжной и житейской мудрости. А потому постигай ее, постигай…"
Викинг же, в отличие от Дамиана, не только не любил ни Руси, ни русичей, но и откровенно подтрунивал над обычаями этой страны и ее людей. А еще он обо всем судил так, словно не утверждал какую-то истину, а высекал ее мечом. Правда, Елизавета тоже умела и любила проявить характер, поэтому нередко упрямилась и даже пыталась спорить с викингом. Однако в такие минуты голос Эймунда становился резким и злым. Он без конца хватался за рукоять меча, словно в самом деле, намеревался выхватить его, а холодные синие глаза источали из-под нависающих рыжих бровей такой гнев, что, казалось, уже никакая сила не способна усмирить это затянутое в одеяние из толстой бычьей кожи чудовище.
– Мне почему-то кажется, что у нас на Руси…
– Вы не русинка, а норманнка, конунг-Елисифь, – жестко прервал ее варяг, вскидывая подбородок. Теперь они отошли достаточно далеко, чтобы монах мог слышать их разговор, а потому викинг решил не сдерживать свои эмоции. – Я для того и приставлен к вам, чтобы вы никогда не забывали, что вы – норманнка. Как и ваша мать, великая княгиня Ингигерда.
Но Елизавета и без телохранителя знала, что мать ее – норманнка, а отец – русич. И вообще, княжну интересовало сейчас не это. В нее опять вселился дух противоречия, и она пыталась докопаться до того, что не давало ей покоя.
– Неужели на Руси действительно не осталось ни одного жреца? Ни с Дамианом, ни с Ларионом мы до сих пор не говорили о том, почему нельзя завести в Киеве хотя бы одного жреца.
– Потому что Норвегия – страна жрецов, страна викингов и мореплавателей, а Русь – это страна юродивых, – пробубнил себе под нос Эймунд и на всякий случай как-то по-волчьи оглянулся, не слышит ли его кто-либо из воинов-русичей или княжеских слуг.
– Но так не может быть! – вновь возразила Елизавета.
– Слушай, что тебе говорят старшие, – в очередной раз рванул Эймунд рукоять меча. – В Норвегии юродивых всегда презирали, порой жалели, но никогда не боготворили и не почитали за мудрецов и пророков. Их даже в жертву богу Одину не приносили, чтобы не обидеть его, а просто убивали. Каждая страна имеет свое предназначение. Однако саги творят воины-мореплаватели, юродивые саг не творят.
– Значит, на Руси всегда будет происходить то, что напророчат норвежские юродивые? – все еще не могла девчушка понять, что пророки не обязательно должны быть юродивыми, которых и в самом деле столь умилительно почитают в Киеве и его окрестностях.
– Сказал уже, – иссякало терпение викинга, – что саги творят не юродивые. К юродивым у нас относятся лишь как к юродивым, а не как к пророкам. Потому что и сами саги творятся не для юродивых. Однако ты – норманнка, а потому должна знать, что здесь, на Руси, – Эймунд вновь оглянулся на оставшихся позади монахов и юродствующего Никония, не слышат ли, – всегда происходило только то, чего желали мы, норманны. И впредь тоже будет происходить только то, чего мы пожелаем. Не будь я первым викингом Норвегии.
8
Гаральд давно знал, какой твердостью характера обладает королева. Другое дело, что Олаф редко прислушивался к советам супруги, ее увлечение римской культурой высмеивал и принципиально не терпел какого-либо вмешательства Астризесс в государственные дела. А тут еще обстоятельства сложились так, что на престол Норвегии взошел датчанин, из-за которого муж ее превратился в короля-изгнанника.
До сегодняшнего дня все это заставляло Римлянку вести себя крайне осторожно. А вот почему она так осмелела сегодня – этого Гаральд понять не мог. Неужели только потому, что король решил направить свои суда к родным ей шведским берегам? Теперь, под покровительством могучего шведского конунга, она могла чувствовать себя увереннее. Что же касается Олафа, то даже ему, Гаральду, мало посвященному в тайны двора, было ясно: король по существу лишился поддержки ярлов и племенных конунгов, поэтому рассчитывать ему в этой стране уже было не на кого. Воинов, готовых выступить под его знаменами, оставалось крайне мало, а викингов, по-настоящему преданных своему конунгу, еще меньше.
Зная все это, Римлянка решила, что самое время выходить на арену.
Может ли случиться такое, что они еще вернутся в Норвегию, что сумеют освободить ее от датчан? Этого никто сказать не мог. Но Гаральд Суровый действительно считал, что Астризесс была бы неплохой правительницей. Во всяком случае, у нее хватило бы воображения, чтобы попытаться устроить это государство по образу и подобию Рима, Галлии или Германии.
А еще принц помнил слова, которые королева сказала в его присутствии конунгу Гуннару Воителю, причем сразу же после того, как ее супруг потерпел поражение от датчан:
– Беда не в том, что вы с Олафом оказались слишком нерешительными или бесталанными полководцами. Вы и не могли победить, потому что нельзя создавать крепкую армию, а тем более – крепкую христианскую державу, потакая амбициозным жрецам и традициям разрозненных языческих племен.
– Ты слишком много начиталась своих "цезарей", – огрызнулся Гуннар, хотя и понимал, что королева права.
– Если бы вы с королем хоть какую-то часть своего времени отдавали знакомству с деяниями цезарей, причем не только римских, – назидательно молвила Астризесс, – Норвегия не оставалась бы до сих пор в том состоянии варварства, в котором она пребывает.
"Так, может быть, сейчас Римлянка только для того и сошла со своей королевской повозки, – вдруг осенила принца несмелая пока что догадка, – чтобы пройтись мимо жертвенной Ладьи Одина, мимо всего этого сборища язычников. Высказав мне все то, что уже высказала, она хочет посмотреть, как я стану реагировать на ее слова, как буду вести себя. А заодно продемонстрировать, как впредь намерена вести себя она сама".
Гаральд вдруг вспомнил, что ни разу не был свидетелем не то что конфликта, а хотя бы какого-то принципиального разговора своего брата с Астризесс. Как только он появлялся поблизости, королевская чета тут же благочестиво усмиряла свои эмоции и умолкала. Многое принц отдал бы, чтобы стать свидетелем такого разговора уже сегодня, когда Римлянка по существу демонстративно сжигала за собой мосты.
– А ведь в центре, у жертвенного камня, стоит Бьярн Кровавая Секира, – с какой-то мстительной иронией сообщил тем временем Гладиатор, который успел взойти на небольшую каменистую возвышенность.
– Бьярн?! – мгновенно встревожился Гаральд. – Неужели они захотят принести в жертву лучшего из своих воинов?
– А жертвуют всегда только лучшими, кхир-гар-га! – объяснил и тут же по-лошадиному заржал великан Льот из охраны королевы, потрясая при этом своими огненно-рыжими космами волос. Сколько сам Льот ни напрягал зрение, сравниться в зоркости с Римлянином и с юным принцем он не мог. Тем не менее согласился: – Похоже, это действительно Бьярн, кхир-гар-га!
– Да он это, он! – взволнованно подтвердил еще кто-то из воинов личной охраны Астризесс.
Сама королева уже находилась на спуске к заливу, но, увидев, как мужчин взволновала личность будущего "гонца к Одину", вернулась и взошла на ту же возвышенность, на которой уже стояли Гладиатор и принц Гаральд.