Астризесс могла бы еще и напомнить королю-изгнаннику, что первенец их умер и, похоже, больше детей у них не будет. Но стоит ли вновь напоминать о том, о чем напоминала Олафу множество раз? Поэтому королева резко повернулась и направилась к лестнице, ведущей к подножию башни.
– И все же Гаральд пойдет в этот поход, – буквально проревел ей вслед король-изгнанник, – хотя ты по-прежнему не веришь в то, что я способен вернуть свой трон!
– Потому что вернуть трон тебе, Олаф, не дано! – холодно процедила Астризесс уже с лестничной площадки.
Олаф давно убедил себя, что Астризесс владеет даром то ли предвидения, то ли какого-то чернокнижия. Во всяком случае, все то, о чем эта женщина предупреждает его, обязательно сбывается. Вот только ничего хорошего она обычно не предвещала. Так было и перед боем с людьми мятежных ярлов, и перед стычками со жрецами, и, наконец, перед битвой с датчанами Кнуда. А теперь вот король подозревал супругу в том, что и перед этим походом она готова напророчить ему поражение.
– И все же я изгоню датчан и вернусь из этого похода в короне короля Норвегии! – вспылил Олаф.
– Ты не вернешь себе корону. Причем не только во время этого похода – никогда. Только зря погубишь великое множество своих воинов. И себя тоже… погубишь!
– Я не желаю выслушивать тебя, слышишь ты, жрица Сатаны?!
– Трагедия твоя в том и заключается, что ты не умеешь прислушиваться к тому, что тебе советуют и от чего отговаривают.
Заслышав ее шаги, телохранители поспешили вниз, однако, встретив их у входа в башню, королева поняла, что Гаральд все слышал.
– Ты можешь не ходить в поход, – обратилась она к принцу, – поскольку еще не достиг возраста норманнского воина. И никто не посмеет упрекнуть тебя в этом.
– Я такой же воин-норманн, как и все остальные, – исподлобья взглянул на нее Гаральд. Он был недоволен тем, что женщина пыталась не допустить его участия в походе, пусть даже эта женщина и была королевой. Он почти с ужасом думал о том, что король может заподозрить их в сговоре, в том, что Астризесс пытается избавить его от похода по его же, Гаральда, просьбе.
– Никогда не смей считать себя таким же воином, как все. Ты – принц и наследник норвежского трона. Чем меньше ты будешь рисковать собой, тем спокойнее будет тем, кто уже видит тебя на троне не только Норвегии, но и Великой Норманнской империи.
– Король позволил мне идти в поход вместе с ним.
– И я не могу отменить его решение, – признала Астризесс. – О чем очень сожалею.
Уже отойдя от них на несколько шагов, королева подозвала к себе Гуннара.
– Битва будет очень жестокой, и, судя по всему, король проиграет ее, потеряв почти все войско.
– Он знает об этом?
– Как он может знать об этом? – удивилась Астризесс наивности викинга. – Этого пока что никто не знает, хотя я пыталась предупредить его.
Гуннар удивленно взглянул на королеву и резко покачал головой, словно пытался развеять некое странное видение.
– Не понимаю.
– От тебя и не требуется что-либо понимать. Перед началом решающей битвы собери вокруг себя десяток наиболее преданных и отчаянных воинов и неотступно следуйте за принцем Гаральдом, постоянно находитесь рядом с ним.
– И с королем?
– Я сказала: "С принцем Гаральдом", – уже на ходу обронила Астризесс. – В самую трудную минуту попытайтесь увести принца с поля боя и спасти. Если вы убежите вместе с ним, Норвегия вам это простит. Не простит она вам, если оставите его на поле битвы.
– Но мы не сможем оставить на поле битвы короля! – подался вслед за ней Гуннар.
– Потому и требую, чтобы вы любой ценой спасли своего будущего короля.
40
Мстислав встретил его в своем лагере, неподалеку от Любеча, к которому даже не пытался приближаться. Из уст делегации священников, которые проведывали Понтийского Странника, горожане уже знали о его замыслах, поэтому воспринимали тмутараканцев как союзников.
Встреча братьев оказалась на удивление миролюбивой и короткой.
– Ты согласен с теми замыслами, о которых поведали тебе мое послание и словоохотливый эллин Визарий? – сурово спросил Мстислав, как-никак победителем был он, а значит, диктовать условия тоже надлежало ему. – Приемлешь их?
– Приемлю, – с готовностью ответил Ярослав. – Хотя до этого часа относился к ним с недоверием.
– Решил, что заманиваю тебя в западню? – Они сидели между палаткой Мстислава и берегом реки, в креслах, выдолбленных мастерами из высоких дубовых пней, между которыми, тоже на двух пеньках, высился небольшой столик.
– Чтобы завладеть киевским престолом, тебе оставалось только убить меня.
– Я мог бы завладеть им еще вчера. Не только не убивая тебя при этом, но даже не проводя с тобой никаких переговоров, – заверил его Мстислав, берясь за кружку с хмельной медовухой. – Однако это ничему не научило бы всех прочих удельных князей русских. Они не увидели бы для себя в этом никакого знамения.
– О каком таком знамении ты ведешь речь?
– Мы уже показали нашим братьям и прочим князям, что умеем сражаться, однако никого этим не удивили. Куда большее удивление вызовет наше умение договариваться и придерживаться данного друг другу слова. Вот с этим умением нам и нужно предстать сейчас перед всем княжеским и боярским сословием Руси нашей Святой. Отныне все, что находится на правом берегу Днепра, должно пребывать под твоей княжеской рукой, а все, что на левом, – под моей. Никто из нас самих или подданных наших не смеет впредь переправляться через эту реку со злым умыслом, а против врагов твоих или моих выступать будем сообща. С таким устройством Руси ты, как старший брат мой и великий князь киевский, согласен.
– Предки наши никогда не делили Русь по Днепру, – мрачно заметил Ярослав.
– Правильно, они делили не на две части, по Днепру, а на десятки мелких княжеств, – молвил Мстислав, – которые бесконечно вели сражения друг с другом. Эти "уделы" действительно враждовали между собой, ослабляя друг друга, а их князьки призывали в союзники самых беспощадных врагов земли нашей.
Ярослав с минуту задумчиво молчал, глядя на расстеленную перед ним карту Визария. Именно эта карта убеждала его, что ничего более благоразумного предложить он не в состоянии.
– Да будет так, – наконец произнес он. – Я отказываюсь от всего, что находится не левом берегу нашей священной реки.
Нотки душевного отчаяния, которые пробивались сквозь эти его слова, вызвали у Мстислава ироническую ухмылку. Потерпев полное поражение на поле битвы, брат все еще вел себя так, словно вынужден одаривать его той землей, которой он и так уже завладел. И не проявлял никакой благодарности за подаренный ему престол великого князя. Да, в буквальном смысле подаренный.
– Если нам удастся хотя бы в течение двух лет придерживаться этого договора, – великодушно заверил Понтийский Странник, – то я не стану искать себе наследников, а завещаю всю левобережную Русь тебе или тому, кто будет править Русью правобережной. Таким образом, обе части земли нашей воссоединятся в одной империи.
– При условии, что каждый новый великий князь или император Руси будет на Библии клясться перед народом, что не посмеет делить Русь на удельные княжества между своими сыновьями и прочими родственниками, – неожиданно вмешался Визарий, доселе молчаливо стоявший чуть в сторонке, но прекрасно слышавший все, о чем говорили князья.
Мстислав вопросительно взглянул на старшего брата.
– Иначе Русь вновь будет предана дроблению , – оправдал вмешательство эллина великий князь, вызвав этим одобрение не только византийского агента, но и Понтийского Странника.
Завершив переговоры, князья по-братски обнялись. И хотя многоопытный Визарий не поверил в искренность этих объятий, тем не менее решил, что по крайней мере в течение года ни один из них не падет от удара "братского" кинжала или ядовитого кубка медовухи. По нынешним временам этого тоже было немало.
Когда в 1036 году бездетный князь Мстислав, правитель Левобережной Руси, простудившись во время охоты в черниговских лесах, внезапно умер (и, по завещанию, был похоронен в черниговском Спасском соборе, сооруженном на его пожертвования), великий князь Ярослав безболезненно взял все его земли под свое управление. Оценивая последовавший за этим период правления этого князя, великий летописец Нестор в своей "Повести временных лет" уведомляет нас: "В год 1037 заложил Ярослав град великий, в котором сейчас Золотые ворота; заложил и церковь, Святой Софии митрополию, а потом церковь Святого Георгия и Святой Ирины. При этом начала вера христианская умножаться и распространяться, и черноризцы стали умножаться, и монастыри появляться.
…И собрал он много книгописцев, которые переводили с греческого на славянский язык. И написали они много книг, по которым верующие люди обучаются и наслаждаются учением Божественным".
Однако все это придет со временем, а пока что…