- И все же именно он поддерживает еретиков в их упрямстве и закоренелости, - сказал Гардинер. - Именно он мешает этим отступникам, хотя бы из боязни Божьего гнева, вернуться к своему светскому и духовному владыке. Кранмер проповедует им, что Бог есть любовь и милосердие; он учит их, что Христос пришел на землю, чтобы принести людям любовь и прощение грехов, и что только те истинные последователи и слуги Христа, кто следует Его заветам любви. Разве вы не видите, ваше величество, в этом тайной и скрытой жалобы против вас лично? Прославляя всепрощающую любовь, Кранмер в то же время как бы порицает ваш справедливый и карающий гнев.
Генрих VIII ответил не тотчас, а сперва в раздумье серьезно смотрел пред собой. Фанатический священнослужитель зашел слишком далеко и, не подозревая того, сам явился в настоящую минуту обвинителем короля.
Граф Дуглас почувствовал это. Он прочел на лице Генриха, что тот впал в состояние сокрушения, которое овладевало им иногда, когда он заглядывал в свой внутренний мир. Надо было разбудить дремавшего тигра и показать ему добычу, чтобы снова сделать его кровожадным.
- Было бы хорошо, если бы Кранмер проповедовал только христианскую любовь, - сказал он. - В таком случае он был бы только преданным слугой своего повелителя и сторонником своего короля. Но он дает людям отвратительный пример непослушания и предательства; он не признает истины шести статей не только на словах, но даже и на деле. Вы, ваше величество, приказали, чтобы служители церкви оставались холостыми, а архиепископ кентерберийский женат.
- Женат? - воскликнул король с лицом, пылающим гневом. - Я накажу этого преступника против моих священных законов. Служитель церкви, целая жизнь которого должна быть не чем иным, как священным созерцанием, бесконечной беседой с Богом, священник, высокое назначение которого должно заставить его отказаться от всех физических наслаждений и земных желаний, - и вдруг женат! Я заставлю его почувствовать всю силу моего королевского гнева; теперь он узнает по личному опыту, что правосудие короля неумолимо и всегда поражает голову виновного, кто бы он ни был.
- Ваше величество! Вы олицетворяете собой справедливость и мудрость! - воскликнул Дуглас. - Ваши верные слуги прекрасно понимают, что если иногда королевское правосудие медлит карать виновных, то это случается не по вашей воле, а благодаря вашим слугам, дерзающим удерживать карающую руку.
- Когда и где могло это случиться? - спросил Генрих, причем его лицо покраснело от гнева и возбуждения. - Кто - преступник, которого я не наказал? Где живет в моем государстве существо, согрешившее против Бога или своего короля и еще не наказанное мною?
- Ваше величество, - торжественно произнес Гардинер, - Мария Аскью еще живет.
- Она живет, чтобы порицать вашу мудрость и осмеивать ваше священное учение! - воскликнул Райотчесли.
- Она живет потому, что архиепископ Кранмер не желает ее смерти, - сказал Дуглас, пожимая плечами.
Король разразился коротким, неприятным смехом.
- Ах, вот что? Кранмер не желает смерти Марии Аскью? - язвительно сказал он. - Он не желает, чтобы была наказана эта девушка, так ужасно согрешившая против своего короля и Бога?
- Да, она очень виновна, и тем не менее прошло уже два года после ее преступного деяния. И это время использовано ею на то, чтобы кощунствовать над Богом и смеяться над королем, - заметил Гардинер.
- Ах, - сказал Генрих, - мы все еще надеялись вернуть на путь сознания и раскаяния это юное, заблудшее существо. Мы хотели показать нашему народу блестящий пример того, как мы охотно прощаем и снова делаем причастным нашей королевской милости всякого, кто раскается и отвернется от ереси. С этой целью, ваше высокопреосвященство, мы поручили вам силой вашей молитвы и убеждений вырвать бедное дитя из когтей дьявола, держащего ее в своей власти.
- Но Мария не поддается никакому влиянию, - с озлоблением сказал Гардинер. - Напрасно я рисовал ей муки ада, ожидающие ее, если она не вернется к истинной вере; напрасно я подвергал ее различным испытаниям и наказаниям; напрасно я приводил некоторых других раскаявшихся в ее тюрьму, заставляя их день и ночь молиться у нее. Мария остается непоколебимой, твердой как камень, и это человеческое сердце не могут смягчить ни страх пред наказанием, ни обещания свободы и счастья.
- Есть еще одно средство, которое не испробовано, - заметил Райотчесли, - средство, действующее сильнее всех исповедников, сильнее самых одушевленных речей и жарких молитв, средство, благодаря которому я вернул к Богу и истинной вере самых закоренелых еретиков.
- Что же это такое? - спросил король.
- Пытка, ваше величество!
- Ах, пытка! - повторил Генрих с невольным содроганием.
- Все средства хороши, когда они ведут к священной цели, - сказал Гардинер, набожно сложив руки.
- Надо лечить душу, истязуя тело! - воскликнул Райотчесли.
- Надо доказать народу, - сказал Дуглас, - что высокая мудрость короля не щадит даже тех, кто пользуется покровительством влиятельных и могущественных лиц. Народ ропщет, что на этот раз правосудие не совершается, потому что архиепископ Кранмер защищает Марию Аскью, а королева - ее друг.
- Королева никогда не может быть другом преступницы, - резко возразил король.
- Быть может, она не считает Марию Аскью преступницей, - заметил граф Дуглас с тихой усмешкой. - Ведь всем известно, что королева Екатерина очень сочувствует реформации, и народ, не дерзающий называть ее еретичкой, называет ее "протестанткой".
- Итак, действительно думают, что Екатерина покровительствует Марии Аскью и защищает ее от костра? - в раздумье спросил король.
- Да, так думают, ваше величество.
- Так пусть все увидят свое заблуждение и узнают, что Генрих Восьмой вполне заслуживает быть защитником веры и главой своей церкви, - воскликнул король с воспламенившимся взором. - Когда же я выказывал снисходительность и слабость пред наказаниями, чтобы могла явиться мысль о моей склонности к прощению и милосердию? Разве я не заставил взойти на эшафот даже Томаса Моруса и Кромвеля - двух знаменитых и в известном отношении благородных и великодушных людей - только за то, что они осмелились противиться моей власти и не принять моего учения? Разве я не послал на эшафот двух моих королев - двух прекрасных молодых женщин, любовь к которым еще наполняла мое сердце, даже когда я подверг их наказанию, - только за то, что они вызвали мой гнев? После таких блестящих примеров нашего карающего правосудия кто осмелится еще обвинять нас в снисходительности?
- Но в то время, ваше величество, - заметил Дуглас своим мягким, вкрадчивым голосом, - около вас не было еще королевы, признающей еретиков за истинно верующих и удостаивающей своей дружбы государственных изменников.
Король сдвинул брови, и его гневный взор остановился на приветливом и покорном лице графа.
- Вы знаете, я ненавижу эти скрытые нападки, - сказал он.- Если вы можете обвинить королеву в преступлении, говорите открыто. Если же вы этого не можете, то лучше молчите!
- Королева - благородная и высокодобродетельная особа, - сказал граф Дуглас. - Только иногда она подпадает влиянию своего великодушного сердца. Впрочем, быть может, королева с согласия вашего величества поддерживает переписку с Марией Аскью?
- Что вы говорите? Моя супруга ведет переписку с Марией Аскью? - крикнул Генрих громовым голосом. - Это - ложь, бесстыдная ложь, которую придумали, чтобы погубить королеву, так как всем хорошо известно, что я, много раз обманутый, наконец надеялся найти в этой женщине существо, которому я мог бы доверять. И теперь хотят лишить меня этого, отнять у меня и эту последнюю надежду; хотят, чтобы мое сердце совсем окаменело и чтобы в нем не могло найти уголка чувство сострадания. Ах, Дуглас, Дуглас, берегитесь моего гнева, если вы не сможете доказать то, что говорите!
- Ваше величество, я могу доказать это. Вчера еще леди Джейн передала ее величеству письмецо от Марии Аскью.
Король молчал некоторое время, мрачно опустив взор. Его три советника смотрели на него, затаив дыхание. Наконец Генрих снова поднял свою голову и устремил на лорда-канцлера свой взгляд, ставший серьезным и твердым.
- Милорд канцлер Райотчесли, - сказал он, - я даю вам разрешение свести Марию Аскью в застенок и попробовать, не помогут ли пытки вернуть на истинный путь эту заблудшую душу. Ваше высокопреосвященство, архиепископ Гардинер, даю вам слово обратить внимание на вашу жалобу относительно архиепископа кентерберийского, и, если только я найду ее справедливой, он не избегнет заслуженного наказания. Милорд граф Дуглас, я хочу доказать своему народу и всему миру, что я - все еще праведный и карающий наместник Бога на земле и что никакие убеждения, никакие соображения не могут смягчить мой гнев и удержать мою руку, когда она должна поразить голову виновного. А теперь, господа, объявим законченным наше совещание. Отдохнем немного от трудов и постараемся немного развлечься. Милорды Гардинер и Райотчесли, я отпускаю вас. Ты, Дуглас, будешь сопровождать меня и пойдешь со мной в малый приемный зал. Я хочу видеть вокруг себя веселые, смеющиеся лица. Позови ко мне Джона Гейвуда, а если ты встретишь во дворце каких-нибудь дам, попроси их оживить нас немного теми солнечными лучами, которые, по твоим словам, свойственны женщинам.
Смеясь, он оперся на плечо графа и вышел из кабинета.
Гардинер и Райотчесли стояли молча и смотрели вслед королю, который медленно и тяжело проходил через соседний зал, причем его веселый и смеющийся голос доносился до них.
- Он напоминает мне флюгер, который все время вертится в различные стороны, - сказал Гардинер, презрительно пожимая плечами.