VI
ЗАСТУПНИЧЕСТВО
Когда все удалились и Генрих VIII снова остался наедине с супругой, он сказал:
- А теперь, Кэти, забудем все, кроме того, что мы любим друг друга.
Он обнял молодую женщину и с жаром прижал ее к сердцу. В смертельном изнеможении склонилась она к нему на плечо и осталась так лежать, как сломленная роза, совершенно разбитая, совершенно безвольная.
- Ты не хочешь поцеловать меня, Кэти? - улыбаясь спросил Генрих. - Значит, ты сердишься на меня еще за то, что я не исполнил твоей первой просьбы? Но что ты хочешь, дитя? Как поддерживать мне пурпур моей королевской мантии вечно свежим и ярким, если я перестану постоянно подкрашивать его кровью преступников? Лишь карающий и уничтожающий король есть настоящий король, и трепещущее человечество признает его таковым; короля уступчивого, щедрого на милости, оно презирает и смеется над его жалостливой слабостью! Ба! Ведь человечество - такое жалкое, презренное стадо, что уважает и признает только того, кто приводит его в трепет, а народы - такие презренные, глупые дети, что питают уважение лишь к тому, кто ежедневно потчует их кнутом и при случае бичует некоторых из них до смерти! Взгляни на меня, Кэти, и скажи, существует ли в мире король, который царствовал бы дольше моего и счастливее, которого его народ любит больше и которому лучше повинуется, чем мне? Это происходит оттого, что я подписал уже свыше двухсот смертных приговоров; значит, каждый чувствует, что если не будет мне повиноваться, то я без всяких колебаний пошлю его на плаху вслед за остальными.
- О, вы говорите, что любите меня, - прошептала Екатерина, - а между тем толкуете о крови и смерти, находясь у меня!
Король, засмеявшись, произнес:
- Ты права, Кэти, но поверь: в глубине моего сердца дремлют еще иные помыслы, и если бы ты могла заглянуть туда, то не обвинила бы меня в холодности и равнодушии! Я действительно люблю тебя, моя дорогая, девственная невеста, и в знак того ты должна попросить у меня какой-нибудь милости. Да, Кэти, обратись ко мне с просьбой, и, в чем бы она ни заключалась, я даю тебе свое королевское слово, что исполню ее. Ну, Кэти, подумай хорошенько, чем я могу тебя порадовать!…
Екатерина улыбнулась, несмотря на внутренний трепет и ужас, и ответила:
- Ваше величество, вы подарили мне столько бриллиантов, что я могу сиять и сверкать ими, как ночь звездами. Если бы вы подарили мне замок на морском берегу, это было бы равносильно моему изгнанию из Уайтгола и лишению меня вашей близости; поэтому я не хочу для себя особенного замка, я желаю жить только при вас, в ваших замках, и жилище моего короля должно быть моим единственным жилищем.
- Прекрасно и умно сказано, Кэти, - одобрил король. - Я припомню эти слова, если твоим врагам вздумается когда-нибудь соблазнять меня, чтобы я отправил тебя в иное жилище и в другой замок, чем тот, где обитает с тобою твой король! Ведь и Тауэр - замок, Кэт, но я даю тебе мое королевское слово, что ты никогда не будешь в нем жить! Итак, тебя не прельщают ни драгоценности, ни замки! Значит, ты собираешься потребовать от меня человеческой головы?
- Да, ваше величество, человеческой головы!
- Вот я и угадал! - со смехом подхватил король. - Ну, говори же, моя маленькая кровожадная королева, чью голову хочешь ты иметь? Кто должен положить ее на плаху?
- Я действительно выпрашиваю у вас человеческую голову, ваше величество, - мягким, искренним тоном ответила Екатерина, - но я не хочу, чтобы эта голова пала; напротив, я желаю, чтобы она поднялась. Я прошу для себя человеческой жизни, но не с тем, чтобы уничтожить ее, а чтобы осветить счастьем и радостью! Я никого не хочу ввергнуть в тюрьму, я хочу возвратить дорогой, любимой особе свободу, счастье и блеск, которые подобают ей. Ваше величество, вы позволили мне просить у вас милости! Вот я и прошу вас: призовите принцессу Елизавету обратно к вашему двору. Разрешите ей жить при нас в Уайтголе. Дозвольте, чтобы она была всегда возле меня и разделила со мною мое счастье, мой блеск. Ваше величество, не дальше как вчера принцесса Елизавета далеко превосходила меня саном и величием, а после того как сегодня ваша всемогущая воля и милость поставили меня выше всех прочих женщин, я уже смею любить принцессу Елизавету, как родную сестру и самую дорогую подругу. Разрешите мне это, мой король! Пусть принцесса Елизавета* приедет к нам в Уайтгол и пользуется при нашем дворе подобающими ей почестями.
* Детство и юность принцессы Елизаветы (род. в 1533 г. во втором браке Генриха VIII, с Анной Болейн) протекли в условиях крайне тревожных. Вскоре после ее рождения акт 1534 г. назначил ее наследницей престола; но позднейший акт 1537 г. отменил это решение, а затем Елизавета даже была объявлена незаконной. В 1544 г. права Елизаветы были восстановлены.
Король ответил не вдруг, но по его спокойному и улыбающемуся виду можно было догадаться, что просьба юной супруги не разгневала его. Что-то вроде умиления дрогнуло в его чертах, а глаза на минуту подернулись слезою. Он порывисто схватил руку Екатерины и, поднеся ее к губам, воскликнул:
- Благодарю тебя, ты бескорыстна и великодушна. Это - очень редкое качество, и я буду высоко ценить тебя за него. Но ты сверх того смела и бесстрашна, потому что отважилась на то, на что не решался до тебя ни единый человек. Ты дважды в один вечер ходатайствовала за осужденную и за опальную! Ты не похожа на жалких, пресмыкающихся придворных, не похожа на лицемерную и трепещущую толпу, которая, не попадая зубом на зуб, простирается предо мною ниц, поклоняясь мне, как своему богу и владыке. Ах, поверь мне, Кэти, я был бы более кротким и склонным к прощению королем, если бы народ не был такой глупым и презренным животным: собакой, которая становится тем смирнее и ласковее, чем больше мы ее колотим. Но ты, Кэти, ты совсем не такая. Ты знаешь, что я навсегда удалил Елизавету от моего двора и изгнал ее из моего сердца, все же ты ходатайствуешь за нее. Это благородно с твоей стороны, и я люблю тебя за то, Кэти, и исполню твою просьбу. А чтобы ты видела, Кэти, как я люблю тебя и доверяю тебе, я открою тебе сейчас одну тайну: я уже давно хотел приблизить к себе вновь Елизавету, но стыдился подобной слабости пред самим собою. Давно томился я желанием заглянуть когда-нибудь опять в умные, большие глаза моей дочери, сделаться для нее добрым и нежным отцом и этим отчасти загладить то, в чем я, пожалуй^ погрешил против ее матери. Ведь иногда в бессонные ночи предо мной встает прекрасный образ Анны, она смотрит на меня печально-кроткими глазами, заставляя содрогаться мое сердце. Но я не смею никому в том признаться, чтобы люди не сказали, будто я раскаиваюсь в своих поступках. По этой причине я преодолел свою тоску по дочери и свою отеческую нежность, о которой никто не догадывался, и казался с виду бессердечным отцом; ведь никто не хотел помочь мне и облегчить для меня задачу стать любящим родителем. Ах, эти придворные! Они так глупы, что их пониманию доступно только то, что звучит в наших речах, но о том, что говорит и к чему готовится наше сердце, они не знают ровно ничего. А тебе это известно, Кэти, ты - женщина умная и вдобавок великодушная. Пойдем, Кэти; вот этот поцелуй дарит тебе благодарный отец, а этот, да, этот - твой супруг, моя прекрасная королева!
VII
ГЕНРИХ VIII И ЕГО ЖЕНЫ
Ночное спокойствие победило наконец дневные бури, и после треволнений, празднеств и удовольствий глубокая тишина водворилась в замке Уайтгол и во всем Лондоне. Подданные короля Генриха могли хотя на несколько часов оставаться безопасно у себя по домам и при затворенных ставнях, при запертых дверях или спать и грезить во сне, или предаваться набожным занятиям, за которые они в дневную пору, пожалуй, были бы объявлены преступниками. Они могли несколько часов предаваться сладостной и блаженной мечте, считая себя людьми свободными, не знающими запрета в своей вере и помыслах, потому что сам король Генрих спал, а вместе с ним архиепископ винчестерский и лорд-канцлер также смежили свои бдительные и зоркие благочестивые очи убийц, чтобы отдохнуть немного от своей христианской должности сыщиков.
Между тем казалось, будто не все придворные предались отдохновению и последовали примеру короля. По крайней мере, невдалеке от опочивальни королевской четы сквозь массивные штофные занавеси, спущенные в окнах, проникал слабый свет. Можно было догадаться, что свечи в этой комнате еще не затушены, а присмотревшись внимательнее, нетрудно было заметить, что от времени до времени на занавесях обрисовывалась человеческая тень. Обитатель этой комнаты, значит, еще не ложился спать, и, вероятно, тревожные думы заставляли его порою беспокойно бродить взад и вперед.
Эта комната принадлежала леди Джейн Дуглас, первой фрейлине королевы. Архиепископ винчестерский поддержал своим могущественным влиянием желание Екатерины иметь вблизи себя свою любимую подругу юности. Таким образом, сама того не подозревая, королева содействовала дальнейшему успеху планов лицемерного архиепископа, направленных против нее.
Действительно, Екатерина не знала, какие резкие перемены произошли в характере ее подруги в четыре года, в течение которых она не видела Джейн; королева не догадывалась, как пагубно отозвалось пребывание в строго католическом Дублине на впечатлительной душе подруги ее детских игр и как сильно изменился весь ее нрав.
Благодаря своему фанатизму и назиданиям священников Джейн Дуглас сделалась совершенной лицемеркой. Она могла улыбаться, затаив в сердце ненависть и замышляя мщение, она могла целовать в губы ту, в гибели которой, может быть, поклялась, могла сохранять невинную, кроткую личину, наблюдая в то же время за всем и следя за каждым вздохом, каждой улыбкой, каждым вздрагиванием век.