- Я знаю, что моя любовь ненавистна вам, и не пытаюсь побороть вашу антипатию. Но подумайте сами: мы здесь одни, вы- со своей ненавистью и слабостью, я- со своей силой и любовью. Борьба неравна, если только вообще возможна… Ведь вы ненавидите меня, не правда ли?
- Я вас просто презираю! - ответила Сарра.
- Ну, презираете, ненавидите - не все ли равно? Но я-то люблю вас!
Сарра встала на колени и, молитвенно сложив руки, произнесла:
- Господи Боже мой! Убей меня на месте, но сделай так, чтобы мне не пришлось долго слышать пакостные речи этого человека!
Рене дико расхохотался и сказал:
- Ты делаешь большую ошибку, красавица моя, обращаясь с такой мольбой к Богу. А вдруг Он исполнит твое желание и убьет тебя теперь, как раз в тот момент, когда я хотел поговорить с тобой о любимом человеке, о котором знаю кое-что интересное?
На лице Сарры отразилась такая сложная, такая трогательная игра чувств, что даже Флорентинец-отравитель, этот не знавший жалости человек, почувствовал какой-то слабый укор совести.
- Слушай, - сказал он, - хочешь ты спасти его?
- Хочу ли я? Боже мой!.. Рене продолжал:
- Ему грозит смертельная опасность - даже больше: неизбежная смерть!
- Ему?
- Над ним тяготеет такое обвинение, которого уже достаточно для присуждения к смертной казни. Но его даже не будут судить, потому что парламент может оправдать его; его не пошлют на Гревскую площадь, потому что палач может призадуматься и отказаться выполнить приговор. Нет, его попросту прирежут потихоньку, и это случится в самом непродолжительном времени.
Сарра вскрикнула от ужаса, представляя себе страшную картину смерти Генриха Наваррского.
Однако Рене, не обращая на это внимания, безжалостно продолжал:
- Так слушай же, слушай меня!.. О, я люблю тебя, люблю безумной, бешеной страстью, которая пересиливает во мне все, даже ненависть и желание мести. И я готов пожертвовать своей местью, готов спасти Генриха, если ты согласишься полюбить меня хотя бы на один только день!
- Боже мой, боже мой! - простонала Сарра, закрывая лицо руками.
- Скоро, очень скоро, всего через каких-нибудь двое суток наступит великий день, день беспощадного избиения гугенотов.
- Боже мой! - воскликнула Сарра, объятая смертельным страхом за участь любимого человека.
- Всех их перебьют, - продолжал Рене, - все падут: крестьяне и дворяне, короли и рабочие, все, кто не желает слушать мессу.
- Но это невозможно!.. Король Карл никогда не допустит этого!
- Король больше не царствует. - Кто же царствует?
- Королева Екатерина, или - вернее - я! Полюби меня, и я спасу твоего Генриха.
- О, никогда, никогда! - с горьким отчаянием вскрикнула Сарра.
- Значит, ты не хочешь спасти человека, которого любишь? Пойми, все готово, назначены день и час. Через двое суток Париж озарится кровавым пламенем и огласится звуками выстрелов и стонами убиваемых. Все вожди гугенотов погибнут: адмирал Колиньи, герцог Конде и наваррский король. Ну, теперь ты видишь, какая страшная опасность грозит ему!.. Однако стоит тебе только захотеть - и я спасу последнего!
- Рене! - сказала Сарра. - На вашей душе и без того много грехов. Спасите Генриху жизнь, и я отдам все свое состояние, которого вы так домогались, и буду денно и нощно молить Бога за вас.
- Нет! - крикнул Рене, в котором действительно страсть перевешивала в данный момент все остальные чувства. - Я хочу лишь твоей любви. Так говори же, хочешь ли ты, чтобы Генрих Наваррский остался жив? Полюби меня - и я тогда спасу его!
- Боже мой, неужели Ты не сжалишься надо мною? простонала красотка-еврейка.
- Ты делаешь большую ошибку, Сарра, не пользуясь единственным добрым чувством, всколыхнувшимся во мне… О, стоит лишь тебе сказать "я буду твоей", и я клянусь, что спасу Генриха!
Сарра не сказала этого, но Рене видел, что она уже бессильна сопротивляться ему. Тогда он молча двинулся к ней, и она осталась стоять на месте, не убегая от него. Он схватил ее за руки - она не отдернула их… Он прижался к ее лицу пылающими устами - она не отшатнулась и только тихо пробормотала:
- Боже великий и милосердный! Спаси моего Генриха и убей меня!
И Бог явил чудо! В то время как негодяй судорожно сжал в своих объятиях трепещущее тело беззащитной женщины, она вдруг обрела все хладнокровие, всю энергию, все самообладание. За поясом Рене торчал кинжал. Сарра выхватила его и по самую рукоятку погрузила в грудь Флорентийца.
Руки Рене разжались, и он рухнул на землю в предсмертных конвульсиях.
XXI
Вернувшись в Лувр с Лагиром, король Карл приказал вызвать Пибрака и, пока паж исполнял его поручение, сказал Лагиру:
- Итак, вы утверждаете, что не знаете графа Амори де Ноэ?
- Нет, в лицо я его знаю, но только незнаком с ним, ответил гасконец.
- Ну а наваррского короля?
- Его величества я не знаю даже в лицо!
- Хорошо, мы все это проверим. Пибрак, друг мой, обратился король к вошедшему капитану гвардии, - отведи этого молодого человека в При-Дье и потом вернись ко мне.
Пибрак удивленно взглянул на Лагира, как бы не понимая, в чем провинился этот юноша, но все же, подчиняясь приказанию Карла, сказал гасконцу:
- Ступайте, сударь.
Когда они вышли из королевского кабинета, Лагир шепнул:
- Если увидите Ноэ, скажите ему, что я заявил, будто незнаком с ним, хотя и знаю его в лицо, ну, а наваррского короля я даже и в лицо не знаю. Очень возможно, что король захочет дать нам очную ставку, так вы, пожалуйста, предупредите его.
Пибрак утвердительно кивнул головой, а затем, впустив Лагира в При-Дье, сказал:
- Не отходите от двери, потому что ублиетта открыта. Скоро я опять приду к вам и все объясню.
Затем Пибрак вернулся к королю Карлу. Он приказал привести Генриха Наваррского, а когда последний явился, сказал ему:
- Кузен! Вы - король, это правда, но наваррские короли всегда были вассалами королей Франции.
- За исключением того времени, когда мой предок Карл Злой открыто воевал с ними! - гордо возразил Генрих Наваррский.
- Иначе говоря, вы отказываетесь признать свою зависимость от меня?
- Я - ваш пленник, государь, но ведь и Франциск I был одно время пленником императора Карла V.
- Значит, вы отрицаете мое право судить вас? - спросил Карл.
- Ваше величество, вы, конечно, можете даже осудить меня на смертную казнь, потому что я, повторяю, - в ваших руках. Но мне кажется, что даже простого смертного не отдают под суд без достаточных оснований. Между тем этих оснований я в данном деле не вижу: ведь нельзя же считать основанием ненависть королевы-матери. Но неужели же мне завоевывать расположение королевы изменой вашему доверию, государь?
- Что вы хотите сказать этим?
- Господи, но это так просто, государь! Ведь королева только потому и ненавидит меня, что я не желаю идти рука об руку с нею в ее властолюбивых замыслах.
- Берегитесь, кузен! Над вами тяготеет страшное обвинение, а вы осмеливаетесь сами обвинять французскую королеву чуть ли не в государственной измене?
- Господи, я ничуть не обвиняю королеву, мне только кажется странным, что еще при вашей жизни она уже хлопочет о наследнике престола!
Сказав это, Генрих расстегнул камзол и достал оттуда письмо герцога Франсуа к королеве-матери, взятое, как помнит читатель, графом де Ноэ с груди пажа, убитого кабатчиком Летурно.
Король Карл взял это письмо и, пробежав его глазами, побледнел от злобы.
В этот момент портьера у двери приподнялась, и оттуда показалась голова Пибрака.
- Что вам нужно? - крикнул король.
- Я хочу показать вашему величеству ряд интересных документов, которые откроют вам глаза на махинации герцога Гиза! - ответил Пибрак и подал королю связку бумаг, отобранную у Лашенея.
Самого поверхностного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, какие планы таили принцы Лотарингского дома. Они мечтали о французской короне, хотели устранить Карла и для этого заигрывали с его братом, герцогом Франсуа, и королевой-матерью, а так как в это время наваррский король встал им на дороге, то они вознамерились поссорить его с королем Карлом и оклеветали его. Да, теперь Карл IX был уже почти уверен, что Генрих Наваррский совершенно ни при чем в этой истории с похищением; однако ему хотелось сделать еще последнее испытание, и он гневно воскликнул:
- Я прикажу обезглавить герцога Гиза и сошлю королеву-мать в один из замков… Вас же, кузен… Впрочем, прежде чем я окончательно выскажусь относительно вас, я должен произвести один опыт. Скажите, не знаете ли вы некоего Лагира?
- Нет, государь, не помню такого! - спокойно ответил Генрих.
- Вы видали его когда-нибудь?
- Не помню, государь; мне кажется, что нет.
- Хорошо! Пибрак, вели принести сюда камзол пажа, подходящий по росту к наваррскому королю.
Пибрак исполнил приказание короля и вскоре принес требуемое.
Тогда Карл сказал:
- Хорошо! Теперь ступай и приведи сюда заключенного в При-Дье, а вы, кузен, потрудитесь одеть пажеский камзол и встать за моим креслом, как если бы вы были заправским пажом.
Через несколько минут Пибрак привел Лагира. Гасконец при входе в комнату низко поклонился королю, бросил равнодушный взгляд на стоявшего за креслом пажа и выжидательным взором уставился на короля Карла.
Последний внимательно наблюдал за ним, но на лице хорошо владевшего собою гасконца нельзя было прочитать ничего, кроме ожидания.
- Ну-с, кузен, так вы не знаете этого юноши? - спросил король.