Маркиза де Монтеспан окончательно утвердилась в положении maitresse en titre и в январе 1669 года разрешилась младенцем – герцогом Майнским, первым из семи отпрысков, которых она родила королю. Парламент всех их узаконил, объявив "королевскими детьми Франции"; всем им были пожалованы титулы, а к ним – поместья и наследственная королевская рента. Достойно удивления, что революция произошла не тогда же, а лишнюю сотню лет спустя, когда угнетенный народ не выдержал невыносимого бремени налогов и восстал, чтобы покончить с паразитами.
Великолепие фаворитки было в те дни столь блистательно, как никогда при французском дворе прежде не бывало. В ее поместье Кланьи, что близ Версаля, высился теперь огромный замок. Правда, начал Людовик со строительства загородной виллы, но мадам де Монтеспан это не устраивало.
– Вилла хороша для оперной певички, – оскорбилась она, после чего пристыженному монарху ничего не оставалось делать, кроме как приказать снести виллу и поручить прославленному архитектору Мансару спроектировать и воздвигнуть на ее месте сверхкоролевскую резиденцию.
Да и в самом Версале апартаменты мадам де Монтеспан занимали двадцать комнат первого этажа, в то время как многострадальная королева довольствовалась лишь десятью комнатами второго. Шлейф королевы вполне мог нести за нею обыкновенный паж, но для фаворитки те же обязанности должна была выполнять никак не меньше, чем супруга маршала Франции. Немногие государыни способны были держаться с таким подлинно королевским достоинством, как маркиза. Мадам де Монтеспан всюду сопровождал отряд телохранителей, королевские офицеры отдавали ей честь, а во время путешествий за ее каретой, влекомой шестеркой лошадей, тянулась кавалькада почетного эскорта и бесконечный кортеж свиты.
Как писала мадам де Севиньи, триумф ее был громок и молниеносен. В непомерной гордыне мадам за семь лет прибрала к рукам все и вся и начала тиранить окружающих, в том числе самого короля. Он сделался ее робким и покорным рабом, да только рабство это, видно, было не таким уж и сладким.
Постоянство и покорность не входят в число добродетелей Юпитера. Поначалу король стал раздражителен, а потом сорвался и, отбросив всякую сдержанность, пустился в скандальный и вопиющий разврат. Представляется сомнительным, чтобы в богатой истории всевозможных королевских похождений удалось обнаружить параллели этому любвеобильному периоду в жизни Короля-Солнца. В продолжение нескольких месяцев мадам де Субис, мадмуазель де Рошфор-Теобан, мадам де Лувиньи, мадам де Людре и множество менее значительных особ стремительной чередой прошли сквозь горнило монаршьей нежности, а точнее через королевскую постель; и, наконец, двор с изумлением воззрился на вдову Скаррон и воздаваемые ей со всеми положенными церемониями почести. Назначение вдовы на должность гувернантки королевских отпрысков никого не могло ввести в заблуждение касательно истинного положения вдовы во дворце.
Так закончилась семилетняя абсолютная власть мадам де Монтеспан. И благородные кавалеры, и простолюдины продолжали относиться к ней с благоговейным трепетом, но, забытая Людовиком, она теперь принимала почести за насмешку и, сохраняя высокомерную улыбку, лелеяла в душе жажду мести. Отставная фаворитка откровенно насмехалась над дурным вкусом короля; ее острый ум нашел применение в опасных словесных стычках с заменявшими ее дамами, но, ослепленная ревностью, маркиза опасалась перейти грань, за которой ее могла постичь судьба ее предшественницы Лавалье…
Страх этой участи и сегодня глодал сердце мадам де Монтеспан. Она сидела спиною к окну, и в глазах ее мелькали отблески адского пламени, сжигавшего ее душу. Привыкшая играть главные роли, она упала нынче до положения зрителя дворцовой комедии и молча наблюдала за переменчивой говорливой толпой блестящих придворных. Тут ее внимание привлек стройный молодой человек, выделяющийся в пестром сборище своим черным с головы до пят платьем. Лицо его, то ли мрачное, то ли печальное, несло на себе печать внутренней сосредоточенности, а глаза, не будь он сейчас погружен в свои мысли, могли пронизывать насквозь.
Это был мсье де Ванан из Прованса. Ходили слухи, что он балуется магией, и в прошлой его жизни остались один-два эпизода, в которых не обошлось без колдовства и о которых до сих пор шептались в округе. Ванан не скрывал, что обучался алхимии и был "философом", то есть человеком, пытающимся найти философский камень – легендарное вещество, способное превращать металлы в золото. Однако если бы молодого алхимика обвинили в черной магии, он стал бы это отрицать, хотя и не слишком убедительно.
И вот, завидев этого опасного человека, мадам де Монтеспан внезапно в последней отчаянной надежде решила обратиться к нему за помощью. Она дождалась, пока он на нее посмотрит, и с томной улыбкой на устах ленивым взмахом веера подозвала его к себе.
– Ванан, я слышала, ваши философские успехи столь велики, что вам удалось превратить медь в серебро?
Его колючий взгляд уставился на нее в упор, тонкие губы тронула улыбка.
– Это правда, – ответил Ванан. – Я сделал слиток чистого серебра, который приобрел у меня монетный двор.
Интерес мадам де Монтеспан, казалось, возрос.
– О, монетный двор! – повторила она удивленно. – Но ведь это, друг мой… – Она задохнулась от волнения. – Это же чудо!
– Никак не меньше того, – согласился алхимик. – Но предстоит еще большее чудо – трансмутация неблагородного металла в золото.
– И вы его превратите?
– Дайте мне только добыть секрет затвердевания ртути, остальное – пустяк. А я добуду его, и очень скоро.
Алхимик говорил со спокойной уверенностью человека, утверждающего нечто, в чем он нисколько не сомневается. Маркиза задумалась, потом вздохнула.
– Вы мастер на такие вещи, Ванан. А не знаете ли вы средства смягчить каменное сердце, сделать его более податливым?
Ванан взглянул на даму, которую Сен-Симон называл "прекрасная, как день", и широко улыбнулся:
– Посмотрите на себя в зеркало – разве вам нужна алхимия?
Гнев тенью пробежал по прекрасному лицу маркизы. Она мрачно ответила:
– Я смотрела – и напрасно. Вам многое доступно, Ванан. Сумеете ли вы мне помочь?
– Любовное зелье, – хмыкнул он. – Вы это всерьез?
– Ты надо мной издеваешься! Зачем ты произнес эти слова – чтобы все услышали?
Ванан убрал с лица улыбку.
– Алхимия, которой я занимаюсь, вам не поможет, – тихо сказал он. – Но я знаком с теми, кто может это сделать.
Маркиза с горячностью схватила его за запястье.
– Я хорошо заплачу, – пообещала она.
– Вам придется. Подобные услуги довольно дороги. – Алхимик оглянулся, желая удостовериться, что их никто не подслушивает, и наклонился к маркизе:
– На улице Таннери живет одна колдунья, по имени Лавуазен. Она известна многим придворным дамам как предсказательница судьбы. Если хотите, я мог бы замолвить ей за вас словечко.
Мадам Монтеспан вдруг побледнела. Богобоязненное воспитание и укоренившиеся привычки, несмотря на беспорядочную греховную жизнь, которую она вела, заставили ее содрогнуться от отвращения перед затеянным кощунством. Колдовство ведь от дьявола. Она высказала свои сомнения. Ванан рассмеялся:
– Но если оно подействует… – и пожал плечами.
В эту минуту в другом конце зала зазвенел женский смех. Маркиза бросила туда взгляд и увидела самодовольного короля, со снисходительным обожанием склонившего голову к ушку прелестной мадам де Людре. Внезапная ярость мутной волной окатила душу маркизы де Монтеспан. Благочестивые сомнения были тотчас забыты. Пусть Ванан проводит ее к этой своей ведьме. Посмотрим, что из этого выйдет, а там будь что будет.
Так темной ночью, в конце года, на углу улицы Таннери появился экипаж, из которого, оперевшись на руку Луи де Ванана, сошла дама в маске и запахнутом плаще. Ванан проводил даму к дому мадам Лавуазен.
Дверь отворила двадцатилетняя дочь колдуньи Маргарита Монвуазен, которая отвела их наверх, в приятно обставленную комнату, обитую фантастическими обоями с красным рисунком по черному фону. Рисунок ткани изображал каких-то устрашающих призраков, колеблющихся в неверном свете нескольких свечей. Раздвинулись черные портьеры, и в комнату вошла хозяйка – пухлая низенькая дама, по-своему миловидная, в невероятном темно-красном бархатном плаще с оторочкой из дорогого меха. Плащ был вышит золотыми двуглавыми орлами и стоил, наверное, не меньше, чем мантия принца. Ноги колдуньи были обуты в красные туфли с теми же золотыми орлами.
– А, это вы, Ванан! – фамильярно приветствовала его хозяйка.
Алхимик поклонился.
– Я привел к вам даму, которая нуждается в вашем искусстве, – сказал он, указывая рукой на свою закутанную в плащ спутницу.
Мадам Лавуазен оглядела гостью круглыми бусинками глаз.
– Маска тоже может мне кое о чем рассказать, мадам маркиза, – дерзко сказала она. – Королю, поверьте, тоже не понравилось бы выражение лица, которое вы под нею скрываете.
– Вы знаете меня? – удивленно и сердито воскликнула мадам де Монтеспан, срывая маску.
– Чему же здесь удивляться? – спросила мадам Лавуазен. – Если желаете, я также скажу вам, что вы прячете в своем сердце.
Мадам де Монтеспан, как все набожные люди, была очень легковерна.
– Раз уж вы все равно знаете, что мне от вас нужно, – взволнованно заговорила она, – то ответьте, сможете ли вы это для меня сделать? Я хорошо заплачу.
Мадам Лавуазен таинственно улыбнулась.
– Черствость, действительно, не поддается лечению обычными методами, – произнесла она. – Но позвольте мне сначала подумать, чем тут можно помочь. За ответом приходите через несколько дней. Только хватит ли у вас смелости пройти через тяжелое испытание?