Ратвен отделился от сгрудившихся возле лестницы заговорщиков и с дымящимся кинжалом в руке и застывшей на лице кривой усмешкой поднялся наверх. Еле волоча ноги, он отправился обратно, в королевские покои. За три минуты там мало что изменилось, только стол был уже поднят, а Мария вновь опустилась на кушетку. Рядом возвышался Дарнли; несколько человек кольцом окружали приближенных королевы. Не спрашивая разрешения, Ратвен в изнеможении бросился в кресло и потребовал вина.
Королева гневно следила за его действиями.
– Вы напьетесь, милорд, всему свое время, да только не вином. Попомните мои слова, когда вам отольется сегодняшнее оскорбление! Кто вам позволил сидеть в моем присутствии?
Убийца лишь досадливо отмахнулся.
– Стоит ли сейчас о такой безделице, ваше величество? – проворчал он. – Право, мадам, это не от недостатка уважения к вам, просто я болен. Мне бы следовало лежать в постели, но дело требовало моего присутствия.
– Ах, вот как! – с холодным отвращением промолвила Мария. – Что вы сделали с Риццо?
Ратвен пожал плечами, однако отвел глаза.
– Он там, внизу, – уклончиво ответил лорд и потянулся за вином, поднесенным его слугой.
– Ступайте посмотрите, – велела королева графине Аргайл.
Поставив канделябр, графиня вышла. Никто ее не задержал. Королева продолжала презрительно наблюдать за Ратвеном, пока тот осушал свой кубок, потом медленно сказала:
– Я уверена, милорд, что вы действуете в интересах Марри. Сам-то братец, конечно, далеко, но пусть он знает: даже это не избавит его от наказания. Так вот, ответьте мне, чем таким вы ему обязаны, что решили подставить свою голову вместо его?
– Я сделал это не только ради Марри, но и ради многих своих друзей, – нехотя отвечал Ратвен. – Что же касается моей головы, то я заручился гарантией ее неприкосновенности.
– Гарантией? – переспросила Мария и обратила взор на своего мужа, по-прежнему стоящего подле нее. – Уж не вы ли дали ему такую гарантию, милорд?
– Я? – отшатнулся Дарнли. – Мне об этом ничего не известно.
Но тут королева обратила внимание на его пустые ножны.
– А где ваш кинжал, милорд? – сухо осведомилась она.
– Кинжал? Ха! Откуда мне знать?
– Ну, так я это узнаю! – зловеще и отчетливо проговорила королева. – Непременно узнаю, берегитесь. – Она вела себя вовсе не как пленница, попавшая в руки заговорщиков, которые всего несколько минут назад могли, судя по всему, убить не только Риццо, но заодно и саму Марию.
Задыхаясь, вбежала графиня. На ней не было лица.
– Что? – севшим голосом прошептала Мария.
– Мадам, он мертв! Убит! – объявила графиня.
Королева очень долго смотрела на нее; наконец она разжала мраморные губы:
– Вы уверены?
– Я видела его, мадам.
Мария сдавленно застонала, глаза ее наполнились слезами. Все притихли. Тянулись минуты. Королева вытерла слезы, сбегавшие по щекам. Дарнли дрожал, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– Ну, что ж, – произнесла королева, – довольно слез. Я должна подумать, как отомстить за это злодеяние. – Она встала, опираясь о край стола, долгим взглядом посмотрела на Ратвена, по-прежнему сидевшего с окровавленным кинжалом в одной руке и пустым кубком в другой, потом перевела глаза на мужа.
– Милорд, вы добились своего, а теперь выслушайте меня. Слушайте и зарубите себе на носу: я не успокоюсь, пока вам не будет так же больно и тяжело, как сейчас мне.
Мария пошатнулась. Графиня поспешила ей на помощь, и королева, опираясь на ее руку, удалилась через маленькую боковую дверь в свою опочивальню.
Босуэлл, Хантли, Атолл и другие верные королеве дворяне – те, кто находился в ту ночь в Холируде, кишащем вооруженными до зубов убийцами, – опасаясь разделить участь секретаря, бежали через окна и колокольным звоном подняли на ноги весь Эдинбург. Собравшиеся по тревоге горожане, ведомые мэром, с оружием и факелами в руках двинулись ко дворцу. Они потребовали, чтобы королева вышла к ним, и отказывались разойтись, пока из окна королевской опочивальни к ним не обратился сам Дарнли, заверивший взбудораженных людей, что с ним и королевой все в порядке. А тем временем сама Мария стояла в окружении головорезов, ворвавшихся в ее спальню, как только снаружи поднялся весь этот шум, и один из них, рыжий Дуглас, поигрывая кинжалом, божился, что не моргнув глазом изрежет ее на кусочки, посмей она хоть пикнуть.
Когда они все-таки убрались, Мария осознала свое новое положение. Она больше не королева – она узница в собственном доме. Двор и коридоры заполнены солдатами Мортона и Ратвена, дворец полностью окружен, и никто не имеет права войти в него или выйти без их согласия.
Наконец-то Дарнли добился вожделенной власти. Наутро на рыночной площади Эдинбурга был оглашен его первый указ, согласно которому дворяне, собравшиеся в столицу на заседание парламента для принятия билля о лишении прав и имущества беглых лордов-протестантов, должны были под страхом обвинения в государственной измене в течение трех часов покинуть город.
Мария, запершись в опочивальне, строила планы мести. В ее ушах все еще звучали вопли несчастного Риццо. Мария дала себе клятву: если она выйдет живой из этой передряги, то убийц настигнет возмездие – не только за варварское злодеяние, но и за оскорбление ее королевского достоинства, чудовищное надругательство над ее чувствами, за опасность, которой они подвергли ее жизнь и жизнь будущего наследника, не говоря уже о домашнем аресте и издевательском обращении.
Впрочем, нет, подумала Мария. Все они – и наглец Ратвен, и дерзкий Дуглас, угрожавший расправой, и Мортон, держащий ее в заточении, – не более, чем исполнители воли Дарнли. Она решила пока повременить с другими обидчиками и сосредоточила всю свою ненависть на муже. Неизвестно, как все сложится дальше, но наступит срок, и она припомнит Дарнли все унижения, которые вынесла по его милости. Она во что бы то ни стало покарает его, и кара будет страшной.
Узурпатор оказался легок на помине. Показав, кто теперь хозяин положения, он был уверен, что Мария смирится с тем, что сделанного не воротишь, волей-неволей покорится неизбежному и безропотно – ведь теперь его поддерживают мятежные лорды! – восстановит его в супружеских правах. А безраздельную королевскую власть он и так уже получил. С этими мыслями Дарнли с утра пораньше заявился к супруге, однако оказанный ему прием основательно пошатнул его радужные надежды. Лишь только Мария завидела его на пороге опочивальни, она вздрогнула, потом, взяв себя в руки, не спеша подошла к нему и тихо, но отчетливо, проговорила:
– Негодяй! Забудьте мою прежнюю привязанность и мои планы на будущее… Я же ничего не забуду. Jamais! Jamais je n'oublierai! – добавила она и посмотрела на Дарнли с такой ненавистью, что он немедленно стушевался и выбежал вон.
А Мария продолжала в одиночестве обдумывать способ мести, но ей пока не пришло в голову ничего подходящего, тем более, что собственное положение оставалось неясным; кроме того, она не знала и половину того, что происходит во дворце и в столице.
И тут ей помог случай. Одна из немногих оставленных ей в услужение фрейлин, Мэри Битон, обронила, что видела во дворце графа Марри, Роутса и нескольких других лордов-изгнанников. Это известие расставило все по своим местам. Королеве стало окончательно ясно, кто был виновником ночной трагедии и каким образом Дарнли нашел себе сторонников.
Впрочем, хороши сторонники! До сих пор Дарнли и Марри были что кошка с собакой. Они никогда не то что не доверяли друг другу, а почти не скрывали своей вражды. Навряд ли они вдруг, ни с того ни с сего воспылали взаимной любовью, и на этом, пожалуй, можно будет сыграть.
Королева, не откладывая, написала Марри записку, в которой выразила радость по поводу его возвращения и пригласила зайти к себе.
Сводный брат, не поверивший ни единому слову записки, разумеется, тотчас явился – просто из любопытства, чем его приветит Мария. Каково же было удивление графа, когда ему действительно был оказан самый горячий прием.
Королева поднялась Марри навстречу, подбежала к нему, прижалась щекой к его бороде, обняла и расцеловала. На глаза ее навернулись слезы, и Мария разрыдалась на его плече.
– Бог наказал меня, Джеймс! О, как я наказана! Если бы я не отправила тебя в ссылку, ты никому не позволил бы так со мной обращаться. Какие шотландцы все-таки скоты!
Ошеломленному и растроганному Марри оставалось только прижимать ее к себе, поглаживать по плечу и утешать. До сих пор он и не подозревал, что его сестричка способна на такие проявления нежности и раскаяния.
– О Господи, Джимми, как мне тебя не хватало! – продолжала она. – Ты был в изгнании не по своей вине. А на меня обрушилось столько бед. Мне ничего от тебя не нужно, только будь моим добрым подданным, и ты увидишь – я умею ценить дружбу.
Ее слезы и жалобы растопили многолетние льды; суровое, недоверчивое сердце Марри растаяло. Давно уже он не испытывал желания, забыв о себе, стать на защиту близкого существа. В носу у него защекотало, глаза увлажнились, и он отвечал ей с божбой и клятвами, что отныне во всей Шотландии у Марии не будет другого столь же верного и преданного ей человека, каким станет он.
– А что до этого убийства, – со всей убежденностью закончил граф, – то клянусь спасением души, я не принимал в заговоре никакого участия и узнал о нем лишь когда вернулся.
– Я знаю, знаю! – простонала Мария. – Иначе разве бы я тебе обрадовалась? Будем снова друзьями, Джимми!