Аркадий Крупняков - Москва матушка стр 12.

Бродят тут татарские орды, и только отважному здесь путь не страшен. Умирая, мать сама посоветовала Васильку уйти в степь. "В степи есть злые кипчаки, сынку, но зато нет панов и старост",- шептала она.

А видишь, как обернулось дело. Шляхтич за добром князя буд­то за своим следит. Теперь биту быть, это наверное. Прощай, свобода! Снова подневольная работа на князя да на шлях­тичей.

Оторвавшись от своих мыслей, Василько снова слушает, как переругиваются пан Август и княжич.

- Ты все-таки мне скажи, зачем развязал беглого хлопа? - настаивал шляхтич. - Кто он тебе? Кум, сват, брат?.. Ба, ба, ба! А ведь это вполне может быть. Я памятую, как мой отец смеялся над князем Данилой, говоря, что половина дворовых хлопов при­житые дети его. Может, и этот разбойник - сынок твоего отца, а? Я слыхал, что законного отца у него нет. И прозвище Сокол - по­ловина княжской фамилии в нем. Ну, что молчишь?

Вячеслав метнул на шляхтича презрительный взгляд и ничего не ответил.

Много раз Василько слышал подобные разговоры. Недаром, мол, до семнадцати лет держал его при дворе Данила Соколецкий, относился к нему ласково, грамоте и ратному делу учил наравне с княжичем Вячеславом.

Василько однажды осмелился спросить об этом мать. "Злым языкам, сынку, не верь,- ответила она. - Спроси стариков - они помнят Ивашку Сокола. Не турбуйся, сынку, твой отец был хоро­ший человек. Он умер за князя, потому и заботится о тебе Соко­лецкий".

С тех пор на досужие разговоры Василько не обращал внима­ния. Но сейчас, когда княжич смолчал, что-то кольнуло в сердце.

Медленно движутся по степи всадники. Далеко отъехали они от родного дома. Кони заметно притомились, и обратная дорога кажется вдвое длиннее.

Ночевать остановились в степи, у невысокого кургана. Квстров не разводили, шатров не раскидывали. Холопы наносили сухой травы, а лошадей стреножили и отпустили на приволье. Открыли переметные сумы, поужинали. Беглому еды не дали.

Перед отходом ко сну шляхтич сказал:

- Ты, пан Вячеслав, думай, что хочешь, а я на ночь разбойни­ка приказал связать. Иначе убежит, ися крез. Спокойно буду спать. Выставив дозор, всадники уснули.

Ночь степная, тихая. Кони разбрелись вокруг кургана и едят сочную траву. Конники спят, дозорные дремлют, только Соколу не до сна. Думы одолевают. Не передумать их, не перебрать.

Вдруг из тьмы бесшумно скользнул человеческий силуэт. Кня­жич подошел к связанному беглецу и присел рядом.

- Ты чего не спишь?

- Думаю, княжич,- ответил Василько. - А ты сам?

- И я думаю.

- У тебя что за думы. Не ты лежишь, веревками опутанный, не тебя ждет правеж на княжеском дворе. Неволя и гнет тебе не­ведомы. Иди, спи спокойно.

- Какой уж тут покой. Слышал, что говорил шляхтич? Есть над чем поразмыслить. Отец мой, видать, у Чапель-Чернецкого во власти денежной пребывает крепко. Сколь ни старается с людей своих собрать, все идет на долги. Мужикам терпежу не стало, и оттого текут людишки в Дикое поле. И ты вот тоже... Жадность шляхтичей велика, хапают, что попало, а доведись против татар биться, за нашу же спину спрячутся. Доколе так будет и к чему это приведет? Скоро мне самому княжить придется - отец стар. Неужели под пятой пана Августа жить? Выход ищу, а его, видно, нету.

- Ты у простого люда спроси.

- Ах, что они скажут...

- Скажут. Давно в народе дума одна зреет. Вынашивают ее простые люди много лет. Дума о Москве. Для украинских земель в союзе с Москвой спасенье. Шляхтичи верой нашей гнушаются, а с московитами по вере и крови мы братья. Москва сейчас под крепкою рукой, рать имеет отменную и против набегов разбой­ничьих стоит прочно. А наши земли лежат перед татарами безза­щитные, шляхтичи, знаешь сам, более прячутся за крепостями вроде нашей.

- А народ знает, что князь московский Иван - данник Золо­той Орды? Неужто и нам в данники татарские вставать?-недо­вольно произнес княжич.

- Ежели с московитами заодно встанем, так, может, не мы татар, а они нас боялись бы.

Помолчали.

- Так ты говоришь, к Москве люди клонятся? - задумчиво спросил княжич.

- Только о том и думают, да сказать вслух боятся. Паны за такие речи не помилуют.

- Не помилуют,-согласился княжич. - Будем на бога наше­го надеяться.

Опять возникла пауза. Слышно было, как сонно вздыхают, переступая с ноги на ногу, лошади.

- С тех пор, как спознались мы с Чапелем, отца словно под­менили,-тихо заговорил княжич. - К людям своим стал жесток; а со шляхтичами мягче воску. О гордости вспоминает только перед слугами своими. Мыслимо ли дело - огнишанина своего, который дружину в бой водил, послать под батоги. Скажи, куда бежать собрался?

- Известно куда-в Москву. В рать великого князя Ивана поступлю...

- Так вот и провожай караван Чурилова. Доедешь - а там и сбежишь на все четыре стороны.

- Не могу я тебе всего сказать, княжич. И у холопа свои сер­дечные тайны имеются...

- Ну-ну... Только боюсь - пропадешь ты один в степи.

Василько подвинулся ближе к княжичу, зашептал почти в са­мое ухо:

- Отпусти меня, княжич, богом прошу, отпусти.

Вячеслав, будто вспомнив о чем-то, встал, шепнул в темноту. Через минуту вернулся, осторожно положил рядом с Соколом сед­ло, развязал ему руки.

- Я пойду к дозорному, заговорю его, а ты бери любого коня и скачи. Если бы знал, что это ты утек, и погони не было бы... Ну, с богом.

- Не поминай лихом, княжич,- прошептал Василько.

И снова тишина окутала степь. Только где-то далеко мягко процокали копыта - то скакал по Дикому полю второй раз выр­вавшийся на волю всадник.

Укутанный в просторную шубу, сидит князь с раннего утра око­ло узкого окна в Глебовой башне. Прислонясь к косяку бойницы, неотрывно смотрит в степь.

Пошел четвертый день, пора бы вернуться погоне, а ее все нет и нет. Знает князь - нелегко словить в огромной степи беглеца. Однако четверо суток немалый срок.

В ожидании не раз приходили к князю мысли о Васильке.

Молодой Соколеныш вырос своенравным, неразговорчивым, диковатым. Однако служил князю дружинник честно, не по годам *был мудр в делах ратных, и пришла пора - поставил Данила пар­ня старшим дружинником.

Потом пошли слухи, будто осуждает он князя за дружбу с па­ном Чапель-Чернецким, чему трудно было поверить. Разве его, холопа, это дело? Но доносы оказались правдивыми, и Сокол сам говорил с князем дерзко и неуважительно. Данила решил проучить холопа, но не успел.

Ведь подумать только - честный парень, а коня выкрал и по­дался в Дикое поле к разбойникам. Так-то отплатил за княжескую науку и ласку! "Ну, погоди,- думал князь,- поймают, я ему пока­жу. В поруб бросать не буду, а шкуру, однако, спущу!"

Не дождавшись княжича, Данила спустился вниз и пошел в кладовые. Из клетей, утомленный, вернулся в спаленку и только хотел соснуть часок-другой, в гриднице раздались громкие крики. Накинув шубицу, князь вышел на шум. В гриднице на широкой лавке сидел расстроенный пан Август.

- Мое седло? Он украл мое седло! - стонал шляхтич.

- Не поймали?

- Если бы не поймали! Словили вора, а он, скот, на обратном пути сызнова убег. Да еще мое кавказкое седло украл. За него и десять хлопов не возьму, столь оно драгоценно. А кто во всем ви­новат? Пан Вячеслав.

- Врешь, пан Август,- слегка улыбнувшись, проговорил кня­жич. - Сам проспал, а меня винишь.

- Чапель-Чернецкие не врут! - гневно воскликнул шляхтич.

- Не ори. За дорогу крики твои надоели мне.

- Меня здесь оскорбляют! Моей ноги... - не договорив, Август выбежал за дверь.

- Что случилось, говори? - недовольно спросил князь.

Княжич начал:

- Настигли беглеца на второй день. Когда я увидел, что эго Сокол, я велел его не связывать, доверяя ему. Ты знаешь его, отец. Получив доверие, он не нарушит его, и мы вернулись бы с ним, Но этот пустоголовый Август ночью связал его. Сокол порвал веревки и убежал вторично.

- Ты напрасно поверил холопу. Он вор. Он украл у меня ло­шадь.

- Это не совсем так, отец. В пути я узнал, что коня он купил у нашего конюшего. Тот сам привел лошадь Соколу.

- У-у, варнак! - сквозь зубы проговорил князь. - Я ему ко­ней доверил, а он... А Сокол все равно вор. Он седло у пана Ав­густа поворовал.

- И седло не его вина,- спокойно заметил княжич.

- Ты, может, скажешь, что и седло Август сам отдал ему.

- Нет, не Август.

- А кто же?

- Я.

- Ты!

- И веревки обрезал я, и коня любого взять позволил.

- Да как ты смел, молокосос! - прокричал взбешенный князь.;- Почему ты это сделал?

Вячеслав отвернулся к окну и, не глядя на отца, резко отве­тил :

- Его родителя запороли на потеху облыжнику. Сына ты хо­тел погубить на радость этому спесивому шляхтичу. Доколе, вра­гов наших ради, хороших людей изводить будем? Василько това­рищ мой, и я не хотел...

- Вот ты как заговорил. Меня попрекать вздумал. Отца учить. Я тебе оботру молоко на губах. Эй, люди!

Вбежали четверо слуг.

- Взять его! И в поруб. Ну, что зенки выпучили - берите!

Слуги с опаской подошли к Вячеславу и, взяв его под руки,

повели.

* * *

Прошло пять дней. Данила мучается у себя в горнице. Гнев его остыл, однако выпустить сына не велит гордость княжеская. Была бы жена дома - дело проще. Пошла бы да волей княгини и выпус­тила. А она как назло уехала в монастырь на моление.

Вот и ходит по горнице князь Данила, места себе не найдет.