Блуд ухмыльнулся собственным мыслям, оглянулся по сторонам: никто не выслеживает? Но нет. Кругом тишина, небо над головой спокойное, мирное, что цветущий лен. Ручей журчит по дну Крещатой долины, да в чащобах неумолчно поют птицы, словно тысячи бубенчиков, медных, серебряных, золотых, звенят одновременно. Попался на глаза пенек с молодыми побегами, на нем облепленный муравьями блин. Его положили, чтобы умилостивить лешего… люди не привыкли жить в лесу.
"Вот я иду, подольский кожемяка, портки – латка на латке, и никто не знает, что в сундуках у меня аксамитов – город одеть, в жемчуг можно с головой окунуться, меда в медушах – всей златолистовой дружине захлебнуться, а я иду… тюп, тюп… Ручеек бежит рядом… беги, беги, поспешай, глупый ручеек… я не тороплюсь. И вы, глупые птахи, кричите себе, и тысячу лет назад вы так же кричали, а мы тысячу лет молчать учились… хе-хе. Слава кричит! А что она? Маленькая, серенькая птичка – не заметишь на ветке. Ай да славка – чок-чок-чок. Я вот даже остановлюсь и послушаю…"
Блуд остановился, вытер мокрую лысину под шапкой.
– Чок-чок-чок – я не дурачок, цвит-цвит-цвит – добытчик убит! – оказал он вдруг громко, засмеялся и подивился себе: как это ловко у него получилось.
"Святослав подарит мне земельку с городом, и я стану первым княжеским думцем… Буду красить бороду, буду весь день сидеть у окошка да поглядывать: гуси пройдут – самого важного во щах сварить прикажу, человек пройдет, глянет гордо – на конюшне разложу спину почесать. Ох, не люблю гордыню, какой взгляд у них, у холопов! Вот хотя бы у Доброгаста – ножики в глазах. Недаром говорят: еловый пень твердый, смердий сын непокорный. С ним надо осторожно, прощение надо пообещать, если надо и припугнуть: как-никак душа холопская, а я его господин".
Не доходя до княжеских перевесов – сетей для ловли птиц, натянутых поперек Крещатой долины, – вельможа свернул в сторону, в овраг, густо поросший камышом. Здесь было сыро и жутко. Сверкала по болотцу ряска, будто клочья разодранной кольчуги, плавали листья – точь-в-точь наконечники копий. От долгой ходьбы ныло все тело, рубаха насквозь промокла, грубые сапоги натерли ноги. Решил было передохнуть, сделал два шага – и наткнулся на выставленный из куста лук со стрелой.
– Стой! Куда? – послышался окрик.
– Свои, свои, – замахал руками Блуд, – убери тростинку, негаданно сорвется…
– Кто – свои? Зачем здесь? – продолжал допрашивать невидимый голосом, в котором слышалась недвусмысленная угроза.
– К Доброгасту иду… опусти рога-то, чай, не бык упираться!
– Оружия нет с собой?
– Нет у меня оружия, никогда его в руках не держал и не хочу держать.
– А коли не хочешь, так зачем тебе Доброгаст?! – спросил дозорец, показываясь из-за куста, ни дать ни взять – леший: веки красные, безресничен, безбров, к тому же правая пола кафтана на левую застегнута.
– Пропусти человека, чего пристал! – поднялся из травы другой мужчина с одутловатыми щеками и грузной осанкой.
– Не лезь, брюхан, я свое дело знаю… Ладно, проходи… Отведи его, Братила!
– Пойдем! – коротко бросил грузный мужчина и повернулся к вольможе крутою спиной.
Блуд последовал за ним.
– Длинной тропою веди его – не напрямик! – крикнул вслед страж.
– Поди ты… – лениво огрызнулся Братила.
Едва заметная тропинка привела к мостику, выложенному свеженарубленной лозой. Проступавшая сквозь нее грязь чавкала под сапогами. Шли недолго. Все больше стало попадаться следов пребывания человека: трава была истоптана множеством ног, на полянах чернели кострища.
Поднялись на бугор, и глазам вельможи представилась картина, которую он никак не ожидал увидеть. Обширная, укрытая буйно разросшимися вязами и кустарником лощина кишела людьми. Множество шалашей из еще не увядших веток, бездымные костры; худые, заморенные лошади пасутся в траве; деревья увешаны просыхающей на солнце одеждой. Женщины с подоткнутыми подолами юбок, чумазые дети, бултыхающиеся в ручье. Все смотрят диковато, говорят негромко. Один прошел мимо – репехи в бороде, ободран, будто козел из бодяков, – глянул косо.
У Блуда невольно екнуло сердце. "Злыдни, – мысленно окрестил всех, – разбойничий стан!"
– А-а-а, – послышался детский плач и раздраженный женский голос:
– Замолчи! Где она, смертушка, чтобы вытянула тебя. Замолчи, а то дам по грибам…
– Хле-е-ба, – протянул ребенок, всхлипывая.
По временам слышались пересвисты дозорных. Однако наблюдательный вельможа с удовольствием отметил для себя определенный лагерный порядок. Шалаши устроены добротно, не на скорую руку; у каждого лежит ворох длинных, заостренных жердей, протоптаны тропинки во всех направлениях, на деревьях скрытые от постороннего взгляда площадки.
В это время Доброгаст сидел в шалаше и говорил окружавшим его товарищам:
– Нужно снять засады по дорогам в Берестово и в землю печенегов!.. Мы не тати! А то ведь и смерд уже боится идти к Кияни. Многие из бояр будут с нами заодно. Не век вековать нам в Крещатой долине… Бояре дадут оружие; куда нам с палками против Златолиста? А мы должны побить его… Придет Святослав, облегчит нашу долю…
– Эх, – вздохнул красивый средних лет смерд, потирая доброе лицо, обрамленное желтыми кудряшками волос, – нет нам счастья на Руси. Разве Святослав не сын Ольги?
– Да, да, – подхватил другой, обкусывая ногти, – нам и жизнь только тогда, когда сумятица на Руси. Дух воскресает, и человеком мнишь себя.
Доброгаст помолчал, не знал, что ответить, – жестокая правда слышалась в словах товарищей.
– Что же… – вымолвил он и положил руку на плечо Идара, – придет день – отомстим боярам за все… А теперь нужно поразмыслить, как разделаться с добытчиком. Я думаю так: Златолиста надо свалить до прихода печенегов. Прежде мы должны переговорить с киянами, подольскими умельцами. Народ знает, что Златолист в сговоре с печенегами и ненавидит его…
– Идем в Киянь! – выкрикнул рябой смерд с короткой шеей и непомерно длинными руками. – Идем, Доброгаст!
– В Киянь! В Киянь! – подхватили все. – Немедля!
Доброгаст старался не поддаться волнению, охватившему всех. Чувствовал, что от него многое зависит, что глаза людей устремились на него и жадно ждут ответа.
Да, мало оружия у смердов, а людей много – целый народ. Вон их обнаженные спины светят на солнце: кто веревку вьет, кто лапоть плетет, кто онучи развешивает.
"Эх, пройти бы с ними по всей Руси до самого Новгорода, – вознеслась вдруг за облака мысль, как горлица, подхваченная потоком горячего воздуха. – Вот бы разгулялась душа на воле, пошла бы новые суды рядить по земле, бояр к ответу звать. Уйти всем народом в Оковский лес и основать там свое мужицкое княжество, вот это и есть счастье!"
– Мы пойдем в Киев, – твердо выговорил Доброгаст, – но не с дрекольем, слышите? Мы пойдем в Киев с копьями и мечами!
– Верно, Доброгаст, – одобрил Идар, – только прежде надо, чтобы все те, кто блукает по урочищам, к нам пристали. Их много.
– Вот и займись этим, – ответил Доброгаст, – займись, не откладывая. А ты, Дуб, проберись в город с людьми, стучите в каждую избу, возмущайте против пустоглазого. Нет ему жизни на земле!
– Нет! – единогласно приговорили Златолиста.
– Дозвольте войти, – раздался голос снаружи.
– Сколько вас? – спросил Доброгаст.
– С топором двое! – ответил голос и в шалаш вошел Глеб.
– Я был в городе, Доброгаст, как ты приказал, – начал он.
– Садись же, садись! – потянул его за рукав Доброгаст.
– Ну что? Как? – накинулись на Глеба с вопросами.
– Все сделал! Добрые люди живут на Подоле… Примут наших баб с детьми. Уговаривать не пришлось: "Давай их, говорят, всех разберем по землянкам, в несчастье надо помогать друг другу". Так и сказали… так просто…
– Спасибо тебе, Глеб, – поблагодарил Доброгаст, – доброе дело сделал. Завтра спозаранку поднимешь женщин и поведешь их туда. Возьми с собой человек пятьдесят, у кого копья.
Поднялись возбужденные: предстояли большие события, люди осознавали свою силу. Ушли.
Появился Братила:
– К тебе человек, Доброгаст.
Вслед за ним вошел, не пригибаясь, Блуд. Доброгаст сразу же узнал его: боярина выдавали глаза – маленькие, серенькие, они перебегали с предмета на предмет, рыжие ресницы шевелились, как сороконожки. Перед входом в шалаш Блуд чихнул, сказал себе "будь здоров!", потом вспомнил, что с полудня чихается к добру и расцвел улыбкой.
Некоторое время стояли молча. Блуд окинул взглядом своего бывшего закупа: "Отрок, ягненок нелизанный, но взгляд острый и губы сжаты, чело высокое, чистое, княжеское чело, синяя рубаха с медными позеленевшими пуговицами подпоясана веревочкой, на ней мусат. За сапогом нож торчит… брр…"
– Добро здравствовать, сотский, – поклонился Блуд, пряча глаза.
– И тебе здорово, вельможа, – отвечал Доброгаст сдержанно, – садись, что ли, я тоже посижу. Было время, настоялся перед тобой.
Он обхватил колено руками, откинулся назад, вспомнилось все в мельчайших подробностях: и смута на Гнилых водах, и покои княгини, и Судислава…
– Времена меняются, – зачастил Блуд, усаживаясь, – сидит на веточке червяк, гадкий он… листочки гложет… глазом моргнуть не успел – уже мотылек полетел, кафтан на нем золотой, в разводах, глаз радует… Вот мы и свиделись. Могли бы и раньше свидеться, да ты не хотел того.
Он хитровато подмигнул Доброгасту.
– Зачем я тебе? – ничуть не смутившись, спросил Доброгаст. – Или за задатком пришел, старую клячу требовать?
Вельможа приложил палец к губам.