Только он один, говорил отец Вольф, был заинтересован в том, чтобы Агата исчезла. Кто же еще мог вырвать странички из личного дневника девушки о том дне, когда он попытался ее изнасиловать (!), о чем отец узнал из письма, отправленного из Суэца сотрудником консульства. Почему не обнаружили ее сумочку, в которой она хранила свои драгоценности и другие безделушки? Черт возьми! Да потому что хотели убедить всех в том, что это ограбление…
И тут я вспомнил о своей находке на острове Джебель-Зукар.
– Как выглядела эта сумочка? – спросил я.
– О, вполне обычно! Я купил ее перед отъездом дочери; красная кожа, серебряная оправа.
Эти последние слова озарили лучом света потемки, в которых я брел, пытаясь нащупать истину. Меня вдруг пронзила уверенность в том, что девушку убил Эйбу. Все, что я узнал от того суданца, можно было выстроить в логически последовательную цепочку. Как я не понимал таких простых вещей раньше? Но не догадывался ли я об этом интуитивно? Подобно тому, как развитие ума привело к атрофии наших инстинктов, точно так же оно подавило и интуицию. Однако интуиция дремлет внутри нас, безмолвная и забытая, до той поры, пока неожиданное стечение обстоятельств не находит в ней нечто созвучное. И тогда догадка превращается в уверенность.
Меня подмывало пересказать ему историю, о которой поведал мне суданец, и сознаться в своей находке на острове Джебель-Зукар. Однако меня остановили опасения, что он своими опрометчивыми поступками сведет на нет ту пользу, которую я мог извлечь из этих разоблачений.
XIII
По прибытии в Джибути на меня сразу обрушились заботы более серьезные, нежели попытка разгадать тайну "Воклюза". Впрочем, Эйбу отсутствовал. Уехал он сам или его удалили в связи с моим возвращением? Я охотно этому поверил, хотя подобные предположения не имели под собой почвы, поскольку Эйбу думал, что мне ничего не известно о его поведении. В сущности, отсутствие этого человека меня не раздосадовало, ибо, возможно, отдаляло возникновение конфликта, особенно опасного в тот момент, когда я вел большую игру. К тому же товары, отправленные из Германии, доставляли мне множество хлопот.
В телеграмме из Дармштадта сообщалось, что из-за отсутствия прямого пароходного сообщения между Гамбургом и Джибути они будут переправлены через Порт-Саид. Я с ужасом представил себе, каково будет изумление египетских властей, когда они увидят такое количество категорически запрещенных для ввоза продуктов, которые, наверное, впервые за всю историю таможни перевозились самым естественным образом под своим истинным наименованием. Однако наркотики не могли быть задержаны, потому что порт назначения, в соответствии с законом, был открыт для их транзита. Но в то же время следовало опасаться, что египетская таможня, пораженная таким неслыханным делом, срочно даст телеграмму таможенникам в Джибути, чтобы поставить их в известность на всякий случай.
Уведомленный об этом злополучном транзите, я решил упредить опасность и смело пойти навстречу возможным осложнениям. Надо было подготовить умы, дабы смягчить впечатление, которое произведут прибывшие грузы.
Я отправился с визитом к господину Югоннье, в то время начальнику таможни, намереваясь проинформировать его о не слишком-то привычной таможенной операции, которую мне предстояло вскоре осуществить. К счастью, телеграмма из Египта еще не поступила. Таким образом, мой собеседник не был соответствующим образом подготовлен, и я мог изложить суть дела в наиболее выгодном для себя свете, прикинувшись, что пришел к начальнику таможни за советом.
Внешне Югоннье напоминал Жозефа Прюдомма, созданного Анри Моннье, и своим характером был очень похож на этого персонажа. Он мнил себя ученым, гениальным химиком. В остальном же это был милейший человек.
В его квартире царил настоящий хаос, среди которого он предавался странным экспериментам, достойным алхимика. Он не претендовал на отыскание философского камня, но пытался обнаружить золото во всех камешках и во всех образцах песка, которые приносили ему с таинственным видом туземцы.
Ничто так не располагает к вам одержимого человека, как интерес, проявленный к его мании. Поэтому я пришел в восторг от его изысканий и в течение часа выслушивал замысловатые теоретические рассуждения.
Никто еще ни разу не проявлял к его увлечению столь ревностного интереса. Он был покорен, и, когда после такой подготовки я приступил к изложению своего вопроса о транзите наркотиков назначением в Аравию, оно показалось ему на редкость простым и даже ничтожным, в сравнении с теми радужными перспективами, которые открывали перед ним блестки слюды, усеявшие песок данакильских рек.
– Текст закона трактуется однозначно, – заключил он. – В соответствии с действующим положением ничто не препятствует данной операции, при условии, конечно, если она осуществляется с соблюдением всех гарантий, предусмотренных законом с целью избежать мошенничества, то есть проникновения этих товаров на нашу территорию.
– Я очень рад, что выслушал ваше мнение, прежде чем принимать этот груз, так как, признаюсь, если бы вы не заверили меня в том, что я не буду иметь никаких осложнений на таможне, я бы телеграфировал о своем отказе…
– Нет, нет! Вы абсолютно в своем праве. И если вам доведется побывать в Йемене, то постарайтесь привезти мне оттуда немного наносной земли, которая… – И он опять оседлал любимую тему.
Я пообещал выполнить все наказы Югоннье, и мы простились очарованные друг другом.
На другой день аскер из таможни попросил меня зайти к его шефу. Меня прошиб холодный пот. Неужели он передумал? И не собирается ли он теперь чинить мне препятствия?
В самом деле, возникли новые обстоятельства: только что была получена телеграмма из таможни в Порт-Саиде. Когда я вошел, господин Югоннье показал мне на нее, лежащую в развернутом виде на его письменном столе, и, хлопнув по ней своей тяжелой волосатой рукой, он отчеканил следующие слова:
– Куда они лезут? Мы что, не знаем своих обязанностей?!
– А губернатор, – робко спросил я, – что думает он?
– Он может думать все, что ему угодно. Решает же такие вопросы только начальник таможни, ибо я являюсь представителем метрополии и в области применения налоговых законов подчиняюсь лишь министру внутренних дел.
Я подумал: как хорошо, что накануне я нанес ему визит. Если бы эта проклятая телеграмма попала к нему раньше, он передал бы ее в канцелярию губернатора и отнесся к этой ситуации совсем иначе; без сомнений он пустил бы в ход все средства, чтобы задержать мое отплытие, вплоть до указа, запрещающего транзит.
XIV
Возникший переполох убедил меня в необходимости как можно быстрее избавиться от компрометирующих товаров. Их присутствие в порту, как только всем станет известно, о чем идет речь, возбудит весьма пагубное любопытство.
Поэтому я в спешном порядке стал готовить "Альтаир" к тому, чтобы сразу же после оформления транзита выйти в море.
Наконец пароход прибыл. Я уплатил за сверхурочную работу, чтобы таможенные операции не прекращались и после закрытия контор; это позволит мне поднять парус непосредственно в день прибытия товара.
Согласно положению, я двинулся в путь под эскортом таможенного катера и, когда мы доплыли до границы территориальных вод, взял курс в открытое море.
Торопился я не зря, так как, едва скрылись за горизонтом паруса моего судна, временно исполняющий обязанности губернатора, некто Аликc (Шапон-Бессак за день до этого уехал в отпуск), большой друг Ломбарди, уведомил таможню, что ей надлежит арестовать наркотики по постановлению суда.
Югоннье, как я узнал позднее, нашел какое-то изощренное удовольствие в том, чтобы способствовать моему скорейшему исчезновению, ибо он догадывался, что губернатор Аликc, его соперник, который узурпировал эту должность в ущерб ему, воспользуется своими высокими полномочиями и навяжет свою волю. Поэтому Югоннье задержал таможенный манифест парохода, и господин Аликc узнал о поступлении моих товаров уже после того, как я уехал. Так что Югоннье не без ехидства сообщил ему, что я плыву к берегам Аравии, находясь за пределами наших территориальных вод.
Удар не достиг цели, однако игра была всего лишь отложена: со мной рассчитывали разделаться, когда я вернусь назад.