Но господа Мигель, Фелипе и Баринас не нуждались в таком количестве телохранителей. Они будут путешествовать за свой счет, и им не нужно иной охраны кроме пеонов, жителей льяносов, матросов и проводников, живущих на берегах реки. Они лишь повторят то, что было сделано до них первопроходцами науки. Впрочем, ученые не собирались продвигаться выше расположенного на слиянии Атабапо и Гуавьяре Сан-Фернандо. Нападение же индейцев возможно лишь в верхнем течении реки, где обитали независимые и воинственные племена, потомки карибов, которых не без оснований считали виновными в грабежах и убийствах. Однако ниже Сан-Фернандо, на другом берегу, около устья Меты путешественника поджидает не слишком приятная встреча с не склонными подчиняться законам гуахибо и со свирепыми кива, чья жестокость была известна не только на берегах Ориноко, но и в Колумбии.
Вот почему в Сьюдад-Боливаре были весьма обеспокоены судьбой двух французов, отправившихся в путешествие примерно два месяца назад. Поднявшись вверх по течению, миновав устье Меты, они двинулись через места, населенные кива и гуахибо, и с тех пор о них не было никаких известий.
Действительно, в верхнем течении Ориноко, пока что недостаточно изученном и, в силу своей удаленности, лишенном торговых и административных связей с венесуэльскими властями, хозяйничали местные кочевые племена, весьма опасные для путешественников. Индейцы, ведущие оседлый образ жизни на западе и севере великой реки, занимаются главным образом сельским хозяйством и отличаются весьма кротким нравом, чего никак нельзя сказать об индейцах, живущих в саванне. Всегда готовые к грабежу, и по природной склонности и по необходимости, они не останавливаются ни перед предательством, ни перед убийством.
Удастся ли когда-нибудь укротить эти свирепые и непокорные племена? Удастся ли цивилизовать жителей равнин верхней Ориноко, как это удалось сделать с жителями льяносов? Кое-кто из миссионеров пытался этого добиться, но, увы, почти безрезультатно.
Один из них, француз из иностранной миссии, уже несколько лет жил в этом диком краю. Были ли вознаграждены его мужество и вера? Удалось ли ему цивилизовать эти дикие племена и приобщить их к христианской религии? Смог ли мужественный пастырь миссии Санта-Хуана объединить вокруг себя индейцев, всегда упорно отвергавших любые попытки приобщить их к цивилизации?
Но вернемся к господину Мигелю и его коллегам. Они отнюдь не собирались углубляться в эти отдаленные районы в сердце горного массива Рорайма. Однако, если бы этого потребовали интересы географической науки, они без колебаний двинулись бы к истокам Ориноко или Гуавьяре или Атабапо. Их друзья все-таки надеялись, - и не без оснований, - что вопрос будет разрешен на слиянии трех рек. Большинство, впрочем, считали, что спор будет решен в пользу Ориноко, которая, вобрав в себя три сотни рек и пробежав 2500 километров, разветвляясь на пятьдесят рукавов, впадает в Атлантический океан.
Глава II
СЕРЖАНТ МАРСЬЯЛЬ И ЕГО ПЛЕМЯННИК
Отъезд нашего географического трио, исполнителям которого никак не удавалось настроить свои инструменты, был намечен на двенадцатое августа, в самый разгар сезона дождей.
Накануне отъезда около восьми часов вечера двое путешественников беседовали, сидя в номере гостиницы "Сьюдад-Боливар". Сквозь открытое окно, выходящее на бульвар Аламеда, в комнату проникал легкий, освежающий ветерок. Младший из путешественников встал и сказал своему спутнику по-французски:
- Послушай меня, мой дорогой Марсьяль, прежде чем лечь спать, я тебе напомню, о чем мы договорились перед отъездом.
- Как вам будет угодно, Жан...
- Ну вот, ты уже забыл свою роль!
- Мою роль?
- Да... ты должен говорить мне "ты"...
- Верно! Черт меня побери! Но что вы хотите... Нет! Что ты хочешь? Я еще не привык...
- Не привык, мой бедный сержант!.. Только подумай, что ты говоришь! Вот уже месяц, как мы покинули Францию, и ты все время говорил мне "ты", пока мы плыли от Сен-Назера до Каракаса.
- Это верно! - вздохнул сержант Марсьяль.
- А теперь, когда мы прибыли в Боливар, откуда должно начаться наше путешествие, которое сулит нам столько радости... А может быть, столько разочарований и горя...
Жан произнес эти слова с глубоким волнением. Голос у него прервался, в глазах блеснули слезы. Но, увидев тревогу на суровом лице сержанта Марсьяля, он овладел собой и, ласково улыбнувшись, сказал:
- А теперь, когда мы добрались до Боливара, ты забываешь, что ты мой дядя, а я - твой племянник.
- Надо же быть таким тупицей! - воскликнул сержант, крепко стукнув себя по лбу.
- Ладно, не огорчайся! Выходит, что не ты будешь приглядывать за мной, а я... Послушай, Марсьяль, ведь это же нормально, что дядя говорит "ты" своему племяннику?
- Нормально.
- И разве я не подавал тебе пример с самого начала плавания, обращаясь к тебе на "ты"?
- Да. Значит, я должен звать тебя...
- Малыш! - воскликнул Жан со всей энергией.
- Да... малыш... малыш! - повторил сержант, и в его устремленном на племянника взоре светилась нежность.
- И не забудь, - добавил Жан, - что малыш по-испански "pequeсo" - ударение на последнем слоге.
- Pequeсo, - повторил сержант Марсьяль. - Да, это слово я выучил. И еще штук пятьдесят других. А больше, как ни старайся, не получается.
- Ну разве можно быть таким бестолковым! - воскликнул Жан. - Разве я не занимался с тобой каждый день во время нашего плавания на "Перейре"?
- Что ты хочешь, Жан? Каково мне, старому солдату, который всю жизнь говорил по-французски, учить на старости лет эту андалузскую тарабарщину! Право же, мне не под силу разыгрывать из себя странствующего идальго.
- Ничего, выучишь, мой милый Марсьяль.
- Ну пятьдесят-то слов я уже выучил. Я могу попросить есть: Deme listed algo de comer; пить: Deme usted de beber; спать: Deme usted una cama; спросить, куда идти: Enseсeme usted el camino; сколько это стоит: Cuanto vale esto? Я еще могу сказать спасибо: Gracias! - и здравствуйте: Buenas dias; и добрый вечер: Buenas noches; и как вы себя чувствуете: Como esta usted? - и еще я могу ругаться, как арагонец или кастилец: Carambi de carambo de caramba.
- Хватит... хватит! - воскликнул Жан, краснея. - Я тебя этим ругательствам не учил, и, пожалуйста, не употребляй их на каждом шагу.
- Ничего не поделаешь, Жан, давняя солдатская привычка. Мне кажется, что без всех этих "Черт побери!", "Разрази меня гром!" разговор становится скучным и пресным. А потому мне нравится в этом испанском жаргоне, на котором ты говоришь как сеньора...
- Что же, Марсьяль?
- Ну конечно же ругательства! Их тут не меньше, чем всех остальных слов.
- И естественно, их-то ты и запоминаешь в первую очередь.
- Не буду спорить, Жан, но полковник де Кермор, если бы я все еще служил под его командой, не стал бы меня судить за все эти "трам-тарарам".
При имени полковника де Кермора судорога пробежала по выразительному лицу юноши, а в глазах сержанта Марсьяля блеснули слезы.
- Знаешь, Жан, - продолжил он, - скажи мне Господь: "Сержант, через час ты сможешь пожать руку твоему полковнику, но потом я испепелю тебя молнией", я бы ответил: "Хорошо, Господи... готовь свою молнию и целься прямо в сердце!"
Жан подошел к старому солдату и вытер ему слезы, с нежностью глядя на этого сурового, доброго и чистосердечного человека, готового на любое самопожертвование. Тот привлек к себе Жана и обнял его.
- Ну, это уже лишнее, - улыбнулся Жан. - Не забывай, особенно на людях, что я - твой племянник, а дядюшка должен обращаться с племянником сурово.
- Сурово! - воскликнул сержант Марсьяль, воздевая к небу свои большие руки.
- Ну конечно же. Помни: я - племянник, которого тебе пришлось взять с собой в путешествие. Поскольку ты опасался, что он наделает глупостей, если оставить его одного дома.
- Глупостей!
- Племянник, из которого ты хочешь сделать солдата, как ты сам...
- Солдата!
- Да... солдата... которого следует держать в строгости и не скупиться на наказания, когда он их заслуживает.
- А если он их не заслуживает?
- Заслужит, - ответил Жан, улыбаясь, - потому что он всего лишь нерадивый новобранец.
- Нерадивый новобранец!
- А когда ты его накажешь на людях...
- Я попрошу у него прощения наедине! - воскликнул сержант Марсьяль.
- Это уж как тебе будет угодно, только чтобы никто не видел. А теперь, мой друг, пора спать. Отправляйся в свою комнату, а я останусь здесь.
- Хочешь, я буду дежурить у твоей двери? - спросил сержант.
- В этом нет необходимости. Мне ничто не угрожает.
- Конечно, но все-таки...
- Если ты будешь меня так баловать с самого начала, то тебе не удастся роль свирепого дядюшки!
- Свирепого! Разве я могу быть с тобой свирепым?
- Надо... Чтобы не вызывать подозрений.
- Жан, скажи, зачем ты решил ехать?
- Это мой долг.
- Почему ты не остался там, в нашем доме в Шантене, или в Нанте?
- Да пойми же, я должен был ехать.
- Разве я не мог один отправиться в это путешествие?
- Нет.
- Я привык идти навстречу опасностям, это мое ремесло. Я всю жизнь только это и делал. А потом, мне не страшно то, что опасно для тебя.
- Вот потому я и решил стать твоим племянником, дядюшка.