Андрей спохватился и, сердясь на себя, что не утерпел и заговорил с Шапроном, отошел. Но через минуту Шапрон снова стоял рядом.
- Вы напрасно обиделись. Вы не поняли меня. Я глубоко уважаю русских, нацию, спалившую пороха больше, чем какая-либо другая, исключая, конечно, нас, французов. Русские умеют воевать, умеют работать, но торговать они должны поучиться, у американцев хотя бы. Теперь здесь будут драть с дикарей две трети шкуры, а не жалкую треть, как делали русские. Почему не всю шкуру целиком? Пусть снова обрастают, а потом снова будут обдирать. Свободное предпринимательство, свобода грабежа! Умно, черт возьми! Вы, наверное, хотите спросить меня, для чего я говорю вам все это?
- Я хочу, чтобы вы ушли прочь! - тихо, с угрозой, сказал Андрей.
- А вы знаете, кто купил у вас, у русских, Аляску? - спокойно продолжал Маркиз. - Генри Астор! За сто тысяч долларов он получил от вашингтонского правительства право на все имущество бывшей - теперь можно так сказать, - бывшей Русской Америки, на все ее богатства: пушные, рудные, лесные и рыбные. Аляска уже в жилетном кармане сэра Генри! Вместе со зверями, рыбами, лесами и недрами Аляски ему продано и человеческое стадо, то есть монополия на торговый обмен с дикарями. - Шапрон. помолчал и хихикнул: - Ваши краснокожие друзья тоже в жилетном кармане сэра Генри! Концессия дана ему на неопределенный срок. Значит, завтра великая держава России спустит свой флаг перед банкирским домом "Астор и сын"! - с въедливым ехидством закончил маркиз.
Андрей яростно, шумно вздохнул. Он понимал, для чего француз говорил ему все это. Он хотел обезволить Андрея, спутать его по рукам и ногам безнадежностью, отнять у него веру в будущее и волю к борьбе. Куда скрыться от этого наглого и опасного человека?
- Гадина! Ядовитая гадина! - шептал он, с трудом удерживаясь, чтобы не ударить Шапрона.
Словно угадав мысли Андрея, Шапрон вдруг сорвался с места и побежал куда-то. Андрей почувствовал, что по залу, среди присутствующих, прошло скрытое волнение, какое возникает, когда появляются особо высокие гости, которых ждали с нетерпением, волнением и трепетом. Но в зал вошли три человека, ничем не примечательные: два молодых американца с линкольновскими бородками, в клетчатых, совсем не бальных пиджаках и брюках, третий - наголо бритый, костлявый и сутулый старик. Темный и неприметный костюм и постное выражение лица делали его похожим на пастора. Старик вошел, шаркая ногами, опираясь на толстую палку и подслеповато щурясь из-под мохнатых бровей. И тотчас, забыв свое царственное величие, к нему устремилась быстрыми шажками княгиня Максутова. За княгиней побежал ее муж.
- О, вот он, исполин среди великих мира сего! Сам большой хозяин Генри Астор! - восхищенно и преданно сказал снова появившийся рядом Шапрон. Он помолчал, не сводя с Астора молитвенно-восторженных глаз. - Клянусь, это какие-то особенные люди, особая раса! Это боги, спустившиеся на землю. У него сотни миллионов! О, боже! - сладостно простонал маркиз.
В почтительно притихшем зале был слышен только воркующий, обвораживающий голос княгини:
- Сэр, Генри, вы видите, я в трауре. Завтра у этого окна, - указала она на окно, штору которого откинул Андрей, - я буду рыдать, когда спустят русский флаг.
Астор ничего не ответил княгине, даже не посмотрел на нее, скучающе поглаживая сухими желтыми пальцами бритый подбородок.
- Он не обращает на княгиню ни малейшего внимания. Он не слушает ее! - засмеялся Шапрон. - О, миллионы! Миллионы не обязаны слушать, а их должны слушать все смертные!
Астор вдруг заинтересованно зашевелился и с грубой бесцеремонностью указал палкой на большое майликовое блюдо, висевшее на стене зала. И, повинуясь указанию палки, один из олимпийцев княжеской свиты ринулся к стене через испуганно расступившуюся толпу, снял блюдо и поднес Астору с низким поклоном и выражением восторга и преданности на благородном лице. Банкир посмотрел на прохладную, как вечерний океан, синеву майолики и постучал согнутым пальцем по краю блюда, будто покупая миску на базаре. Затем передал блюдо секретарю, кивнул одной княгине и вышел, стуча в пол палкой. И только.
- Настоящий большой хозяин! Все мое! - задохнулся от восторга Шапрон. - Говорят, он много работает, по двадцать часов в сутки, и других заставляет работать, как чертей! Теперь кончится здесь сонное царство. Он привез сюда свору коммерческих советников и специалистов. Вчера здесь высадился целый полк трапперов. Астор переманил их из Канады и Штатов. Завтра после полудня каждый пойманный бобер или застреленная лиса тоже ляжет в жилетный карманчик Астора. Вся пушнина Аляски в его руках! Какие колоссальные барыши!
Речь Шапрона, то восторженная, то ехидная, угрожающая, начала действовать на Андрея. Он чувствовал себя обложенным медведем. Куда ни кинься - нет выхода!
А маркиз зашептал возбужденно:
- На днях горные инженеры Астора отправятся в разные концы Аляски. А весной будут отправлены роскошно экипированные поисковые партии Вы надеетесь, что они не найдут ваше золото? - Андрей не мог видеть, как в глазах Шапрона заюлили мышки. - Надеяться глупо, надежды нет, а вы умны. Значит, вы решили преподнести ваше золото банкиру Астору?
Андрей яростно обернулся. Но маркиз смотрел куда-то в сторону восторженными глазами.
- А вот и баронесса. Dieu , какая красавица! - восхищенно сказал он.
ВСЕ ПОНЯТЬ - ВСЕ ПРОСТИТЬ
В следующую секунду и Андрей увидел ее. Она стояла в дверях, рассеянно оглядывая зал, и красота ее, сияющая, уверенная, ослепила его. Он крепко зажмурил глаза от необыкновенного света, загоревшегося в нем. Так закрывает глаза человек, ослепленный солнцем, а у него солнце вспыхнуло внутри, и от знойного этого сияния стало горячо и глазам и сердцу. Она двинулась от дверей в сторону, к окнам, а он рванулся, к ней навстречу, но остановился за несколько шагов, охваченный непонятным страхом. Лиза подошла к нему вплотную, подняла глаза и тоже остановилась.
- Вы… - потрясенно прошептала она и приложила обе руки к груди.
Андрей чувствовал, что у него жалкое лицо. Он хотел улыбнуться, но губы и щеки дрожали, будто он собирался заплакать.
- Здравствуйте, - сказал он. Голос его тоже дрожал.
Лиза не ответила. Она что-то глотала судорожно и не могла проглотить. А он, вскинув к подбородку, как на молитве, сложенные ладонями руки, сказал срывающимся голосом:
- Господи, какая встреча. Снова вижу…
Он смущенно смолк, не зная, как ее назвать. Лиза поняла.
- Зовите меня Лизой. По-прежнему. Еще лучше - Лизанькой. Если можете…
В голосе ее были мольба и ожидание.
- Лизанька! - тихо, счастливо засмеялся Андрей. - Тогда… Слышите? Ваш любимый вальс. Помните Смольный?
Она поняла и в знак согласия наклонила с улыбкой голову. Андрей положил руку на ее талию и смелым, сильным поворотом с места увлек ее в танец.
Теперь, несясь по залу, он увидел наконец ее по-настоящему. И не узнал прежней Лизы Прежняя юная красота Лизы, тонкая, чуточку изнеженная, превратилась в красоту цветущей женщины, ослепительную, волнующую и чужую, недоступную. Чужим был и пряный запах ее духов, экзотического иланг-иланга, и ее прическа с прямым пробором и волосами, спущенными на уши, по моде, введенной королевой Викторией, и особенно ее усталые, безрадостные глаза. Не может быть светло и спокойно на душе человека с такими измученными. глазами. Сердце Андрея защемило от жалости.
Он не замечал, что и Лиза смотрела на него с откровенным и жадным любопытством, смотрела удивленно и неспокойно на его большую гордую голову, на втянутые жесткие щеки, упрямо выдвинутый подбородок, смотрела в его широко расставленные глаза со жгучим синим пламенем в их глубине. Она тоже хотела видеть в нем прежнего Андрюшу, то бурного, мальчишески не сдержанного, то робкого и застенчивого. Но от прежнего мальчишества осталась только ребячья ямочка на подбородке, а былой робости и застенчивости не может быть в этом очень сильном и душевно и физически человеке. Она покосилась на его руку, на которую он забыл надеть перчатку, большую, широкую, в ссадинах и мозолях. Потом посмотрела на свою руку, тонкую и слабую, с точеными изящно суживающимися к ногтям пальцами, лежавшую на его огромной, твердой, как доска, ладони, и вздрогнула. Андрей заметил это и удивленно поднял брови.
- Вы по-прежнему хорошо танцуете, Андрэ, - поспешила она нежно улыбнуться. - Наверно, часто здесь танцевали?
- Пять лет не танцевал, - счастливо ответил он, - Последний мой танец, пять лет назад, с вами. А теперь - первый, тоже с вами.
Румянец теплой волной разлился по ее лицу, и она поблагодарила его взглядом.
- Я знаю, вам было не до танцев Я знаю вашу здешнюю жизнь.
- Кто вам рассказывал обо мне? - улыбнулся Андрей.
- Вы сами. Я получила ваше письмо.
- Получили мое письмо? Когда?
Лиза на миг замялась, потом ответила быстро:
- Сегодня. Всего несколько часов назад! Это вышло случайно. Я пришла в почтовую контору сдать свои письма. Одно из них было адресовано отцу, Лаганскому. А ваше письмо тоже адресовалось Лаганской. Почтмейстер и выдал его мне.
- Очень глупое письмо, - пробормотал Андрей.
- О нет! Когда я читала его, мое сердце билось от восхищения, от гордости за вас, за моего Андрюшу! Вы Колумб, открыватель новых земель!
- Вот это здорово - Колумб, - смущенно засмеялся Андрей. Она вторила ему, но смех ее оборвался неожиданно.
- Вы знали, что я была замужем, а затем овдовела?
Рука Андрея дрогнула, он выпустил ее руку, и танец их прекратился. Пролетавшие мимо в вальсе пары смотрели на них с любопытством.