Содержание:
ПРИКЛЮЧЕНИЯ 1
Владимир Печенкин - Казак Гореванов 1
Александр Генералов - Конец Волкодава 22
Феликс Сузин - Все сомнения - в пользу операции 41
ФАНТАСТИКА 62
Сергей Другаль - Светлячковая поляна 62
Владимир Белоглазкин - Скользко 68
Евгений Нагорнов - Родина этеллита 69
Примечания 71
Поиск-82: Приключения. Фантастика
"Поиск-82" - третий выпуск ежегодного сборника приключенческих и фантастических художественных произведений, созданных литераторами Урала. Открывает его историко-приключенческая повесть Владимира Печенкина "Казак Гореванов". Повесть Александра Генералова переносит читателя в бурные 20-е годы, а детективная повесть Феликса Сузина рисует события наших дней.
Раздел фантастики представлен рассказами Сергея Другаля, Владимира Белоглазкина и Евгения Нагорнова, они - о будущем, попытаться заглянуть в которое всегда небезынтересно.
Сборник адресуется в первую очередь молодым читателям, хотя приключения и фантастика - жанры, которым "все возрасты покорны".
ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Владимир Печенкин
Казак Гореванов
Писец Кунгурской канцелярии
Тимохин постоялый двор от торговых рядов стоит в отдалении. Богатые купцы, на Кунгур-городок с товарами наезжая, сюда не захаживают, они в гостиных палатах жительство имеют. Тимохины же постояльцы - из деревенских уездных народ: торговцы достатку среднего, ямщики либо гонцы с Верхотурья на Чердынь, и наоборот, духовного сословия мелкая сошка, дьячки да псаломщики, еще тобольский служилый люд, казаки. Подворье не шибко велико, да места всем хватает - и возам, и лошадям, и проезжающим. Опричь избы постоялой, есть еще и чистая изба для гостей понадежнее, потароватее... А еще хозяин, длиннорукий, ухватистый мужик Тимоха Вычегжанин, держал каморку, скрытную под сеновалом, а кого в ней привечал - про то лишь богу единому в молитвах покаянных сказывал.
Сей день во храме еще к вечерне не ударили, собрались в чистой избе люди степенные, земские служилые, тут и кунгурские жители, и из уезда.
Октябрь, на дворе сыро, холодно. А в избе печи топлены, окна заперты наглухо, рядном завешены - слово сказанное до недобрых ушей не донеслось бы. У окна стол сосновый, ладно струганный, и писец сидит, пишет борзо, с усердием. С лица парень бел, а телом худ, хоть и в кости широк. То ли хворый, то ль давно не кормленный. Рубаха на нем - ровно собаки подрали, волосья на голове - космами, как у монаха-забулдыги кабацкого. Перед ним чернильница глиняная, гусиных перьев пук, ножик, хлеба краюха да квасу бурак берестяной. Он хлебца отщипнет, кваску глотнет и дале пишет.
Супротив писца набычился земский староста Парфен Четверик: рассудителен, слово молвить складно умеет, сам разумеет грамоту. Глядит неодобрительно - эко жует парень, будто корова...
- Написал?
Парень кивает, к хлебу тянется.
- Пиши: а в казну уездные люди платят сборы таковы. Окладные с двора три рубля четыре алтына с полуденьгою. К городовому строению девять алтын и полчетверти деньги... Написал? На подряд генеральному провианту по рублю. За пустые дворы по тринадцать копеек с полушкою. На мостовое строение опять же по пятаку со двора. Да на ямскую гоньбу по десять алтын со двора. Банные по десять копеек с бани. На отвоз и на отдачу радетельного сбору по пять денег с рубля.
- Какого сбору?
- Радетельного.
- А кто кому радеет?
- Про то подьячих спроси, они за нас радеют. Пиши знай, не то, гляди, перо с хлебом сжуешь... Да опричь казенного платежу, берут чины Кунгурской канцелярии многие сборы для безмерной корысти своей, с великим пристрастием и боем. А подьячий Савва Веселков неведомо по какому указу сбирает во всем уезде по пяти алтын и две деньги со двора да еще и бьет на правеже батогами смертным боем. От тех поборов неправедных пришли уездные люди в скудость, и лошадей, и коров, и хлеб продают мелкою ценой. А те, кому платить и продавать нечего, оставя домы свои, разбежалися.
В углу сидевший Медынского острожка сотский Никита Ширинкин выкрикнул:
- Ныне велено по уезду искать медны да железны руды, кирпич возить тож. У мужика свой воз, да ишо б чужой повез - нешто справедливо?!
Парфен на крикуна бородой мотнул:
- Погодь! Мы кому челобитную пишем? Главному начальнику горному да заводскому. Ему царь велел руды сыскивать, а ты, выходит, перечишь цареву указу? Не надо про сие, парень, разгневается генерал.
Выборный Торговишского острожка Ларион Дунаев негромким стоном вымолвил:
- Про нас, Парфен, про нас обскажи.
- Валяй про них. В Торговишском-де острожке тот подьячий Савва Веселков бил крестьянина Слудкина Ивана плетьми и из своих рук дубиною, и говорил всем мирским людям и выборным: ежели они не дадут ему рубля, он их всех до смерти побьет.
Ширинкин опять:
- Эй, верхотурец, а ишо пропиши: дерут с народа деньги на подношение генералу. Отколь взять?!
- Какому генералу?
- Который сюды главным управителем едет. На подарки ему.
- Это которому вы челобитную-то сочиняете?
- Ему.
- Эва! Бьете челом против лихоимцев, а он, выходит, сам лихоимец!
Мужики завозились, зачесались. Смирный Ларион Дунаев жалобным тенорком состонал:
- Куды денешься? Он большой начальник, дать надобно. Только Веселков заберет себе половину...
- Эх вы. - Писец головой покачал, жалеючи. - У кого управу ищете...
- Не пиши про то, - угрюмо сказал Парфен. - Не дело ты молвил, Никита.
- Про все пиши! - кричал сотский. - Пущай хошь единова узнает генерал мужицкую боль! Он в наших местах господин приезжий, а нова метла по-новому метет. Пущай сам с нас берет, а Савке не велит.
Мужики зашумели: писать - не писать? Парень отложил перо, пил из бурака, тек квас на рваную рубаху...
Сочинять покончили в сумерках. Мужики поднялись с лавок, покрестились на образа: пошли, господи, челобитной ход, мужикам - генеральскую милость, а челобитчикам - кнута б не отведать...
Остались с писцом Парфен да Никита Ширинкин. Засветили свечу. Парень хлебные крохи собрал в горсть, съел. Вытер столешню рукавом, принял, от Парфена чистый лист, челобитную переписать набело. Вывел:
"Начальнику казенных заводов генералу маэору господину де Геннину".
Парфен полюбовался, похвалил:
- Баско пишешь. Где научился?
- В Верхотурье, при монастырской канцелярии.
- Ты из посадских али кто?
- Шадринской слободы крестьянский сын. На Верхотурье в землянке жили. В перву же зиму маменька померла, а к весне и родитель. А я вот, бог знает на что, выжил. Отец игумен и взял в монастырь из милости, отец же Евмений бил без милости - при эких-то отцах я и грамотным стал.
- Везло тебе, парень!
- Не знаю... Я так рассудил: конюшня чище канцелярии, а самая худая лошаденка все ж отца келаря честнее. Стал я в ямщики проситься... С полгода били, потом надоело, выгнали. Подал воеводе прошение, поверстали в ямщики, казенну лошадь дали...
- Звать-то как?
- Ивашка.
- А прозванье?
- Гореванов.
- Сказывай, Иван-Гореван, мы послухаем.
Иван Гореванов заговорил без охоты:
- Ну, ездил я в острожки, в городки... А в последний раз на Соликамск, воеводе ихнему вез депеш. Оттель меня в обрат с отпиской. Потрафил как раз на Верхотурье обоз купецкий, малый, и я с ним - все не одному чрез леса ехать.
- Оно того... Развелось в лесах воров, что комаров.
Сотский на Ивана покосился:
- Мужику невмочь при пашне своим домом жить, оттого и бегут в ватажки. Ну?
- Краше б одному ехать... Прошлый год осенни дожди почались рано, дорога водяна, мосты худы. Лошади заморилися. Косьву-реку миновали, на Павдинский камень уж выйти - тут они и встретили нас. Под вечер было. Я на дороге бывалый, передом ехал. Гляжу, будто мелькнул в чащобе... Не зверь, не вогул, человек в кафтане, кажись... Хотел товарищей упредить, а тут крик, из лесу выбегли с кистенями, с топорьем. Хлестнуть бы мне по лошади, в бега прытче удариться, цел бы остался: возок без клади, на что я нужен. Да гляжу - товарищей счас порубят! Я за топор... А меня кистенем и достали. Вот она, памятка... - Иван разгреб на темени, грязные космы. - Ничего не помню боле...
Иван схватил бурак, сглотнул опивки. От взмаха заколыхался огонек свечи, на белом лице Гореванова задрожали синеватые тени, жиденькая бороденка ходуном ходила. Никита вздохнул:
- Во жизня распроклята! Сверху свора чиновная давит да рвет, снизу погань разбойная грабит да бьет, а мы, народ работный, посередке сдавлены, и не у кого защиты искать.
Парфен толкнул сотского:
- Поди-ка, братец, принеси Ивану кваску. И хлеб, покуда бумагу перебелит.