По дороге Жемчугов с Соболевым остановился у заезжего двора, сбегал наверх к хозяину и, к удивлению своему, узнал, что фамилия офицера, которого обвиняли в покушении на убийство молодой девушки, была барон Цапф фон Цапфгаузен и что имеющиеся против него улики неоспоримы.
Митька выслушал все подробно, все расспросил и запомнил, но Соболева ни во что не посвятил, а только сказал ему:
- Знаешь, Иван Иванович, это отлично вышло, что тебе надо уехать!
- Ну да! - согласился Соболев. - Мне, кстати, надо скрыться из Петербурга.
- Да не только, милый, потому, - заявил Митька, - а так, ты на меня не сердись, но ты точно клецка какая-то в супе плаваешь: ждешь, чтобы тебя на ложку взяли да скушали. Мы тут без тебя все обделаем, а ты вернешься из Гродно и на мамзель Эрминии с ее талисманом женишься!
- Ты почем знаешь, что я женюсь на ней? - вспыхнув яркой краской, произнес Иван Иванович.
- Знаю, брат! Я гадать умею!
Соболев покраснел еще больше и замолчал.
По приезде в Петербург Митька почти моментально выправил Соболеву паспорт и подорожную, и тот отправился, не медля, благо деньги из вотчины были только что присланы.
Снарядив Ивана Ивановича и окинув, так сказать, мысленным оком свое положение, Митька должен был признать, что это положение было весьма затруднительно. Было ясно, что барону Цапфу фон Цапфгаузену убивать молодую девушку, которую он увидел в первый раз (как знал это Жемчугов) в своей карете после пожара, не было никакого основания. Но вместе с тем улики были против него действительно весьма веские. Однако Митька чувствовал, что тут кроется какое-то недоразумение, а в чем оно состояло, выяснить - казалось, с первого взгляда почти невозможным.
Прежде всего надо было, конечно, отправиться к барону и расспросить его.
Так и поступил Жемчугов.
Всякого другого, вероятно, арестовали бы и ввергли бы в узилище, но барон оставался на свободе, потому что арест его, как офицера, зависел от полкового командира, а его полковым командиром был Густав Бирон, родной брат герцога. Герцог и его брат Густав знали через немца Иоганна, что барон отправился разыскивать молодую девушку в Петергофе с косвенного, так сказать, одобрения самого Иоганна и вовсе не для того, чтобы убивать ее.
Однако эта история сейчас же стала известна в полку, и сам барон почувствовал, что все-таки ему придется объяснить хотя бы для общества офицеров свое поведение в Петергофе. Он только и дорожил мнением офицеров и до сих пор стоял очень хорошо в этом мнении, но теперь, после петергофской истории и замаранного кровью обшлага на его мундире, отношение офицеров к нему было таково, что именно требовалось объяснить его поведение. А что он мог объяснить, когда сам тут решительно ничего не понимал?
LV. МИТЬКА ДЕЙСТВУЕТ
Барон Цапф фон Цапфгаузен сидел у себя дома один, обдумывая, как ему быть, и очень удивился, когда пришел к нему Митька Жемчугов, заявивший, что явился к нему по делу, интересному для него, барона.
- Я пришел к вам, - начал Митька, - хотя недавно мы, при случайной нашей встрече, повздорили; или, может быть, я потому и пришел к вам, что мы повздорили… В силу нашей вздорной встречи вы не можете заподозрить во мне пристрастия к вам, и вот я пришел к вам сказать, как человек беспристрастный, что не верю в обвинение, которое свалилось на вас.
"Он хорошо говорит!" - подумал барон Цапф и произнес вслух:
- Я уже доказал, что это обвинение - вздор!
- Ах, уже доказали!
- Да! Я дал честное слово, что не виноват ни в чем.
- Но этого мало, барон. Офицер вспыхнул:
- Мало честного слова барона Цапф фон Цапфгаузена?!
- О, нет, - поспешил успокоить Митька, - конечно, для порядочных людей этого даже более чем достаточно, так как порядочные люди и без всякого слова должны верить, что вы ни в чем не виноваты! Но для судей, для этих судейских крючков, важны эти глупые улики, эта кровь на обшлаге вашего мундира и такой вздор, как то, что будто вас кто-то видел ночью!
"Он очень хорошо говорит!" - опять подумал барон и ответил:
- Ну да! Но это - уже дело правосудия доказать, что все это - вздор!
- Правосудию надо помочь, барон! И вот я хочу заняться этим.
- Но какое вам до всего этого дело? - спросил весьма естественно барон.
Митька ничуть не смутился.
- По некоторым причинам мне интересно выяснить настоящих виновников этого дела, которых я, может быть, имею основание предполагать.
- А, это - другое дело! - согласился барон. - Тогда будем говорить.
- Скажите, пожалуйста, вы ночью в Петергофе с заезжего двора никуда не уходили? - спросил Митька.
- Никуда.
- А где были ночью ваши сапоги, мундир и прочее?
- Я свой мундир, сапоги и прочее платье положил на стул в коридоре у двери, дабы служанка могла вычистить их к утру.
- Ну, тогда ясно! - сказал Жемчугов. - Ваш мундир и все платье ночью надел кто-нибудь другой, который и совершил преступление.
- Да, конечно, это так! - воскликнул барон. - Я крайне удивляюсь, как это мне самому не пришло в голову! Вы, вероятно, очень умный человек.
- Теперь, - продолжал Митька, - вспомните хорошенько, кто был с вами на заезжем дворе? Кого вы там видели?
- Я видел там многих! - добросовестно сказал барон.
- Кто же были эти многие? Совершенно незнакомые вам люди?
- Нет! Двоих я знал, но только мы условились, что я не буду показывать вид, что мы знакомы.
- Почему же это?
Барон замолчал, искренне стараясь припомнить, почему это так было.
- Я не могу теперь объяснить в точности, но у них как-то это выходило, что нужно было именно так поступить. Теперь же я точно не могу выразить.
- А кто они были такие?
- Один называется Пуриш.
- А другой - Финишевич?
- Ну да, именно! А вы почему знаете?
- Я знаю, что они в последнее время всюду вместе шляются! Ну, знаете, тогда дело начинает проясняться! Пуриш с Финишевичем - такие люди, что на все пойдут. Теперь мы на верном следу! Я это чувствую. Ну, барон, поздравляю, вам, вероятно, удастся легко выпутаться из этой истории. Барон был тронут.
- Благодарю вас! - сказал он, закатывая глаза и чувствительно вздыхая. - Друзья познаются в несчастье, хорошие люди тоже! Сначала я был о вас иного мнения, а теперь я хочу быть с вами другом.
- А я буду гордиться дружбою с бароном Цапфом фон Цапфгаузеном! - сказал Митька, окончательно побеждая этим сердце барона.
Жемчугов, считая, что он напал уже в самом деле на след, поспешил отправиться в Тайную канцелярию к Шешковскому за советом.
- Ну, брат, дела! - встретил его Шешковский. - Представь себе: картавому немцу удалось карася поймать.
- Какого карася? В чем дело? - переспросил Жемчугов, поглощенный весь тем, что его занимало, и не желавший слушать о карасях, пойманных Иоганном.
- Президент королевской палаты Августа Второго господин Брюль, - сказал Шешковский, - просил герцога Бирона поймать находящегося в России Станислава Ставрошевского, сторонника Лыщинского, покушавшегося на жизнь Брюля в тридцать третьем году. Случай, как видишь, исторический.
- Терпеть я не могу исторических случаев!
- А все-таки Иоганну удалось разрешить этот случай. Этот Станислав Ставрошевский оказался мужем пани Марии, и она выдала его Иоганну, который приехал к ней как раз в то время, когда у нее был Финишевич.
- Финишевич?!
- Ну да! Под этим именем скрывался здесь муж пани Марии, Станислав Ставрошевский.
- Вот что называется, легок на помине! Ведь и у меня сейчас дело, которое тоже относится к Финишевичу. Ты знаешь о покушении на убийство Эрминии?
- Какой Эрминии?
- Ну, той самой молодой девушки, из-за которой мы хлопотали вот уже сколько времени!
- Ах, этой! Но послушай, тут замешивают барона Цапфа. Я думаю, что это - вздор!
- Я уверен в этом! Я сейчас от него, и, судя по разговору с ним, можно предположить, что тут замешаны Пуриш и Финишевич, то есть, значит, Ставрошевский. Конечно, прежде всего надо установить, имели ли эти господа какую-нибудь причину покушаться на бедную девушку?
- Может, просто хотели ограбить ее? Ведь они были без денег!
- В том-то и дело, что нет. Никаких признаков корыстной цели не имеется! Нанесена рана и решительно ничего не тронуто.
- Конечно, если бы знать, кто такая эта девушка, то дело было бы яснее!
- Кто она, я теперь знаю. Она - приемная дочь гродненского пана Адама Угембло! Вот тут у меня записано… - и Жемчугов справился со своей книжечкой.
- Угембло… Угембло… - задумчиво повторил Шешковский и, перебрав несколько дел, взял одно и стал перелистывать. - Так и есть! - сказал он. - Пани Мария Ставрошевская, рожденная Угембло, из Гродно, дочь пана Адама Угембло.
- Теперь все ясно! - воскликнул Митька и даже, вскочив со своего места, заходил по комнате. - Ну, да! Конечно все ясно! - повторил он. - У Ставрошевской, несомненно, были счеты с приемной дочерью своего отца. Последний, насколько я теперь знаю, прогнал пани Марию и, разочаровавшись в ней, всю любовь свою отдал приемной дочери. Ставрошевская же, столкнувшись с Эрминией здесь, в Петербурге, подговорила своего мужа убить ее. Сейчас я отправлюсь к картавому немцу.
- Зачем?
- Затем, чтобы сделаться его приятелем, как уже сделался приятелем барона Цапфа фон Цапфгаузена, - ответил Митька. - Все это дело оставьте на мне. Не трогайте Ставрошевской, у меня, кстати, имеется на нее хорошенький документик, а через нее я войду в дружбу с доктором Роджиери. Теперь понимаете?..
- Понимаю! - сказал Шешковский.