- А никак не быть. Ты мне сделал защиту, я тебе благодарен и тебе сделаю защиту!.. Кровь за кровь, а дружба за дружбу. Небось, барин-Митька, Ахметка зла тебе не сделает!.. Пригодится еще! А кровь за кровь…
- Так ты только кровь за кровь признаешь?
- Или за кровную обиду. А так Ахметка - не разбойник.
- Ну, хорошо! Теперь мне некогда, я после поговорю с тобой, - и, взяв сапоги, Жемчугов пошел в комнаты.
"Неужели у этого Ахметки, - рассуждал он, - есть какие-нибудь кровавые счеты с доктором Роджиери? А впрочем, чего на свете не бывает! Но, во всяком случае, надо будет разузнать об этом".
XLI. ЦВЕТОЧКИ
На другой день Шешковский явился к Андрею Ивановичу Ушакову на дом с обычным докладом.
Вчерашние тучи, разразившиеся ночью ливнем, рассеялись; солнце засветило ярко, стало тепло, и все заблестело кругом, зазеленело и зацвело.
Генерал-аншеф Ушаков был большой садовод и любитель нежных цветов. При его доме на Фонтанной, где он жил, был разбит огромный сад, великолепно содержанный, с дорожками, утрамбованными и усыпанными песком, с клумбами и целыми цветниками, с искусно подстриженными деревьями и кустами на голландский образец, в виде петухов, грибов, арок, ваз и т. п. , но без всяких затей, которые бывают в парках. Не было ни павильонов, ни фонтанов, ни гротов, ни искусственных развалин - ничего, кроме огромного цветника.
Когда выдавался хороший день, в особенности, весною, Андрей Иванович любил ходить в своем саду с садовым ножом в руках, в сопровождении садовника, давать ему свои указания или вместе с ним любоваться на цветы.
Шешковский обыкновенно тоже призывался в сад. Тогда Ушаков отпускал садовника и начинал беседовать со своим секретарем, водя его по своим цветочным владениям и часто вставляя среди деловых рассуждений фразы, обращающие внимание Шешковского на какой-нибудь листик, клумбу или дерево. Эти маленькие отступления нисколько не мешали деловому разговору; напротив, Шешковский очень любил эти доклады в саду, потому что тогда все проходило необычайно гладко.
Так и на этот раз Шешковский был позван в сад и нашел Ушакова наклоненным над целым рядом клумб разноцветных тюльпанов.
- Здравствуйте! - встретил его генерал-аншеф. - Посмотрите, как нынче тюльпаны удались! И какая странность: желтые главным образом! А красные вот не так!.. Ну, что у вас нового?
- Все благополучно, ваше превосходительство! Ничего особенного!..
Ушаков поглядел на своего секретаря и, убедившись по его спокойному виду, что и впрямь все обстояло благополучно, в знак своего удовольствия достал свою золотую табакерку, открыл ее и потянул носом табак.
- Этого… как его там?.. Ну, словом герцогского поджигателя нашли, как было приказано его светлостью?..
- Нашли, ваше превосходительство.
- И взяли?
- Так точно!.. Он, оказалось, не был сумасшедшим. Это у него был бред, причем сегодня после ареста выяснилось, что у него натуральная оспа. Он лежит в карантинном каземате.
- Та-ак!.. - протянул Ушаков. - Бедный! Как же это он так заразился? - покачал он головой. - Как же мы будем теперь допрашивать его?
- Может быть, ваше превосходительство, господин Иоганн, из преданности к герцогу Бирону, пройдет для допроса к оспенным, в карантинный барак?
- Что же! Может быть! - усмехнулся Андрей Иванович. - Я доложу!.. А посмотрите, - показал он на огромный куст белой сирени, - ведь такой красоты вы, пожалуй, нигде во всем Петербурге не найдете! Хороши цветочки?
- Великолепные цветочки, ваше превосходительство!
- Я, как поеду к герцогу, так велю нарвать букет. Это, вероятно, доставит удовольствие его светлости! Ну, а с мамзелью что?
- Пока только выяснили ее имя… Ее зовут Эрминия.
- Она отвезена к доктору Роджиери?
- К сожалению, это нельзя было сделать!
- Почему?
- Потому что доктор Роджиери сам был сегодня раненый внесен в дом пани Ставрошевской, где находится эта Эрминия.
- И опасно ранен?
- Кажется, опасность серьезная.
Ушаков вдруг выпрямился и, сдвинув брови, воззрился на секретаря и произнес:
- Смотрите, Шешковский, как бы вам не сожалеть об этой ране, нанесенной итальянцу?
- Я очень сожалею, ваше превосходительство, об этом случае! - твердо и спокойно произнес Шешковский. - Но дальше сожаления пойти не могу, потому что решительно не знал, да и не мог знать, что господину Роджиери с господином Иоганном понадобится ночью шнырять под окнами польской пани. Очевидно, его пырнул совершенно случайно какой-нибудь негодяй, наткнувшийся на них; ведь если бы тут было заранее обдуманное дело, то его можно было бы оборудовать гораздо более тонко; но для таких людей не было решительно никакого смысла так грубо расправляться с итальянцем, существование которого, напротив, как я полагаю, нужно для хода известных событий.
Андрей Иванович прослушал все это очень внимательно, прищурив один глаз и наморщив лоб; очевидно, он усиленно соображал все происшедшее.
- Так что я могу быть по-прежнему доволен своим секретарем, - произнес он с расстановкой, - и мой друг Шешковский не позволил себе ничего лишнего?
- Решительно ничего, ваше превосходительство!
- Следствие производится?
- Я поручил пока расследование Дмитрию Жемчугову. Но, ваше превосходительство, посмотрите, кажется, что-то случилось! Бежит слуга!
И в самом деле, от дома к ним бежал слуга в ливрее Ушакова и прерывающимся голосом, растерянно еще издали докладывал:
- Ваше превосходительство, его светлость герцог Бирон изволили пожаловать.
- Сам приехал! - усмехнулся Ушаков. - Останьтесь здесь где-нибудь незаметно! - сказал он Шешковскому. - А я пойду к нему навстречу один.
Едва успел Шешковский зайти за живую ограду из густого и высокого кустарника, подстриженного в виде крепостной зубчатой стены, а Андрей Иванович направиться к дому, как оттуда уже показался спускавшийся по ступенькам террасы в сад сам герцог Бирон.
Спустившись, он пошел навстречу Андрею Ивановичу широкими шагами, сильно размахивая тростью, на которую опирался.
- Что же это такое, генерал? - заговорил он на ходу. - В Петербурге режут людей на улице?
- Что делать, ваша светлость! Это не в одном Петербурге, но и во всех городах в России и за границей! - невозмутимо ответил Ушаков, отвешивая на песке дорожки по-придворному церемонный реверанс и запахивая на груди свой шелковый архалук, в котором по-домашнему гулял в саду.
- Но это нельзя допускать! - горячился Бирон. - Ведь ранен доктор Роджиери!
- И, кажется, опасно, ваша светлость!
- Вы уже все знаете?
- Я был бы плохой начальник Тайной канцелярии, если бы не знал всего, что мне должно знать! - ответил по своему обыкновению Андрей Иванович. - Я не понимаю одного: как доктор Роджиери мог очутиться вместе с господином Иоганном ночью, среди Невской першпективы, у дома пани Ставрошевской. Конечно, я не мог даже предположить об их намерении сделать это, а то иначе непременно послал бы для охраны их своего агента.
- Вы уже начали расследование?
- На расследование командирован один из лучших агентов.
- Я хочу, генерал, чтобы вы сами взялись за это дело и немедленно отправились вместе со мной в дом к этой польке. Я хочу сам навестить господина Роджиери и узнать о его здоровье. Он - слишком видный иностранец, чтобы нам легко относиться к такому случаю с ним.
- Я сделаю, ваша светлость, все от меня зависящее, чтобы выяснить это дело. Но вы позволите мне допросить господина Иоганна, чтобы он подробно рассказал мне, как и почему он и доктор Роджиери оказались у этого дома.
Бирон поморщился.
- Я уже слышал это один раз от вас сегодня, но не понимаю, как могут гулять по Петербургу ночью негодяи, когда улицы заграждены рогатками. Но, впрочем, поедемте… - В этот момент герцог случайно взглянул на куст белой сирени и невольно залюбовался им, после чего произнес: - Очень хорошие цветочки!
"Будут и ягодки!" - подумал Ушаков и последовал за ним.
XLII. ЯГОДКИ
Герцог Бирон, посадив с собою в карету Андрея Ивановича Ушакова, ехал молча. Он не разговаривал потому, что его мысли были заняты соображением о том, что случилось вдруг там, откуда идет направление судьбы человеческой?
До сих пор все способствовало не только к упрочению его счастья, но даже к увеличению его. Все ему давалось, и стоило ему лишь захотеть, как сейчас же случалось желаемое.
И вот только в последние дни судьба словно противоречила ему. Все, происшедшее с пожаром дома, не нравилось герцогу.
Последняя неприятность - нанесенная кинжалом рана доктору Роджиери - вывела Бирона из терпения, и он решил взять это дело в свои руки и во что бы то ни стало добиться истины.
Теперь он ехал не для того только, чтобы навестить раненого, но и для личного производства следствия.
Появление самого герцога, да еще вместе с начальником Тайной канцелярии, конечно, было событием из ряда вон выходящим, но все-таки не произвело в доме пани Ставрошевской никакого переполоха. Когда ей доложили, что изволил пожаловать герцог Бирон в сопровождении генерал-аншефа Ушакова, она спокойно проговорила:
- Просите пожаловать его светлость.
Она как раз находилась в это время у постели больного Роджиери, который еще не приходил в себя. Ночью он бредил, под утро заснул было и затих, потом опять заметался, но в сознание не приходил; затем сон снова охватил его.
Роджиери лежал в диванной на принесенной сюда постели, и, войдя к нему, Бирон увидел итальянца лежащим на высоких, ослепительной белизны подушках, причем бледность его лица почти ничем не отличалась от этой белизны.