На сей раз она оставила меня наедине с нераскрытым письмом, лежавшим на моих коленях. Сначала я не могла даже смотреть на него, не то чтобы прикоснуться. Независимо от того, что мог написать Чарльз, он принадлежал теперь прошлому, другой жизни и другой девушке. Какое право было у меня интересоваться этим? Но, конечно, в итоге я разорвала конверт, чтобы увидеть строки, которые он написал в спешке, спустя всего несколько дней после вечера, когда мама так жестоко вычеркнула его из моей жизни.
Моя дорогая Алиса,
я не сплю, я все время думаю о тебе и о том, что ты сказала мне той ночью после вечеринки. Мое сердце не успокоится, пока мы не поговорим еще раз. Поскольку я понял, что тебя унизили и обманули, я не могу пройти мимо этой несправедливости после того, как видел страдания своей собственной матери.
Встреться со мной, как только сможешь, и, если ты все еще на Парк-стрит, где, как говорит Нэнси, ты осталась, там есть маленькие ворота в стене сада за домом, хорошо скрытые за несколькими старыми тростниками и фруктовыми кустарниками. У меня все еще есть ключ, и я, спрятавшись от любопытных глаз, буду ждать тебя в том месте. Ты должна только дойти до конца сада… просто скажи Нэнси день и время, и я буду ждать тебя там.
Твой искренне любящий
Чарльз.
Когда она возвратилась, я спросила Нэнси, может ли она передать ему сообщение, но она смотрела в пол, избегая моего взгляда:
- Я сожалею. Это было так давно. Я сказала ему, что вы отказались увидеться с ним, и теперь… хорошо, он сказал, что он уезжает, отправляется за границу на континент. Я честно не знаю, куда и насколько.
- Так, ты еще и лгунья, а не только тюремщик! - я кипела от ярости. - Как ты могла быть такой жестокой? Так поступить со мной и со своим собственным братом?
Не контролируя себя, понимая, что потеряла последнюю каплю надежды, я кричала и бушевала, разбудив ребенка, который тут же начал плакать. Нэнси сквозь рыдания говорила, что сделала только то, что казалось лучшим в то время, то, чего хотели миссис Уиллоуби и мистер Тилсбери и что она считала правильным. Я приказала ей оставить меня в покое. Все остальные теперь покинули меня, так почему же я еще не одна? Я сказала ей не тратить напрасно время, следя за мной, убегать мне было не с кем. Действуя сообща, она, мама, и Тилсбери уничтожили меня. Мне казалось, что теперь Нэнси счастлива, видя мою разрушенную жизнь.
Ночью я проснулась, обнаружив свою дверь не только не запертой, но и широко открытой. Обрадовавшись такой внезапной свободе, я подхватила хныкающего ребенка и вышла на лестницу. Лунный свет слабо сиял через высокое гравированное окно, за которым уже занимался рассвет. Где-то внизу задумчиво и медленно тикали старые часы, половицы тихо скрипели, а в саду пел свою сладкую утреннюю песню черный дрозд. Все казалось очень спокойным, и я, прижав ребенка к груди, вдыхала и целовала его волнистые темные волосы… пока внезапно не вздрогнула от звука хлопнувших дверей и напряженных приглушенных голосов, доносившихся из нижней комнаты. Одной рукой схватившись за перила, я выглянула в спиральную лестничную клетку и внезапно почувствовала слабость и легкое головокружение. Я качнулась вперед и чуть не выронила ребенка. Мое сердце почти замерло, а затем начало колотиться от страха, потому что представила, что могла увидеть, как он разбился на смерть и лежит теперь в зале прямо на холодных плитках.
Задрожав, я прислонилась спиной к стойке перил и медленно сползла вниз, а потом зарыдала. Ребенок на моих руках был таким крошечным, таким беззащитным и хрупким. Мы оба были покинуты здесь, беспомощные и потерянные.
Но хотя тогда я была испугана и одинока, то, что случилось позже, оказалось намного страшнее.
* * *
Утром, когда я проснулась, я обнаружила, что некоторые из моих платьев лежат на стуле в гостиной вместе с грудой новых юбок, чулок и ботинок. Была ли очередная какофония воплей достаточной для того, чтобы вернуть одежду и свободу? Нэнси, наверное, принесла их сюда, пока я спала. Возможно, это она приходила в дом рано утром. Или, возможно, вернулись мама и Тилсбери?
Выбрав тонкое синее хлопковое платье, я раскинула юбки и кружилась по комнате, смеясь, я слышала, как со свистом развевается мягкая ткань, и мечтала о том, что Чарльз все еще любит меня и простит, что я найду его везде, где бы он ни был, и в конце концов спасусь. Но этот момент свободы длился недолго. Уголком глаза я заметила какое-то движение и замерла на месте со все еще раскинутыми в стороны руками. Я увидела, что в дверном проеме стоят две фигуры: Тилсбери и Нэнси. Они оба были похожи на статуи. Сразу поняв, что что-то не так, я быстро спросила:
- Где мама? Разве она не вернулась? Разве она не придет повидаться со мной?
- Ты должна сесть, - сказал он, подходя ближе и мягко беря меня за руку.
- Нет, - я отскочила. - Не трогайте меня!
- Мисс Алиса, возможно, вам лучше сесть, - начала Нэнси. В это время ребенок проснулся и зашевелился, начав издавать скулящие хлипы. В некотором испуге Тилсбери растерянно оглянулся, как будто не зная, что делать.
- Я пойду? - предложила Нэнси, в ее голосе послышалась вопросительная интонация.
- Да, и закрой дверь, хорошо? - последовал его напряженный ответ. - Нам с Алисой нужно поговорить.
* * *
Когда мы приехали на Кларэмонт-роуд, чтобы взглянуть на нее, мама была в своей спальне. Он сказал, что она попросила отвезти ее туда. Таким образом, рядом с моей кроватью, возможно, находился ее дух… но не она. Это тело, лежавшее на кровати, являлось всего лишь пустым сосудом - прекрасное, бледное, мраморное изображение, имевшее сходство с Адой Уиллоуби, но лишенное любой сущности или искры, которая действительно была ею.
В скором времени Тилсбери сказал, что мы должны уйти, так как нужно сделать некоторые приготовления. Тогда я потеряла самообладание и начала хихикать, но хихиканье превратилось в удушливый, истеричный смех, прекратившийся только тогда, когда я встала, указывая и крича:
- Посмотри на него, Нэнси! Кого он напоминает тебе? Я всегда думала, что он должен быть владельцем похоронного бюро - такой мрачный и ложно почтительный со всей своей клиентурой. Но это для него лишь дело… индустрия смерти, которую мистер Тилсбери так любит!
- Мисс Алиса! - закричала она, ошеломленная моей непристойной вспышкой.
- Оставь ее, - он махнул рукой служанке; его глаз нервно дернулся, и он терпеливо сказал мне на ухо:
- Алиса, мы действительно должны теперь уйти. Это было ужасным потрясением…
- …И что?…оставить мою маму здесь… совсем одну? - я не могла поверить в услышанное. - Мы не можем оставить ее одну в этом доме, закрытом, как могила, уже покрывшемся паутиной и пылью.
Я в отчаянии оглядела серую комнату, так как ставни почти не пропускали солнца, но увидела только белые простыни, накинутые на мебель, напоминавшие бледные, вялые привидения.
- Она не хотела бы остаться в одиночестве. По крайней мере, позвольте мне побыть здесь еще немного.
- Хорошо… - согласился он, - пока они не вернутся, чтобы забрать ее. Но после этого ты должна будешь уехать. - Он повернулся к служанке, стоявшей в дверях и державшей ребенка на руках: - Нэнси, ты останешься здесь, с Алисой.
Она попыталась возразить, ее бледное лицо ясно свидетельствовало о том, что она боится находиться рядом с трупом:
- Но сэр, это действительно неподходящее место для ребенка…
- Здесь ничто не навредит ни ему, ни тебе, - кратко ответил он. - Ради меня, последи за Алисой, пожалуйста. Я вернусь очень быстро. - Прежде чем он оставил нас, он задержался около нее, глядя на сына, которого толком еще не видел.
- Позже, - сказала я, устало озираясь, желая, чтобы он ушел, - будет достаточно времени.
Достав стул из-под пыльной простыни, я села около кровати и коснулась маминой руки. Она была холодной и твердой, как камень, кончики ее пальцев уже посинели, и появились признаки разложения тканей под наманикюренными и ухоженными ногтями. Она лежала в одной из своих длинных ночных рубашек с кружевными шнурками на запястьях и шее, ее спокойное лицо теперь было лишено всяких морщин. Ее волосы свободно струились по плечам, мрачно блестящие и волнистые, пронизанные редкими прекрасными серебристыми нитями. Ее белая кожа и губы казались почти люминесцентными в унылом мраке; а на бледной коже отчетливо выступали брови; на ее раздраженных раздутых веках - теперь навсегда закрытых - виднелись покраснения. Это было все, что осталось от мамы.
Взяв прядь ее волос, я поднесла ее близко к своему носу, вдыхая запах, погладила ее щеку и слегка поцеловала губы - как я делала раньше и как никогда уже не смогу сделать снова. Последнее сдержанное прощание. Затем меня поразила мысль, столь же сильная, как молоток, разбивающий лед: я ощутила на ее губах резкий сладкий аромат опия, смешанный с кислым зловонием рвоты. Оглянувшись и видя, что Нэнси стоит у окна и с тревогой глядит вниз через щелку в ставнях, я быстро приподняла мамин рукав, обнаружив там, как и ожидала, следы маленьких уколов, свежие ранки на твердой алебастровой плоти.
- Это они убили тебя? - прошептала я, зная, что эти небольшие следы уводили ее в бездну, шаг за шагом, в течение очень многих лет… но на сей раз это произошло окончательно. Она шла по этой дорожке добровольно или это я подтолкнула ее? Была ли это моя ошибка? Сотрясаясь от рыданий, я положила голову на подушку рядом с ее; ту самую, которую мы делили всего за несколько месяцев до этого.
Снаружи донесся стук копыт, и Нэнси с облегчением воскликнула:
- Они здесь. Теперь мы должны идти…