Приняв такое решение, я не отправился в Петербуржское предместье допекать мимо идущих староверов вопросами о ларионовском приказчике, а остался в крепости. Мне нужно было совершить променад по узким улицам за реформатской церковью и понаблюдать за складом Голубя – может статься, искомый Аввакум где-то поблизости и я его признаю. Кроме того, я хотел приглядеться к подвальным окнам. Ведь где-то там я слышал подземную "Марсельезу". И, наконец, я хотел ближе к обеду заглянуть в погребок, узнать, не прислал ли Бессмертный свечи для нашей мистификации.
Свечи и письменные принадлежности прибыли после обеда. К тому времени я уже держал в голове план местности и страстно желал поскорее перенести его на бумагу. Кроме того, Бессмертный прислал краткую записку: он написал моим родственникам и отправил письмо с попутным йолом на Даленхольм. Легкое парусное суденышко пробежит расстояние от порта до новой пристани на острове часа за два. То есть Артамон и Сурок, скорее всего, послание Бессмертного или только что получили, или скоро получат. А поскольку у них там, на боевом посту, должны быть вахты, расписание которых мне неизвестно, то ждать родственников я должен не ранее завтрашнего дня.
С такой мыслью я изготовил узел со свечами, приобрел у доброй девки за алтын старое коромысло и отправился со всем этим имуществом в госпиталь. Там я сперва нашел знакомцев, которым помогал разгребать завалы, возникшие при пожаре, а потом, сообразив, кто тут теперь за старшего, принес ему свечи, коромысло и свою старую шапку (новую я приобрел по дороге у разносчика, который тащил на себе не меньше пуда всевозможного товара, включая подвешенные к поясу сапоги).
И тут-то меня взяли в оборот! Кто таков, да где проживаю, да откуда тут взялся, да не видал ли кого поблизости от места, где нашел свечи, да все ли приволок! Я, растерявшись, чуть было не признался по-немецки маленькому свирепому доктору-немцу, что зовусь Морозовым. Но в последний миг опомнился, немецкого же не знаю, и назвался Алексеем Артамоновым. Местом проживания же избрал игнатьевский дом на Столбовой.
– А взялся тут от беспокойства, ваше высокоблагородие, – сказал я врачу. – Фельдшер у вас тут старенький, грудные болезни хорошо лечит, он меня с того света вывел! Я как узнал про пожар, о нем забеспокоился – уцелел ли старичок?
И вот приходил да вашим же людям помогал завалы разбирать. Людей-то спросите, ваше высокоблагородие!
Тут я и фамилию фельдшера назвал – то ли Анкудинов, то ли Амкундинов, сейчас уж не помню.
Меня признали, подтвердили мою помощь, и далее разговор уже был более ласковый. Доктор-немец сообщил мне о моем знакомце то, чего простые служители не знали: старенький фельдшер находился сейчас в Цитадели. А поместили его там из опасений за его судьбу: он видел людей, поджигавших гарнизонный госпиталь. И они его видели – едва ноги унес.
– Ахти мне! – воскликнул я на простой лад. – Вот то же и мне все время мерещилось! Не мог гошпиталь сам загореться, да и ветер не туда дул!
– Теперь ты понимаешь, что свечной торговец, который с кем-то подрался в кустах на краю кладбища, пропал неспроста. Может, и он что-то видал, и мог бы поведать, – объяснил мне доктор.
Говорил он по-немецки, употребляя русские слова "ты", "видал" и "кладбище", а прочее мне перетолковал служитель, который уж наловчился помогать доктору в беседах.
Далее речь зашла о полиции. Я уж и сам был не рад, что позволил Бессмертному навязать мне на шею этакое приключение – в конце концов приставать к торговцам с расспросами можно и без такой глубоко эшелонированной истории. Но на словах я полностью поддержал предъявление полиции коромысла со свечами и неведомо чьей старой шапки. Доктор послал за квартальным надзирателем, а я пошел вроде бы прогуляться – да и был таков!
Теперь нужно было побегать по городу в поисках свечных торговцев, пока за них не принялась полиция. Не один ведь Бессмертный такой умный, тот же частный пристав Вейде далеко не дурак. И не тысяча же их в городе – друг дружку знают, очень скоро сообразят, о ком речь.
Я прикинул: пока доктор снарядит гонца в полицию да пока гонец доберется до полицейской конторы, пройдет никак не менее часа. Госпиталь вроде бы относится к первой форштадтской части. То есть коли розыск и начнется – то в предместьях. Мне, стало быть, лучше сразу бежать в крепость.
Но Господь сжалился надо мной – послал мне нужного человека навстречу там, где между предместьем и крепостью лежала эспланада.
Это было презанятное местечко. В мирное время тут сиживало в хорошую погоду немало художников и даже девиц со своими альбомами, потому что открывался замечательный вид на крепость, на ее бастионы пятисаженной высоты и столь же высокие куртины меж бастионов, а за ними возвышались три знаменитые рижские церковные башни – слева Петровская, справа Яковлевская, посередке башня Домского собора. Рисовать их – одно удовольствие, я сам как-то отправил матушке собственноручно изготовленную картинку.
Крепость в моем изображении несколько смахивала на корабль с мачтами, лишь парусов недоставало. Сходство с кораблем для матушки было бы полнее, кабы я догадался послать еще и план Риги – сверху она, если забыть про бастионы, напоминала преогромную шлюпку с туповатым носом и с широкой кормой. Нос этот упирался в Цитадель.
По сравнению моему видно, что в душе я все же оставался моряком, хотя и моряком обиженным, недовольным, не желающим лишний раз вспоминать поход сенявинской эскадры.
Там, где Известковая улица подходит к эспланаде, я и столкнулся нос к носу с самым что ни на есть доподлинным свечным торговцем. Надо было видеть, как он нес свое коромысло, как ярок его тканый пояс, как щегольски заломлена шапка и как бойко торчала густая бородища!
– Здорово, товарищ! – сказал я ему. – Тебя-то мне и надобно!
– Свечей купить? – спросил он. – Так выбирай! Все хороши, ровны, горят тихохонько, воска не жалеем! И сальные хороши, гладки, недороги!
– Нет, я по другому делу. Может статься, и в ноги мне поклонишься, когда узнаешь. Что, у вас, у свечников, человек не пропадал?
– С чего ты взял? – удивился он.
– Я из гошпиталя командируюсь, – я ловко ввернул армейское словечко. – Там нашли в кустах у кладбищенской ограды коромысло с двумя связками свечей и шапку. Кусты поломаны – выходит, была драка. Кто-то из ваших сцепился незнамо с кем, да и пропал, за товаром не вернулся.
– Господи Иисусе, – пробормотал торговец. – Это что ж делается?
– Война, брат, – я развел руками. – Так коли у вас кто пропал, пусть бегут в гошпиталь или в полицейскую часть, глядишь, признают хоть шапку. Ты скажи своим: может, тот человек валяется где-то избитый, так искать надо!
Свечной торговец разволновался.
– Слышь-ка молодец, не в службу, а в дружбу! Ты ведь все одно в крепость шагаешь – так добеги, сделай такую божескую милость, до Алексеевскою храма, там моя тетка за свечным ящиком у входа сидит, Прасковья Марковна! Ты ей все скажи! Сдается, это Андрюшка наш опять загулял… Он у нас во хмелю драчливый! А она тебе за известие хорошую свечку даст, к образу Богородицы поставить!
Говорят, первая мысль, что приходит в голову, обычно бывает хорошей. Я подумал, что коли мне дадут свечу, я поставлю ее за здоровье Бессмертного. Ловко он придумал насчет свечек!
Не дожидаясь, пока свечной торговец вздумает завести со мной знакомство, я устремился к городским воротам, как всегда, моля Бога, чтобы благополучно попасть в крепость. Ворота вели через равелин между Банным и Песочным бастионами, и к людям, что ходили из крепости в предместья и обратно, присматривались. Я же формально не имел причины бродить взад-вперед – вот кабы я нес на голове плоскую корзину с овощами, иное дело! Очевидно, следовало в конце концов где-то ее раздобыть, а поскольку война и на рынке корзин может не оказаться, стоит сыскать настоящего огородника, завести его в какой ни на есть погребок и сторговать корзину, или же попросту унести ее, оставив ему деньги. Вряд ли это сокровище стоит дороже гривенника.
Додумавшись до этакого способа, я снова помянул некоторым словом Бессмертного, его влияние на меня уже столь далеко простиралось, что я ради выяснения истины готов был пойти чуть ли не на воровство. Но следующая мысль была не столь сердита: возможно, именно так и поступил загадочный Мартын Кучин, напоив свечного торговца и реквизировав у него товар чуть ли не по праву военного времени.
Удачно проскочив в крепость, я пошел к Алексеевскому храму и отыскал добрую старушку Прасковью Марковну.
– Ах, он ирод! – воскликнула старушка, услыхав мое вранье. – Он-то божился, что свечи продал и деньги получил! А они валяются в кустах, да еще на кладбище!
Ее недовольство было нешуточным, но я в конце концов дознался, что Андрюшку звать Елисеевым, а поскольку дом его сгорел, живет он с молодой женой в самой крепости, в подвале напротив склада Верблюда, вдали от старших, и потому безобразничает.
Я пришел в такой восторг, что дальше некуда. Человек, поселившийся в подвале, уж верно, слыхивал подземную "Марсельезу"! Все складывалось одно к одному. Единственное, мне показалось ненужным путешествие в госпиталь и вручение докторам свечек и коромысла вкупе с моей старой шапкой. Ведь и без того я очень быстро напал на след.
И даже родилась мысль, что напрасно я послушался Бессмертного – чтобы потолковать сегодня с Андрюшкой Елисеевым, таких сложностей не требуется.
Мысль эта была по сути своей предчувствием. Мой поход в госпиталь, с одной стороны, усложнил мое положение, но с другой – заставил меня наконец рассказать сержанту всю правду. Но это произошло уже после моей встречи с бедокуром Андрюшкой.