- Однако, ваше величество, должен заметить, что моим гвардейцам несвойственно упускать из Бастилии государственных преступников. "Упускать", чтобы не сказать хуже.
- Я прикажу провести расследование по этому делу, господин кардинал, по-прежнему раздраженным тоном ответил король.
- Но полиция уже располагает всеми данными. Арестант был вывезен из Бастилии в плаще мушкетера, ваше величество!
- Выходит, у моих мушкетеров есть ключи от всех бастильских камер и перед ними открываются ворота тюрем? - насмешливо осведомился король. - Но в таком случае надо в первую голову снять с должности коменданта Бастилии и примерно наказать его. А затем назначить нового - лучшего! Вот вы и позаботьтесь об этом, герцог.
А мушкетерами я займусь сам!
С этим его высокопреосвященству и пришлось покинуть королевский кабинет. Настроение его отнюдь не улучшилось.
Вернувшись к себе, он первым делом подписал приказ о снятии коменданта Бастилии и назначении на должность первого тюремщика Франции господина дю Трамбле, так своевременно известившего кардинала о новом заговоре. Усердную службу кардинал никогда не оставлял без воздаяния, и именно по этой причине ему удавалось так долго и так счастливо оставаться на вершине государственной власти и побеждать всех своих врагов.
Итак, Бассомпьер все же находился в Бастилии, дю Трамбле был назначен ее комендантом. Оставалось лишь найти беглеца. Побег дона Алонсо был неприятен кардиналу в высшей степени. Во-первых, он собирался использовать пленника для того, чтобы глава испанского кабинета Оливарец стал посговорчивее, во-вторых, шпионы кардинала уже донесли ему, что от захваченного под Казале испанца ниточка ведет и в Тур, и в Орлеан, и в Брюссель, а самое главное - из Тура прямо в покои Анны Австрийской. Это давало возможность очернить королеву в глазах ее супруга и снова представить доказательства тайных сношений ее с внешним врагом - испанским королем - ее собственным братом.
Итак, побег был очень некстати.
- А во всем виноват этот болван де Кавуа, - процедил кардинал сквозь зубы, не обращаясь ни к кому персонально, но так, чтобы быть услышанным секретарями и прочими приближенными. - Пусть он больше не показывается мне на глаза!
Так как Ришелье с некоторых пор пользовался почти неограниченной властью, вокруг него постоянно увивались придворные, ищущие милостей министра. Были у него и действительно верные слуги и надежные соратники, также ловившие каждый его жест.
И те и другие слышали нелестный отзыв о де Кавуа и поспешили распространить его среди своих знакомых. Таким образом, в самом скором времени недобрая для злополучного капитана весть была подхвачена и разнесена по всем салонам и приемным, где собирались кардиналисты, то есть по доброй половине Парижа. Кавалер де Рошфор, будучи при кардинале постоянно, если только он не находился в отъезде по поручению своего покровителя, сообщил эту фразу маршалу де Ла Мельере, а тот принес недоброе известие самому де Кавуа, который и в самом деле начинал чувствовать себя все хуже. Родственница кардинала г-жа д'Эгильон также не преминула известить г-жу де Кавуа, с которой она находилась в самых дружеских отношениях.
Ночью капитан забылся тяжелым сном. Ему снились кошмары.
Госпожа де Кавуа, напротив, и не думала спать. Она принимала гостя, которого под покровом наступившей темноты впустила в дом с черного входа.
Госпожа де Кавуа провела посетителя к себе, предварительно убедившись, что никто из слуг не попадется им навстречу. Затем она закрыла двери на ключ и села в кресло.
- Прошу, садитесь и вы, д'Эрбле, - предложила г-жа де Кавуа.
Арамис (а это был он) откинул капюшон, скрывавший его лицо, и бросил несколько быстрых взглядов по сторонам.
Затем тоже сел в указанное ему кресло.
- Итак, вы хотели меня видеть, - начала хозяйка дома. - Вы прибегнули к стольким предосторожностям, что мне остается только гадать, что за дело привело вас ко мне.
- Ах, сударыня! Мне и в былые годы случалось прибегать к предосторожностям, когда вы дарили мне несколько часов общения, - отвечал Арамис с нежной улыбкой.
Госпожа де Кавуа чуть наклонила голову в знак того, что она помнит об этом и ценит осторожность и деликатность своего собеседника. Однако от внимательного Арамиса не укрылось, что жест дамы был несколько более сухим, чем ему хотелось бы.
- Но время идет, и прошлое подергивает дымка забвения, - продолжал Арамис, прибегая к поэтической метафоре, - прием отнюдь не свойственный ему в разговоре с отцами церкви или друзьями. Сейчас перед ним сидела женщина, эта женщина была красива, и, самое главное, Арамис хотел пробудить в ней воспоминания. - Увы! - добавил он со вздохом. - Увы! Все, что было, мадам, для вас лишь призрачный мираж, истаявший без следа…
- Милый д'Эрбле, почему вы больше не пишете стихов.
У нас было бы два Вуатюра, - слова г-жи де Кавуа, казалось, заключали в себе насмешку, но взгляд, устремленный на красивое печальное лицо Арамиса, был участлив и нежен.
Казалось, женщина, сначала решившая держаться официально, постепенно смягчается и в уголках ее губ и глаз появляется улыбка.
- Парижу не нужен второй Вуатюр, мадам. Кроме того, я теперь пишу только на богословские темы.
- Но вы и раньше посвящали много часов богословским занятиям, - с лукавой улыбкой заметила г-жа де Кавуа.
- Не столько занятиям богословием, сколько занятиям с богословом хотите вы сказать, а вернее, - с его племянницей, - живо подхватил Арамис.
- Скажите лучше, "с племянницами", - легко вздохнула г-жа де Кавуа. - В Париже было и есть слишком много ученых богословов. И наверное, немалое число их имеет племянниц.
- Ну вот, вы в хорошем настроении. И я рад этому.
- Вы полагали застать меня в слезах? - живо спросила г-жа де Кавуа.
- Избави Боже! Видеть слезы на ваших глазах было бы для меня невыносимо!
- А между тем иногда мне хочется разрыдаться. Откуда вы узнали о наших неприятностях?
- Госпожа де Буа-Трасси сказала мне…
- Что кардинал прогнал с глаз долой моего мужа?!
- Ну… примерно это… Я, впрочем, не поверил.
- Но, на правах старой дружбы, решили узнать, верно ли то, о чем болтает весь Париж?
- Но, мадам, что заставляет вас так говорить?!
- Еще бы! Если это знает Камилла де Буа-Трасси, значит, это известно всему Парижу!
- Уверяю вас - нет!
- Ну, так будет известно до захода солнца следующего дня!
- Право же, мадам, вы несправедливы к госпоже де Буа-Трасси. Она искренне огорчена тем, что случилось.
- Ах, д'Эрбле, раньше вы были куда деликатнее! Хвалить одну даму в будуаре другой! Нет, положительно вы и впрямь сделались монахом!
Арамис улыбнулся:
- Вот теперь я вас узнаю.
- Зато я не вполне узнаю вас.
- Вы перемените свое мнение, когда узнаете, что я рискую жизнью, чтобы повидаться с вами.
- Вы пугаете меня, милый д'Эрбле. Вы ведь сменили мундир на сутану, не вы ли сами говорили мне это?!
- Так и есть, но сутана в наше время навлекает на ее владельца не меньше опасностей, чем военный мундир.
- Но кто же грозит вам?!
- Ах, мадам, Париж как водоворот. Он затягивает любого, кто имел неосторожность подплыть к нему слишком близко. Вам ли не знать этого, вы ведь бываете при дворе…
- Не слишком часто, но вполне достаточно для того, чтобы согласиться с вами, - сказала г-жа де Кавуа. При этом она подумала: "Неужели он пришел только для того, чтобы повидаться со мной?" Вслух же произнесла:
- Но вы по-прежнему говорите загадками, таинственный господин д'Эрбле. Что же за опасность угрожает вам?
Искушенный в дипломатии, Арамис выдержал паузу. Он сделал ее достаточно длинной для того, чтобы воображение г-жи де Кавуа могло разыграться и все опасности, подстерегающие одинокого прохожего в ночном Париже, предстали бы перед ее мысленным взором.
- Духовник королевы-матери предостерег меня, что флорентийка собирается подослать ко мне убийц. Мы оба принадлежим к одному братству - лазаристов и встречались в Лотарингии…
- Но почему?
- Вы спрашиваете?
- Посудите сами, что же мне еще остается?!
- Но я и сам ничего не могу сказать со всей уверенностью. Ничего, кроме того, что прошлой ночью на улице Бриземиш на меня напали какие-то люди.
- Боже милосердный! Вы не ранены?!
- К счастью - нет. Со мной было двое друзей, и втроем мы дали негодяям достойный отпор. Трое из них, думаю, упокоились на кладбище Сен-Сюльпис.
- Но флорентийка на этом не успокоится!
- Боюсь, что вы правы, мадам.
- Что же делать?! - Последнее восклицание женщины было искренним и показало Арамису, что он почти у цели, - Собственно, я пришел к вам за советом. Ведь на самом деле в Париже у меня лишь один "знакомый богослов" и лишь его "племянница" питает… я хотел сказать - питала, ко мне дружеские чувства.
Легкий румянец проступил на щеках г-жи де Кавуа.
- Полагаю, в первый раз вы употребили глагол в нужном времени, - тихо произнесла она. - Но, увы, бедная "племянница" не знает, чем помочь…
- Я подумал… Я думал, что против Марии Медичи есть лишь одно действенное средство…
- Какое же?
- Вы знаете сами!
- Нет же!! Назовите его!
- Это средство - Ришелье.
- Ax! - всплеснула руками г-жа де Кавуа. - Вы тысячу раз правы, милый д'Эрбле. Если флорентинка и боится кого-нибудь, то только кардинала.
- Оттого она так ненавидит его, - заметил Арамис.
- Но ведь вы и сами, кажется, не слишком жаловали первого министра, когда носили мушкетерский плащ.
Мечтательная улыбка тронула губы Арамиса.